Повелители лошадей (ЛП) - Кук Дэвид Чарльз

— После того, как хан — кахан, — начал Чанар громким голосом, — победил племя Коммани, он отдал их своим товарищам, как он нам сказал. Он приказал своим семи доблестным воинам собрать оставшихся мужчин, молодых и старых, из племени Коммани. — «Измерьте всех мужчин дышлом телеги и убейте всех тех, кто не может пройти под ним», — приказал кахан.

— Измерить всех мужчин телегой, — кротко попросил Коджа. — Что это значит?

— Любой мужчина, который не сможет пройти под запряженной волами повозкой, должен быть убит. Пощадили только маленьких мальчиков, — коротко ответил Чанар. — Мы убили всех мужчин Коммани, как приказал хан. Ты же понимаешь, он еще не был каханом. Чанар обошел вокруг костра, расхаживая взад и вперед, пока говорил. — Итак, мы убили этих людей.

— Затем хан отдал нам женщин и детей, потому что он был доволен своими воинами. Он подошел к семи доблестным воинам и сказал: — «Вы и я — братья по жизни. Мы стали андами, когда были молоды. Продолжайте верно, служить мне, и я дам вам большие награды». Он сказал это. Я слышал, как это было сказано. Чанар пинком подбросил тлеющий уголек с края костра обратно в пламя.

— Доблестные люди были довольны этими словами. Чанар сделал паузу, глядя на Ямуна. — В этой истории есть еще кое-что, но, возможно, кахан не захочет этого слышать.

— Расскажи свою историю, — настаивал Ямун.

Чанар кивнул кахану. — Больше особо нечего рассказывать. Возможно, вы знаете эту историю. Один из отважных людей сказал хану: — «Мы — анда, братья по жизни. Я буду стоять на твоей стороне». И я слышал обещание хана, сказавшего: — «Ты из моей жизни и навсегда останешься моей правой рукой». Когда хан отправился на войну, этот доблестный человек был его правой рукой. Своей правой рукой хан покорил Квириш и собрал рассеянный народ Туйгана — Басимат, Джамакуа. Его правая рука была сильной.

Рассказ Чанара стал более страстным. Он потоптался у костра, хлопая себя по груди, чтобы подчеркнуть свои слова. — Я никогда не терпел неудач и не отступал. Я пошел с ханом против Замогеди, когда вернулись только девять человек. Я сражался в качестве его арьергарда, защищая его от Замогеди. Я отвез хана в орду моей семьи и приютил его. Я укрепил хана, когда он вернулся к Замогеди, чтобы отомстить. Вместе мы победили их — убивая их мужчин и обращая в рабство их женщин и детей.

— Все это потому, что я был его андой. Когда Хасиды сдались мне, предложив дары из золота и шелка, разве эти дары не были отправлены кахану? То, что дарится, принадлежит кахану. Разве это не по закону? Чанар повернулся лицом к другим ханам у костра, адресуя свои вопросы им, а не Ямуну или священнику.

— Это правда, Великий Принц, — пробормотал Гоюк Ямуну, его беззубая речь стала еще хуже от выпитого. — Он послал все это тебе.

Удовлетворенный ответом Гоюка, генерал повернулся лицом к ламе.

— Но теперь, — прорычал Чанар, прищурившись на Коджу, — у доблестного человека больше нет подарков, и другой человек сидит по правую руку от его анды. И на этом история заканчивается. Генерал отвернулся от священника, прошествовал обратно к своему табурету и уселся на него, довольный тем, что его точка зрения была высказана.

С резким шипением Ямун встал и сделал шаг к Чанару, который наблюдал за ним, как кошка. Кулаки кахана были крепко сжаты, а его тело раскачивалось от напряжения.

— Это нехорошо, — мягко сказал Гоюк, кладя руку на плечо Ямуна. — Чанар — твой гость.

Ямун остановился, прислушиваясь к правде в словах Гоюка. Коджа тихонько отодвинул свой табурет от кахана, опасаясь того, что может произойти дальше. Пение от других костров зазвучало снова.

— Ночные стражи! — прорычал Ямун. — Пойдем со мной. Я собираюсь навестить другие костры. С этими словами он развернулся и зашагал прочь, в темноту. Стражники пронеслись мимо, а хранители колчанов последовали за ними, неся еду и питье для кахана, где бы он ни остановился.

Собравшиеся у костра гости наблюдали, как свита спускается по склону холма. Коджа сидел тихо, внезапно почувствовав себя среди врагов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ты играешь в опасную игру, Принц Чанар, — заметил Гоюк, наклоняясь, чтобы тихо сказать Чанару на ухо.

