Двадцать рассказов - Александр Каменецкий

Господин Редактор, возбудившись до такой степени, что даже слегка взмокла лысина, с отменной учтивостью взял отважную девицу за мягкий локоток, сунул ей в кулак виновницу всех бед гвоздику и повел прочь, заговорив при этом негромко и вкрадчиво, но так, чтобы точно услышали и все остальные:

- Вы даже представить себе не можете, какие казусы случаются иногда на приемах и вечеринках, где собираются сливки общества! Однажды на завтраке, устроенном в честь Трумэна Капоте Американским Пэн-клубом, мне довелось сказать краткий тост...

Беда миновала, и все вздохнули спокойно, тем более, что в зал входили новые гости. Предводительствовал им некто вроде перекормленного римского патриция с выражением утонченной брезгливости на красивом белом лице, - господин Издатель. Ступал он тяжело и уверенно, словно позади него, бряцая начищенным до блеска оружием и поднимая клубы потревоженной пыли, шагала целая когорта, - меж тем, это были всего-то трое или четверо преданных беллетристов с воспаленными от тяжелой работы и плохих мониторов глазами. Еще издали завидев своего давнего, со времен совместных заседаний в парткоме, врага, господин Издатель дьявольски прищурился, как будто сейчас из-за его спины метнется в негодяя дротик, скривил тонкие губы отменной, достойной лучших зрителей, ухмылкой, круто развернулся и прошествовал в другой конец зала, куда, видимо, под стать гетерам, поспешила стайка официанток. Обдав друг друга потоками греческого огня, противники заняли боевые позиции каждый на своем фланге, собирая под штандарты верную рать, и теперь, если слева слышалось: "...когда Грэм Грин угощал меня настоящим скотчем", то справа отзывалось эхом: "...очаровательная Лиля Брик подарила мне на память свою фотокарточку с автографом".

Спустя четверть часа объявился и господин Писатель в черной шелковой рубашке и таких же черных, известных всей стране очках. Торопливой походкой, стараясь оставаться неузнанным и глядя прямо впереди себя, он забежал в дальний угол, упал в глубокое кресло подальше от света и тотчас принялся раскуривать нечто, вполне смахивавшее на марихуану. Его старания увенчались успехом: от толпы репортеров отделилось несколько человек, и в темном углу начались возня и барахтанье, перемежаемые тяжелыми вздохами: там брали интервью.

Но только тогда, когда в зал уже битком набилось и прессы, и редакторов, и издателей, и литераторов, пробил час настоящих людей, и они нагрянули под руку со своими женами и подругами. Официантки просияли и зарделись, как монахини при виде Господа своего; шепот и ропот повсюду одновременно стихли, и лишь биение сердец - да едва слышно, словно бряцание небесных лир, позвякивали драгоценные подвески на шеях преобразившихся крестьянских дочерей, гордо ступавших среди восторженных бликов фотовспышек...

Сразу закипела, забурлила, заиграла радостная жизнь, хлопнули торжественно бутылки шампанского, словно высадились, наконец, из летающей тарелки прелестные зеленые человечки, чуждые всех горестей земных, и принесли с собой обетование новой, благоуханной и счастливой жизни, которую они испокон веку ведут на далекой планете Икс.

- Чтоб ты знала, дорогуша, - говорила одна дама в кротовом жакете другой, в соболях, - брюлики надо брать только голландской огранки. Южноафриканская не канает, говно полное.

- Не гони! - вспыхнув, отвечала ей подруга. - Я всегда беру "Де Бирс", а это - самая ЮАР, и пролетает твоя сраная Голландия, как фанера над Парижем.

- Кстати, насчет Парижа, девочки, - вступила третья грация в откровенном алом платье, выгодно подчеркивавшем формы, достойные кисти Лукаса Кранаха. - Чтоб вы тут не спорили, настоящий консенсус - это "Картье". Точнее, самый цимес.

И пока они искали золотую середину, время шло, а вершители судеб человеческих все не появлялись, запаздывали, их ждали с нетерпением, но какое уж тут нетерпение, если речь идет о вершителях судеб! Приходилось довольствоваться друг другом и праздной беседой, которая, как ни крути, все вертелась вокруг темы дня.

- Не понимаю, господа, за что ему дают эту премию, - говорил, подкручивая седой холеный ус отставного гусара с дурной репутацией, господин Режиссер, предмет страсти нескольких поколений бальзаковских женщин. - Подумаешь, кумир шестидесятников, диссидент, подумаешь, всю свою жизнь писал в стол. Ну и что? Чем это он так, интересно, прославился, чем, прошу прощения, так осчастливил всех нас?

