Мой класс - Фрида Вигдорова

Он снова встал и начал ходить по комнате.

— Видела бы ты, что там у нас делается! Школы были почти все разрушены. Да и там, где уцелели, ничего нет, одни стены. Только название, что школа. Ни книг, ни наглядных пособий. Во многих местах ребята сами восстанавливали школы: штукатурили, красили, печи клали — всё своими руками. Какие чудесные ребята, если б ты только видела! А в одном селе была любопытная история. Там тоже сами ребята своими руками подняли школу, отстроились. Начались занятия, а они горюют: не та школа, что была прежде. До войны, понимаешь ли, они были богачи, гордость района — и кабинеты, и пособия, и библиотека солидная. А теперь пусто. Больше всего тосковали о книгах — в это время каждая печатная страничка была на вес золота. И вот в один поистине прекрасный день приходит посылка. Ни на чьё имя — просто в такую-то школу. Открывают посылку — книги! Да какие! Однотомники: Гоголь, Чехов, Белинский, Добролюбов, «Тихий Дон», «Молодая гвардия» — словом, названий двадцать, и всё самое нужное. Откуда? От кого? Ничего не известно. Месяца через два опять книжная посылка — и опять новинки, всё, что вышло в Москве за последнее время. И так весь год. Что творилось с ребятами, описать невозможно. Надышаться не могли на эти книги, гадали на все лады: кто им шлёт такие подарки? И только совсем недавно выяснилось: эту школу кончила одна девочка, которая потом поехала в Москву к родным и рассказала, как ребята восстанавливали школу и как у них плохо с книгами. А её дядя — инженер, большой любитель книг, У него прекрасная библиотека. Вот он и стал посылать им посылки. У меня к нему от ребят письмо: просили лично передать и сказать ему всякие горячие слова. Пойду к нему, повидаю.

Мы никак не могли наговориться. Шура всё ходил по комнате, пока я готовила еду; потом мы поужинали, я убрала со стола, перемыла посуду, а он снова зашагал из угла в угол и рассказывал; потом начинал расспрашивать меня и пытливо вслушивался, а потом мы наперебой вспоминали школу и всех, с кем учились, — ведь Шура почти ни о ком ничего не знал.

— Я тебя совсем заговорил! — спохватился он. — Это потому, что мы так давно не видались. Ты никуда не уезжала, всё время была в Москве?

— Всё время. Я хотела, чтобы Шура застал меня тут, если он вернётся.

— Трудно было?

— Как всем, не больше и не меньше. Дежурила на крыше, гасила зажигалки — этим тебя не удивишь.

— Удивляться я не разучился… Знаешь, одно из самых ярких моих воспоминаний за эти годы связано с Артеком.

— С Артеком? Почему?

— Видела бы ты, что сделали с лагерем фашисты!

— Я знаю, я читала. И потом, этим летом в Артеке был один мой ученик, он рассказывал.

— Он приехал уже в восстановленный лагерь, он не видел того, что мы. Ты хорошо помнишь Артек?

— Ещё бы!

— Попробуй представить его совсем пустым, мёртвым. Это дико! Двери комнат не открыты, а вышиблены, сорваны с петель. В краеведческом музее — конюшни. Помнишь парк Верхнего лагеря? Так вот, в этом парке пасли стадо. Из лечебницы выломали ванны и поили из них скотину. А пальмовую аллею в Нижнем лагере помнишь? Листья веерных пальм обломали на веники. Дворец Суук-Су подожгли. Ты говоришь — читала. А я видел.

Мне вспомнилось: после окончания седьмого класса нас — четверых из всей школы — отправили в Артек. Никогда до тех пор я не видела моря, гор, пальм, даже не подозревала, что может быть столько солнца, столько огромных, ярких цветов и такой чудесный дворец, звенящий от песен и смеха!

— В сорок четвёртом, как только освободили Ялту, в Артек съехались многие старые сотрудники, — рассказывал Шура. — Стали восстанавливать. Да что там можно было сделать голыми руками! А мы стояли неподалёку. Пришли они к нашему генералу, попросили скромно: «Выделите грузовую машину, никак сами не справляемся, войдите в положение». Большего они не ждали и не просили, хоть бы грузовик получить: они всё таскали на себе.

Генерал послушал-послушал и сказал, что сам поедет и посмотрит, как и что. Повели его по парку, показывают: в этом сожжённом дворце дети обедали, тут была пристань, здесь зажигали костёр… Потом принесли довоенный артековский альбом — сберёг кто-то. С каждой страницы смотрят весёлые ребята, улыбки во весь рот, щёки круглые… Он походил, посмотрел. «Что же вы, — говорит, — одну машину просите? Делать, так уж делать по-настоящему». Ну вот, прибыли мы восстанавливать Артек. Ремонтировали дачи, кухни, столовые. Отдельная приморская армия прислала электротехников, они восстановили электростанцию. Видела бы ты, как люди работали! С жаром, с радостью, как на празднике. А потом мы уходили на запад, а лагерь в это время готовился принимать ребят — первых ребят, понимаешь? Вот на что я бы хотел посмотреть: как ребята из Белоруссии, с Украины, из Ленинграда, из Сталинграда приехали тогда в Артек. Наверно, было хорошо…

— Я читала, как…

— Читала!.. Я хотел увидеть это своими глазами!

