Багряные зори - Иван Логвиненко

«Раздел первый. Казненные».

Тихо шелестят страницы под толстыми пальцами начальника.

«87. Чередниченко Анна Семеновна…

193. Павличенко Георгий…

Раздел второй. Отправлено в Германию».

И снова шелест страниц.

«Раздел третий. Находятся под подозрением.

246. Яценюк Иван».

Сокальский взял карандаш и напротив фамилии написал: «Арестован. Не выдержал допроса, умер».

«247. Ефименко Степан. Арестован, расстрелян.

248. Борщенко Виктор — арестован.

249. Молчан Иван — арестован.

250. Якименко Петр — арестован».

На этой странице Сокальский подписал: «Совершали вооруженные нападения на эшелоны, убийства солдат и офицеров, диверсии на железной дороге. После активного допроса, выявления их пособников, как они, так и те, кто им помогал, должны быть расстреляны».

Сокальский перевернул страницу.

«261. Бучацкий Владимир. Закончил четыре класса в сорок первом году, пионер, на базаре пытался достать части к радиоприемнику. Обыск положительных результатов не дал, если не считать того, что найдена на чердаке книга Аркадия Гайдара под названием «Школа». Замечено его появление накануне ареста у бывшего партийного работника Чередниченко Анны. Сама арестованная какую-либо причастность Бучацкого к подполью опровергла. Не раз его встречали на железнодорожной станции возле эшелонов. Зафиксирована его встреча с Георгием Павличенко, который на допросах отказался что-либо говорить о Бучацком.

Несколько раз Бучацкий появлялся в Ракитном и в Молчановке. Истинная цель прихода в город и в село, а также его связи с местными коммунистами до сих пор не установлены. На ферме в Шарках пас стадо, подозрений не вызывал…»

Подняв голову, Сокальский посмотрел на следователя, затем перевел взгляд на потерявшего сознание Виктора Борщенко. Плеснул водой из ведра, приказал встать. Потом поднес стакан воды.

Удивленно посмотрел Виктор на Сокальского, взял дрожащими руками стакан. Мелкой дрожью стучали зубы о стекло. Сокальский забрал стакан, поставил свой стул напротив Борщенко.

— Арестованный Владимир Бучацкий, — спокойно начал начальник полиции, — на допросе показал о своих связях с тобой, Яценюком, Молчаном, Якименко и Ефименко. Почему ты молчишь об этом?

У Виктора будто что-то оборвалось внутри. «Неужели и его взяли? — Но сразу овладел собой: — Провокация».

— Никакого Бучацкого я не знаю, — отрезал Виктор.

— А кого ты знаешь?

— Я вас не понимаю.

— Из Ольшаницы, я спрашиваю, кого знаешь? — повторил, скрипя зубами, начальник полиции.

— Из Ольшаницы? — переспросил Виктор. И, немного подумав, сказал: — Следователь Божко ольшаницкий…

Сокальский вскочил со стула:

— Следователь Божко?! — закричал он в ярости, повалил Виктора на пол и дважды ударил сапогом в грудь. — Говори: Бучацкого знаешь? Знаешь или нет?!

— Нет, — прошептал Виктор и опять потерял сознание.

— Надо было покончить с ним еще тогда, когда на рынок приходил, — с трудом перевел дыхание Сокальский.

— Нехитрое дело — волку съесть ягненка, — спокойно объяснил Божко.

— Но ждать, когда у этих ягнят вырастут зубы, у меня нет ни времени, ни желания.

— Успеем, не волнуйтесь. Сколько там из третьего раздела на очереди?

Сокальский Заглянул в дело:

— С полсотни наберется.

— Вот и хорошо. Раза три закинем невод, и Бучацкий обязательно попадет в нашу сетку. Так что не беспокойтесь, Михаил Кононович. Мы его не упустим…

Когда Борщенко увели, Божко спросил Сокальского:

— Что же дальше?

— «Дальше, дальше»… — с раздражением сказал начальник полиции. — Сколько здоровья у меня отняли эти бандиты… — На минуту умолк, а потом: — Будем выполнять приказ Штельцера. Вешать их надо сразу всех троих: Борщенко, Молчана и Якименко.

— Когда?

— Сразу на рассвете.

— Удивляет меня, Михаил Кононович… — как-то тихо, немного испуганно произнес Божко.

— Что вас удивляет?

— Какой фанатизм! И откуда он берется? Во что они верят? На что надеются? Взять хотя бы этого пацана. Что он видел? В колхозе колоски собирал, босоногим в школу бегал, повязав на шею пионерский галстук… Нет, я решительно отказываюсь понимать этих голодранцев.

— И не надо, — пробормотал Сокальский.

