Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг

Нейтралитет инженеров, поучал орган ВМБИТ, ныне опасен как никогда, ибо за ним часто кроется не только неверие в дело социализма, но и «вредительство»{388}. Теперь было уже недостаточно увлечения исключительно техникой и влюбленности в свой завод. От инженеров требовали безоговорочно встать на сторону советской власти, участвовать в собраниях на предприятиях, активно заниматься общественными делами и обучать рабочих{389}. Эта дополнительная нагрузка встретила ожесточенное сопротивление инженеров, указывавших, что им и без общественной работы едва хватает времени для производственной деятельности. Тех, кто считал собрания «бесполезной тратой времени» и заявлял, что мог бы сделать и нечто «более толковое», без долгих разговоров увольняли и исключали из профсоюза{390}.

Рис. 5. Карикатура на вальяжных старых инженеров, не желающих расстаться с формой даже после того, как IV съезд инженерных секций профсоюзов в апреле 1929 г. запретил ее носить. Форма клеймилась как символ «кастового духа» старых инженеров, их недостаточной связи с практикой и предубеждений против социалистического строительства. Инженер на рисунке — тучный, близорукий бюрократ с кольцом на толстом, как сосиска, пальце и плешью, намечающейся как раз в том месте, где когда-то красовалась его любимая фуражка, вслед которой он с тоской простирает руки. Источник: Инженерный труд. 1929. № 9. С. 261 Рис. 6. Карикатуры на «формоносцев», которых с помощью кампании в прессе и призывов доносить на них старались отучить от ношения формы и значков. Слева: чучело инженера-«формоносца» в витрине паноптикума. Фуражка еще и заспиртована отдельно в банке. Дополнительные признаки «обломка минувшего», годного лишь для музея, — пенсне и пышные усы, характерные для дореволюционных сановников. Источник: Инженерный труд. 1929. №14. С. 418. Справа: инженер Евфарицкий, предложивший чеканить инженерные значки, а выручку от их продажи пускать на развитие народного хозяйства, ставится на одну доску с белогвардейцами. Вдобавок значки, которыми покрыт инженер, напоминают свастику и тем самым сближают его еще и с нацистами. Дополнительные атрибуты врага — лайковые перчатки, пробор, подбритые виски. Источник: Инженерный труд. 1930. № 1. С. 25

Символом ни к чему не годного, корыстолюбивого и аполитичного специалиста, который был до мозга костей «буржуазным» и смотрел на рабочих сверху вниз, ВМБИТ сделало инженерную форму. С XIX в. русские инженеры носили фуражку со значком в виде двух скрещенных молотков (знак горного дела) и длинную шинель с двумя рядами блестящих пуговиц, также со значком и зеленым кантом на воротнике. В апреле 1929 г. IV съезд инженерных секций запретил форму как выражение «кастовости»[8]. Вместе с формой инженеру надлежало, так сказать, сбросить свою сословную спесь и стать товарищем рабочего{391}. Инженеров убеждали, что форму носят только шарлатаны. Настоящий инженер-практик не нуждается в форме, так как о нем говорят его дела. Инженера, отказавшегося от формы, рисовали стройным человеком в рабочей спецовке и кепке, специалиста же, тоскующего по ней, карикатурно изображали как тучного близорукого бюрократа с кольцами на толстых пальцах Плешью там, где когда-то сидела фуражка. Такие люди, издевался инженерный труд», «просидели на своем веку десятки стульев», «протерли много брюк», но ничего не создали кроме «собственного Гревшего живота да нескольких детей»{392}. Профсоюзы вели с инженерами ожесточенную борьбу из-за формы. Орган инженерных секций призывал доносить на коллег-«формоносцев» и присылать их фотографии с именами{393}. Инженеры сопротивлялись и протестовали, заявляя, что есть вопросы поважнее того, как одевается инженер. Специалист по фамилии Евфарицкий предложил отчеканить десятки тысяч инженерных значков, а выручку от их продажи употребить для подъема страны. Профсоюз резко возразил: одежда — выражение иерархии и властных отношений, а с ними следует бороться: «Мундиры, фраки, смокинги, визитки — все эти петушиные наряды буржуазии пролетарское общество и без гонений давно похоронило»{394}