Кажется, я начала понимать перемену в Шуре. Прежде он очень редко, даже с ближайшими друзьями, мог говорить так горячо, так открыто. А теперь черепашьего панцыря, о котором когда-то так метко сказала Анна Ивановна, больше не было.

«А ведь он очень добрый», подумала я. Он не стал добрее, нет, он всегда был таким, но теперь он не стеснялся этого.

Знакомство

Хоть мои ребята и много старше Гали, но встретили они Шуру такими же любопытными, нетерпеливыми взглядами.

— Вы, наверно, откуда-нибудь представитель? — спросил храбрый Саша Воробейко.

— Нет, я просто пришёл с вами познакомиться, посмотреть, какие вы.

Шурин ответ дал право на новые вопросы.

— Нет, правда, вы к нам зачем? Почему с нами знакомиться? Откуда вы?

Когда они услышали, что Шура приехал из Сталино, вопросов стало ещё больше. Был ли он в селе Покровском? Видел ли ребят-подпольщиков, которые боролись с фашистами? И тайную пещеру, где был их подпольный штаб? Неужели такая большая пещера, что там можно было прятать девушек от фашистской каторги?

Шура говорил с мальчиками, как с равными, как накануне со мной. Он рассказал о покровских пионерах, об украинских школьниках, об Артеке.

— Как твоя фамилия? — вдруг спросил он Киру. — Глазков? Ну, как же, знаю, марки собираешь… А с тобой мы тёзки, тебя зовут Александр Воробейко. Верно?.. Ты, конечно, не кто иной, как Борис Левин. Правильно? — обращался он по очереди к остолбеневшим мальчуганам.

Сказать по правде, это удивило и меня. Я никак не думала, что Шура запомнит всё, о чём я ему рассказывала. Но сказалась счастливая память и с детских лет знакомая мне Шурина любовь к неожиданным выдумкам.

— Это вам Марина Николаевна про всех рассказала! — воскликнул Борис.

— Ты думаешь? А хочешь, я скажу, сколько каждому из вас лет?

— Это просто: нам почти всем по одиннадцати или двенадцати, раз мы в четвёртом классе, — возразил Толя.

— Да, ты прав. А хочешь, я отгадаю, сколько лет твоей маме?

— Хочу!

— Ну вот, держи бумагу, держи карандаш. Нет, не показывай мне, садись в сторонку. Вот так. Теперь напиши номер обуви, которую носит твоя мама. Написал? Помножь на два. Прибавь пять. Прибавил? Теперь умножь полученную сумму на пятьдесят. Помножил? А теперь прибавь к произведению 1696. А теперь вычти год маминого рождения. Сделал? Сколько у тебя получилось?

— 3634.

Шура сделал вид, будто сосредоточенно размышляет, и через минуту сказал:

— Твоей маме тридцать четыре года — верно?

— Да, — только и мог сказать ошеломлённый Толя.

Все кинулись к Толиному листку. Номер обуви Толиной мамы был 36. Толя удвоил его — вышло 72, прибавил 5 — получилось 77, умножил на 50 — получил 850, прибавил 1696 — вышло 5546. Год рождения Толиной мамы 1912, после вычитания получилось 3634; первые две цифры означали номер обуви, вторые две — возраст.

Что тут началось! Лёше захотелось, чтобы Шура отгадал возраст двух его братишек. Саша Гай пришёл в отчаяние оттого, что не знал номера дедушкиной обуви…

— И всегда будет правильно получаться? — спросил Борис.

— В этом году непременно, — подтвердил Шура. — А вот, скажем, в 1950 году придётся после умножения прибавлять не 1696, а 1700, а в 1951-м уже 1701.

Шурины слова немедля проверили — и все до одного убедились, что он может отгадать всё на свете. В самом деле, тут же оказалось, что он умеет решить любой кроссворд, ответить на загадки-шутки, которые предлагала ребятам «Пионерская правда», и найти выход из любых нарисованных там лабиринтов. Ребята быстро почувствовали себя с ним, как со старым знакомым.

Шура ещё не раз побывал у меня в классе, сидел на уроках, перемены проводил с ребятами и подробно обо всём расспрашивал.

…Он уехал на десятый день. У него всё сложилось так, как мы и думали: Шура возвращался домой корреспондентом «Комсомольской правды».