— Что не надо?

— Не надо их понимать. Просто надо всех уничтожить — сразу, до последнего колена.

— Не так все просто, — вздохнул Божко и тихо вышел из комнаты.

* * *

Всю ночь моросил холодный дождь. Неподвижно повисло над Ракитным тоскливое небо, покрытое тяжелыми серыми тучами. В городе по-прежнему царила тревога.

…Они не спотыкались. Шли уверенно и гордо. А рядом с Сокальским и переводчиком Лауренцем в тяжелом раздумье брел усталый Божко.

«Как они могут так идти? Где только силы у них берутся? — удивлялся следователь. — Скотина и та ревет, вырывается, когда чует, куда ее ведут. Не могу понять их…»

Рассвело. Виктор шел первым. Иногда он поворачивал голову, глаза его скользили по лицам конвоируемых и наконец остановились на следователе. От его взгляда Божко становилось жутко…

Их вели под конвоем на площадь. Туда, где еще вечером построили виселицу.

Ветер — холодный и злой. Чеканя шаг коваными сапогами, по мостовой маршировали немцы. Следователь ежился, пряча лицо под воротник.

А эти трое шли как ни в чем не бывало, шли в плохоньких рубашках, босые, русоволосые. Шли измученные, обреченные, но не покоренные… Виктор Борщенко, Петр Якименко, Иван Молчан…

На площади, возле виселицы, их остановили.

Ветер притих и стал вдруг ласковым и нежным. А может, им это только показалось.

И увидел Божко: парни напружинились, словно туго натянутая струна, смело подняли головы вверх. Слушали и жадно ловили каждый звук, даже легкий шелест ветра в голых ветках. Засветились глаза великой надеждой…

И теперь все услышали: оттуда, с берегов Днепра, донесся глухой орудийный гул.

Видел Божко, как сразу оживились глаза у Виктора и он смело шагнул навстречу немцам. Лауренц испуганно схватился рукой за автомат, но юноша остановился.

Вскинул парень руку вверх, указал в ту сторону, откуда слышались взрывы, и громко спросил:

— Слышишь?

Посмотрел на палачей своих глазами, полными ненависти и презрения, но в которых не было места раскаянию.

— Слышишь, горны заиграли?!

Орудийный гул все нарастал и нарастал. Тяжело выползали из-за леса разорванные тучи и расползались, точно стадо, по всему небу.

Высокими призраками чернели на площади три виселицы.

А за Росью светлел горизонт.

Медленно наступало утро…

НАД ПРОПАСТЬЮ

Скрепил медной проволокой Володя подошву башмака и еще сверху стянул крепкой бечевкой.

— Куда ты так рано? — забеспокоилась мать.

— Пойду на ферму.

— Ты же больной, подождал бы еще день. Посмотри в окно, какая непогода, — пробует уговорить сына мать.

— Ничего, как-нибудь доберусь.

Сунул в карман краюху хлеба, накинул на ходу брезентовую куртку и быстро вышел в сени.

Поднялся по лестнице на чердак, вынул из дымохода два камня, а потом достал котомку, в которой был спрятан радиоприемник. Подключил антенну, надел наушники. Прежде чем отнести радиоприемник подпольщикам, не мешает еще раз послушать… Сначала раздалось тихое попискивание, а потом далекий голос:

«…Войска Степного фронта после трехдневных ожесточенных боев сломили сопротивление противника и 29 сентября штурмом овладели городом Кременчуг.

На Киевском направлении наши войска в результате ожесточенных боев вышли на укрепленные рубежи в районе Дарницы и, отбросив немцев на правый берег Днепра, овладели железнодорожным узлом… и укрепленными пунктами на левом берегу реки — Выгуривщиной, Трухановым островом, Поздняками, Осокорками.

В течение 28 сентября наши войска на всех фронтах подбили и уничтожили сорок шесть немецких танков. В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии сбито пятьдесят два самолета врага…»

«Ага, наша берет!» — обрадовался Володя. Спрятал приемник под куртку, слез с чердака и вышел на улицу.

Моросил мелкий холодный дождь, низко ползли серые тяжелые тучи. Совсем развезло дорогу.

За переездом быстро повернул налево, добрался огородами до берега, осторожно ступая, пошел по мостку.

После болезни мальчуган чувствовал себя неуверенно, дрожали ноги, кружилась голова.

Вышел на окраину, обошел старую вербу. Слева синели молодые насаждения, чуть дальше дыбилась зубчатая стена темного леса.

Понуро раскинулись вокруг просторы, и тень запустения, точно печальная скорбь, пробегала по одиноко заброшенным нивам. С криком кружились стаи грачей над черной пашней. Под ногами тяжело хлюпала грязь.