Рис. 7. В конечном счете ношение инженерной формы было приравнено к преступлению, и любой «формоносец» отождествлялся с «вредителем» и саботажником. Здесь специалисты изображены в виде змей в инженерных фуражках, и профсоюзный журнал призывает к их уничтожению. Источник: Инженерный труд. 1930. № 7. С. 191

Защитников формы «Инженерный труд» изображал в своем «Паноптикуме» в карикатурном виде — то как белогвардейца, то как нациста с инженерным значком вместо свастики. Чтобы сломить, наконец, сопротивление инженеров и отучить их от ношения формы, ей придавалось значение чего-то преступного; те, кто не желал ее снять, отождествлялись с «вредителями»{395}. Профсоюзный журнал писал по поводу ареста инженеров, носивших форму: «Как же хорошо подходят друг к другу эти два слова — вредитель-формоносец»{396}. Фуражка получила название «шахтинка» — с намеком на процесс против шахтинских инженеров{397}.

Советское правительство в 1928-1931 гг. вело борьбу против всей культуры старой корпорации инженеров, против их организаций, мировоззрения, методов работы, поведения и одежды. Для этого оно сумело воспользоваться набором предрассудков и неприязненным отношением к инженерам, уходившими корнями в царское время. Насилие против инженеров было результатом, с одной стороны, усвоения шаблонных образов врага, навязываемых государством, с другой — трудовых конфликтов. В борьбе против старого инженера стало ясно, что новый, советский инженер должен по всем параметрам отличаться от прежнего, царского: ему надлежит происходить из рабочего класса, одеваться по-рабочему и ориентировать производство в соответствии с представлениями рабочих. Он должен не горбиться над столом в кабинете, производя сложные расчеты, а, движимый верой в социалистическое строительство, разрабатывать проекты и спонтанно находить решение проблем. Старый председатель ВМБИТ Шейн (р. 1882) предложил новый девиз: «Обрабочить инженера и обинженерить рабочего»{398}. Старых специалистов, едва вступивших в пору расцвета, заставляли уступить место новой команде советских инженеров, чьи идеалы звались не Леонардо да Винчи, Уатт и Ломоносов, а Маркс, Ленин и Сталин, которые обретали славу не благодаря тому, что их творения в точности соответствовали проектам, а благодаря разоблачению «бессмысленности» расчетов, мешавших сделать невозможное возможным.

III. РОЖДЕНИЕ НОВОГО ИНЖЕНЕРА

1. Детство

а) Детство рабочего: бедность и эксплуатация

Мужчины и женщины, из которых советская власть намеревалась делать новых людей, происходили из беднейших слоев населения России. Они, как правило, родились около 1905-1906 гг., и первые десять лет их жизни прошли при царе: этот период до 1917 г. был для них беспросветным, печальным временем. В их воспоминаниях он занимает центральное место{399}. Едва ли можно найти инженера, будь то мужчина или женщина, который не рассказывал бы обстоятельно о детских годах, прожитых в царское время. Описание детства превращается при этом в своего рода негатив, на фоне которого позднейшая жизнь при советской власти выделяется как светлое будущее. 1917-й год отмечается как несомненно судьбоносная веха, разделяющая биографию на два отрезка: жалкое существование до революции и прекрасную эпоху после нее.

Такая повествовательная стратегия представляет собой не только художественное средство, позволяющее создать нарастающее напряжение; она свидетельствует о свойственном авторам диалектическом мировоззрении и показывает, насколько они идентифицировали себя с Советским Союзом. Эти инженеры не оставляют никаких сомнений по поводу того, что означало для них социальное восхождение, связанное с превращением из батрака, посыльного или фабричного подсобного рабочего в инженера, партийного работника, заместителя наркома{400}.

Инженер Леонид Игнатьевич Логинов (р. 1902), поставивший себе целью записать воспоминания, «которые стойко сохранились в моей памяти, как очень важные вехи на моем жизненном пути»{401}, начинает свои записки со следующих рассуждений: «В воспоминаниях отдельных авторов нередко встречается такая фраза: "У него не было детства". Мне кажется, говорить так неправильно. Детство было у каждого, но другое дело, какое оно было, плохое или хорошее и какие остались воспоминания от прошедшего детства»{402}.