— Он не может убить меня, — уверенно ответил Чанар, наблюдая, как Ямун спускается с холма. — Хассиды и многие другие вернулись бы в свою орду, если бы он это сделал.

— Это правда, тебя очень любят, но Ямун — кахан, — предостерег старик.

Чанар отмахнулся от комментариев Гоюка глотком кумыса. Когда он осушил чашу, он снова увидел Коджу по другую сторону костра.

— Священник! — прошипел он ламе. — Ямун доверяет тебе. Что ж, я его анда! А ты иностранец, чужак. Генерал наклонился вперед так, что его лицо почти оказалось в пламени. — И если ты предашь Туйган, я получу огромное удовольствие, выслеживая тебя. Ты знаешь, как убивают предателя? Мы выбиваем из него дыхание под доской, заваленной тяжелыми камнями. Это медленная и мучительная смерть.

Коджа побледнел.

— Помни это и помни меня, — предупредил Чанар. С этими словами он выплеснул остатки кумыса в огонь и встал. — Я должен идти к своим людям, — сказал он Хану Гоюку, игнорируя присутствие Коджи. Старый хан кивнул, и Чанар ушел в темноту.

Остаток вечера, казалось, прошел одновременно быстро и медленно. Сначала Коджа довольствовался тем, что сидел у огня, защищаясь от усиливающегося холода морозного ночного воздуха. Слуги продолжали наполнять его золотой кубок, хотя череп уже давно унесли. Старый хан Гоюк, видя, что священник никуда не собирается уходить, начал говорить без умолку. Коджа понял только половину из того, что сказал чудак, но, тем не менее, улыбнулся и вежливо кивнул. Хан рассказал о своей орде, своих лошадях, великих битвах, в которых он участвовал, и о том, как лошадь выбила ему зубы. По крайней мере, именно это, как подумал Коджа, он повествовал. По мере того как ночь продолжалась, речь Гоюка становилась все более неразборчивой.

Несколько раз Коджа пытался встать и уйти. Каждое усилие вызывало бурю протеста со стороны Гоюка. — Эта история становится только интереснее, — настаивал он, а затем требовал еще вина для священника. В конце концов, Коджа даже не был уверен, что его ноги смогут действовать, если ему все-таки удастся убежать.

Наконец, кумыс и вино возымели свое действие. Старик задремал на полуслове, затем резко проснулся и еще некоторое время что-то бормотал. Наконец, Гоюк улегся спать, отодвинув табурет в сторону и завернувшись в плед. Коджа, слишком устал, чтобы возвращаться в свою юрту пешком. Поэтому он последовал обычаю, плотно завернувшись в толстый войлочный коврик. Через несколько минут он крепко спал.

Слуга в капюшоне проскользнул между кострами, вниз по склону, разыскивая нужного человека. У каждого круга он останавливался, стоя в тени, вглядываясь в лица. Наконец, у одного костра, где пьянство было самым буйным, слуга нашел человека, которого искал. Двигаясь в темноте, он бочком подобрался ближе к своей цели. Гуляки были слишком увлечены своим напитком, чтобы заметить его. Он мягко наклонился и прошептал на ухо своему человеку.

— Хадун, Госпожа Баялун, слышала, что с тобой поступили несправедливо этой ночью, — прошипел он. — Она спрашивает — неужели Чанар позволит чужаку узурпировать себя?

— А? Что ты сказал? — удивленно выпалил пьяный Генерал Чанар.

— Шшш. Тихо! Она боится, что ты потеряешь расположение Ямуна…

Чанар двинулся, чтобы заговорить, но посланник быстро положил руку на плечо генерала. — Это не место для разговоров. Хадун открыла для тебя свою юрту, если ты придешь.

— Хм... когда? — спросил Чанар, стараясь смотреть на мужчину, не поворачивая головы.

— Сегодня ночью, пока глаза других заняты. Посланник ждал, позволяя Чанару принять свое решение.

— Скажи ей, что я приду, — наконец прошептал Чанар. Не сказав больше ни слова, посланник растворился в темноте.

*****

Костры в лагере сгорели дотла, превратившись в безжизненный пепел, и только густые клубы дыма поднимались в черноту ночи. Коджа обнаружил, что сидит, дрожа от холода; коврики и халаты свалились с его спины. Ему не показалось странным, что он мог видеть спящие фигуры людей, пустые юрты, колышущиеся на ветру, даже в полной темноте. Они были просто более серыми силуэтами на фоне черной равнины.