Шрифт:
Интервал:
Закладка:
известие о том дошло до меня весьма поздно; к тому же сколько дивизия сия
ни была слаба, все она числом своим превышала мою партию, к тому же она
была пехотная, а партия моя - конная. Однако это не отговорка!
Господствующая мысль партизанов той эпохи долженствовала состоять в том,
чтобы теснить, беспокоить, томить, вырывать, что по силам, и, так сказать,
жечь малым огнем неприятеля без угомона и неотступно. Все в прах для сей
мысли - и пленных, и коров!.. Я сберег первых, накормил некоторые корпуса
последними, - и виноват постыдно и непростительно.
Итак, пройдя несколько верст по Мстиславской дороге, я встретил
лейб-гусарский эскадрон, командуемый штабс-ротмистром Акинфьевым, а в
восьми верстах далее нашел несколько пехотных корпусов, расположенных для
дневки. Как корсар, который после долговременного крейсирования открывает
курящиеся берега родины, так воззрился я в биваки товарищей, так давно мною
оставленных. Берег! Берег! - подумал я и бросился во всю прыть к избе
генерала Раевского. Прием сего с детства моего уважаемого мною и в пылу
боев всегда изумлявшего меня героя был таков, какого я ожидал; но
посетители его встретили меня иначе; случилось так, что некоторые из них
были те самые, которые при вступлении моем в партизаны уверяли меня, что я
берусь не за свое дело, полагая оное чрезмерно опасным и не соответствующим
моим способностям. Продолжать атаку на пункт, сделавшийся уже неприступным,
было бы безрассудно, и потому они переместили батареи свои. Едва я
поздоровался с Раевским и некоторыми приятелями моими, как начались улыбки,
полунасмешливые взгляды и вопросы насчет двухмесячных трудов моих. Боже
мой! Какое напряжение - поравнять службу мою с переездами их от обеда на
обед по Тарутинской позиции! Иные давали мне чувствовать, что нет никакой
опасности действовать в тылу неприятеля; другие - что донесения мои
подвержены сомнению; те безмерно хвалили партизанов прошедших войн с тем,
чтобы унизить мои поиски; некоторые осуждали светлейшего за то, что дает
место в реляциях делам, не достойным внимания; словом, видно было, сколь
имя мое, выставленное во всех объявлениях того времени, кололо глаза людям,
искавшим в тех же объявлениях имена свои от Немана до Москвы, а от Москвы
до Смоленска, и осужденным видеть оные в одних расписаниях нашей армии.
Огражденный чистой совестью и расписками на три тысячи пятьсот шестьдесят
рядовых и сорок три штаб- и обер-офицера, взятых мною от 2-го сентября до
23-го октября[45], я смеялся над холостым зарядом моих противников и желал
для пользы России, чтобы каждый из них мог выручить себя от забвения
подобными расписками.
Наделив находившиеся там голодные войска отбитыми мною двумястами штуками
скота, я ночевал не помню в какой-то деревушке, у генерала Раевского, и
перед рассветом выступил по направлению к Красному.
Первого ноября на походе я догнал колонну генерала Дохтурова и графа
Маркова, которые в то время заезжали в какой-то господский дом для привала.
Намереваясь вскоре дать отдых партии моей, я указал Храповицкому на ближнюю
деревню и приказал ему остановиться в ней часа на два; сам же заехал к
генералу Дохтурову, пригласившему меня на походный завтрак. Не прошло
четверти часа времени, как Храповицкий прислал мне казака с известием, что
светлейший меня требует.
Я никак не полагал столкнуться с главною квартирою в сем направлении; но
холиться было некогда, я сел на конь и явился к светлейшему немедленно.
Я нашел его в избе; перед ним стояли Храповицкий и князь Кудашев. Как скоро
светлейший увидел меня, то подозвал к себе и сказал: "Я еще лично не знаком
с тобою, но прежде знакомства хочу поблагодарить тебя за молодецкую твою
службу". Он обнял меня и прибавил: "Удачные опыты твои доказали мне пользу
партизанской войны, которая столь много вреда нанесла, наносит и нанесет
неприятелю".
Я, пользуясь ласковым его приемом, просил извинения в том, что осмелился
предстать пред ним в мужицкой моей одежде. Он отвечал мне: "В народной
войне это необходимо, действуй, как ты действуешь: головою и сердцем; мне
нужды нет, что одна покрыта шапкой, а не кивером, а другое бьется под
армяком, а не под мундиром. Всему есть время, и ты будешь в башмаках на
придворных балах".
Еще светлейший полчаса говорил со мною, расспрашивал меня о способах,
которые я употребил образовать сельское ополчение, об опасностях, в каких я
находился, о мнении моем насчет партизанского действия и прочем. В это
время вошел полковник Толь с картою и бумагами, и мы вышли из избы.
Я думал, что все кончено, и пошел обедать к знаменитому сладкоеду и обжоре
- флигель-адъютанту графу Потоцкому. Но едва успели мы сесть за стол, как
вошел в избу лакей фельдмаршала и объявил мне, что светлейший ожидает меня
к столу. Я немедленно явился к нему, и мы сели за стол. Нас было шесть
человек: сам светлейший, Коновницын, князь Кудашев, Толь, я, недостойный, и
один какой-то генерал, которого я забыл и имя, и физиономию. За обедом
светлейший осыпал меня ласками, говорил о моих поисках, о стихах моих, о
литературе вообще, о письме, которое он в тот день писал к госпоже Сталь в
Петербург[46] , спросил о моем отце и о моей матери; отца он знал по его
остроумию и рассказал некоторые его шутки, мне даже не известные. Мать мою
он не знал, но много говорил об отце ее, генерал-поручике Щербинине, бывшем
наместником трех губерний при Екатерине. После обеда я напомнил ему о моих
подчиненных; он отвечал мне: "Бог меня забудет, если я вас забуду", - и
велел подать о них записку. Я ковал железо, пока горячо, и представил
каждого офицера к двум награждениям. Светлейший беспрекословно все
подписал, и я, откланявшись ему, поехал в корчму села сего, где ожидали
меня партия моя и брат мой Евдоким, которого я не видал от самого Бородина.
Спустя два часа времени мы выступили в Волково. Извещенный мною из-под
Смоленска, а может, вместе со мною и другими партиями о решительном
направлении всей французской армии к Красному, светлейший намеревался
атаковать ее на марше и поспешил к окрестностям сего города.
Между 1-м и 4-м ноября расположение партизанов было следующее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Николай Георгиевич Гавриленко - Лора Сотник - Биографии и Мемуары
- Граф Савва Владиславич-Рагузинский. Серб-дипломат при дворе Петра Великого и Екатерины I - Йован Дучич - Биографии и Мемуары
- 100 великих героев 1812 года - Алексей Шишов - Биографии и Мемуары
- Денис Давыдов - Александр Бондаренко - Биографии и Мемуары
- Первое российское плавание вокруг света - Иван Крузенштерн - Биографии и Мемуары
- Курс — одиночество - Вэл Хаузлз - Биографии и Мемуары
- Страна Прометея - Константин Александрович Чхеидзе - Биографии и Мемуары
- Дневник помощника Президента СССР. 1991 год - Анатолий Черняев - Биографии и Мемуары
- Жизнь и приключения русского Джеймса Бонда - Сергей Юрьевич Нечаев - Биографии и Мемуары
- Кутузов. Победитель Наполеона и нашествия всей Европы - Валерий Евгеньевич Шамбаров - Биографии и Мемуары / История