Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том 1 - Борис Яковлевич Алексин

прежней жизни. В России, именно на Дальнем Востоке, они жили уже чуть ли не полвека и никуда уезжать не хотели.

Их хозяйка, пани Ядвига, тоже была давней жительницей Владивостока. Ещё в прошлом столетии её свёкор построил этот дом, который они с мужем унаследовали. Муж хозяйки, мобилизованный каким-то белогвардейским правительством Приморья, погиб в бою. Она осталась одна, не имея никакой специальности. Доходы от сдачи внаём комнат были так малы, что на них существовать было нельзя. Предприимчивая женщина занялась разведением свиней. Этим делом, кстати сказать, начал заниматься ещё её покойный муж. Сейчас в хлевушках находилось штук десять свинок. Продажа их мясникам-китайцам приносила прибыль, хотя содержание животных и требовало немалого труда.

Разумеется, всё это Борис узнал не сразу. В тот день, когда он явился со своими вещами, его только познакомили с соседями и повторили условия найма. Весь разговор, как с пани Ядвигой, так и с её жильцами вёлся по-польски. Алёшкин старался отвечать односложно или как можно более кратко, когда же ему приходилось произнести более длинную фразу, он говорил её по-русски, ссылаясь на то, что за время долгой жизни среди русских почти позабыл польский язык.

Хозяйка, как обещала, поставила в комнату железную кровать — с довольно вычурными спинками, на очень тонких ножках и заметно узкую. Уместиться на ней вдвоём было совершенно невозможно. Борис привёз со своего склада несколько досок, сколотил из них щит и уложил его сверху. Площадь постели расширилась, получилось некоторое подобие двуспальной кровати. Застелил он её шкурой медведя и одеялом. В этом и заключались все его приготовления к приезду жены.

Наконец, наступил этот знаменательный день. Поезд из Шкотова приходил в 12 часов дня. Стоял ясный морозный день, было около пяти градусов мороза, выпавший несколько дней тому назад снежок хорошо покрыл улицы города, и извозчики перепрягли своих лошадей в маленькие изящные саночки. Вообще-то, по городу на санях ездили редко, и прокатиться в них было большим удовольствием.

Ещё утром Борис предупредил хозяйку о том, что сегодня приедет жена. По дороге на вокзал, выйдя на Китайскую улицу, он нанял извозчика, лошадь которого ему показалась особенно бойкой и ухоженной.

Оставив извозчика с санями на вокзальной площади и приказав ему дожидаться, Борис вышел через здание вокзала на перрон, чтобы встретить свою Катю, приезжавшую к нему теперь уже навсегда. Поезда пришлось ждать более получаса, и эти полчаса показались Борису целой вечностью. Но вот, наконец, показался пыхтящий паровоз, а за ним серо-зеленоватые вагоны дачного типа, которые теперь ходили по сучанской ветке. В окне одного из вагонов, медленно прокатившемся мимо Бориса, он заметил улыбающееся лицо Кати. Подбежав к этому вагону, он быстро забрался в него и, протискиваясь через толпу спешащих к выходу пассажиров, добрался до купе, в котором сидела, обложенная узлами, Катя. Он бросился к ней с поцелуями, но она, видимо, страшно смущаясь от любопытных взглядов, бросаемых пассажирами, торопила его:

— Ладно, ладно, Борька! Бери вон тот узел, там перина и подушки. А этот, с одеждой, и корзинку я сама понесу. Пойдём скорее, а то ещё в тупик увезут!

Взвалив на себя, хотя и лёгкий, но очень громоздкий узел, с трудом протискиваясь в проходе и дверях вагона, Борис облегчённо вздохнул, когда, наконец, очутился на перроне. Следом за ним вышла Катя. Через несколько минут, кое-как уместившись в крошечные узенькие извозчичьи санки, поставив корзинку в ноги и обложившись узлами, так что поверх этого добра были видны только их головы, они тронулись в путь.

Лошадка извозчика бежала резво, санки по обледеневшей мостовой катились, кренясь то в одну, то в другую сторону, грозя вытряхнуть своих пассажиров. Катя впервые в жизни ехала на таких санках на извозчике и, уцепившись обеими руками за свои узлы, видимо, основательно побаивалась, как бы не вылететь вместе с ними на землю. Поэтому, преодолев стеснение и робость, она прижалась к Борису, а тот, держась левой рукой за металлическую спинку саней, правой, обхватив любимую, всё крепче прижимал её к себе.

От быстрой езды, встречного ветра и морозца оба они раскраснелись и, войдя на крыльцо, поразили хозяйку, увидевшую их в окно, своей молодостью, свежестью, юностью, так и брызжущим счастьем.

Пани Ядвига не выдержала и, обняв Катю, поцеловала её:

— Сердечне витам пан! Бардцо пшиемно знать сем паней, проше, проше! — говорила она, силясь помочь растерявшейся Кате внести вещи.

Борис, протиснувшись вперёд, кое-как составил фразу:

— Моя малженка по-польску не разуме, она россиянка.

— Ниц, ниц, розуме! — продолжала говорить Ядвига, пока Борис открывал дверь своей комнаты.

Когда Борис и Катя остались одни, он схватил её, приподнял с пола и стал целовать в губы, глаза, щёки, лоб, волосы и во что придётся. Она, смеясь, отбивалась от него и говорила:

— Да подожди ты, ненормальный! Вот дурак, дай хоть раздеться-то! Давай устраиваться, а потом, я есть хочу, где мы обедать будем?

От последнего вопроса Борис растерялся, о еде он не подумал вообще и сейчас невольно расстроился: «Ведь у меня ничего нет, придётся сейчас ехать в центр, или на базар, покупать продукты… А может быть, в ресторан? Но в ресторан Катя, наверно, не захочет. Ещё в прошлом году она сказала, что никогда по ресторанам ходить не будет. Что же делать?»

Обо всём этом он думал, помогая Кате развязывать её узлы, раскладывать в комод привезённое ею с собой бельё, развешивать на гвоздях, вбитых в одну из стен комнаты, пальто и платья и раскладывать на кровати широкую перину, которая, даже после сделанного Борисом усовершенствования, свешивалась чуть ли не до пола.

Наконец, с разборкой Катиных узлов и устройством постели было покончено. Молодые хозяева уселись около стола, и Катя получила возможность рассмотреть своё собственное жилище. Конечно, назвать его даже приличным, с современной точки зрения, да, пожалуй, и вообще, было бы нельзя: убогая, грязноватая, тёмная комната (окно-то выходило в узкий двор), обставленная донельзя бедной обстановкой. Но ведь это их жильё, их собственная квартира! Они могли, заперевшись на крючок или на замок, никого к себе не пускать и остаться одним. Они вдвоём — в целом мире! И это наполняло их сердца таким счастьем, что убогость комнаты не могла иметь значение.

И вот, когда они с сияющими глазами сидели около «своего» стола, на «своих» стульях (хозяйка заменила табуретку венским стулом), переглядываясь, готовые каждую секунду разразиться беспричинным радостным смехом, в дверь их комнаты кто-то тихонько постучал.

Катя наскоро, пригладив растрепавшиеся волосы, оглядев своё платье, вопросительно взглянула на Бориса, а тот важно,