- Ну-у, это вы не правы, - густым, сытным басом, с наслаждением растягивая слова, отвечал господин Издатель. - Вот, например, мы подготовили к празднику замечательное трехтомное собрание сочинений на мелованной бумаге с золотым обрезом, а комментарии к нему предоставил сам господин Академик, да-с! Разве это ни о чем не говорит?

- Говорит, еще как говорит! - прошипел из-за спины господина Режиссера господин Редактор, которому застарелая ненависть не дала усидеть на месте. - Вы бы лучше поделились с нами секретом, кто это так щедро оплатил забаву в трехтомником? На чьи денежки получились и золотой обрез, и мелованная бумага? А?

- Бог ты мой! - затрясся господин Издатель в припадке гомерического хохота. - Хотел бы я знать, как в ваш журнальчик просочились лагерные дневники, не вошедшие в мое издание? Ну-ка, отвечайте!

- Не надо ссориться, друзья мои, - примирительно помахал руками господин Режиссер. - Просто давайте посмотрим правде в глаза. Проклинать Советскую власть сейчас так же актуально, как хана Батыя. Никого уже не интересует, зачем там бодался теленок с дубом, это вчерашний день...

- В котором мы не так уж плохо жили, - зачем-то вставил господин Издатель.

- Да, - коротко согласился господин Режиссер, - однако теперь предпочитаю оставаться над схваткой и скажу прямо: все эти творения давным-давно поела моль, и место им на самой дальней полке какойнибудь пыльной провинциальной библиотеки. Согласны?

- А все-таки, жалко старика, - вздохнул господин Издатель. - ЕйБогу, жалко. Вся жизнь в итоге - псу под хвост. И могила с золотым обрезом.

- Разве вы не чувствуете, что все это - сплошная иллюзия? господин Писатель обратил к ним философский взор из-за непроницаемо темных стекол известных всей стране очков. - Дутая премия, дутая слава, бессмысленные труды ради раздувания нелепого собственного "я", которого, как известно, не существует...

- Нет уж, позвольте! - взвился господин Редактор. - Что все кругом иллюзия - допустим, что премия дутая - факт, но вот сумма, которую ни за что ни про что получит этот старый фигляр, очень даже реальная. В очень реальной валюте.

- Да бросьте вы, - снисходительно усмехнулся в усы господин Режиссер. - Как раз хватит на то, чтобы съездить напоследок в хороший круиз по Средиземному морю и умереть с сознанием того, что справедливость всегда побеждает. Меня беспокоит другое, господа, а именно то, что нас, творческих людей, втягивают в какие-то сомнительные политические игры, заставляют плясать под чужую дудку...

- ...что мы охотно делаем, - съязвил господин Редактор, но тут грянул гром посреди ясного неба, и в зал вступил собственной персоной господин Мэр, окруженный многочисленной свитой.

Выглядел он как человек, чудом избежавший заслуженного наказания, и оттого излучал счастье на все четыре стороны света, включая верх и низ. Господин Мэр покровительственно оглядел толпу, терпеливо переждал рукоплескания и фотовспышки, а после коротко и по-деловому бросил:

- Ну что, пора начинать. Где у нас тут именинник?

И никто не заметил, как вслед за господином Мэром в зал осторожно вошел ничем не примечательный молодой человек, только тем и отличавшийся, что умением попадать на разные сборища, куда таким, как он, путь заказан раз и навсегда. Никто не обратил на него внимания, поскольку в эту самую минуту лично господин Мэр выводил на залитую светом сцену крохотного семенящего старичка, одетого в потертый и остро пахнущий лавандой полосатый костюм, больше похожий на больничную пижаму. Вид у старичка был такой, что не доставало только авоськи, чтобы живо представить его в какой-нибудь естественной среде, например, в очереди у молочного магазина, в поликлинике или в ЖЭКе. Более всего он напоминал матерого стреляного воробья, которого уж точно не проведешь на мякине, да никому, собственно, это и в голову бы не пришло, тем более, что клевать мякину давно уже стало нечем. Впрочем, именинник высоко держал сухонькую хрупкую головку с розовыми пятнышками вместо волос, задорно топорщил остатки чеховской бороденки, шнырял глазами в разные стороны и пережевывал беззубым ртом какие-то слова - наверное, благодарил.

- Господи, Твоя воля! - всплеснул руками господин Редактор.

- Тс-с-с! - прошипел в ответ господин Режиссер. - Будет скандал, вот увидите, будет скандал.

На сцене старичок вдруг обеспокоился, засучил одновременно руками и ногами, так что господину Мэру пришлось едва ли не силой втиснуть его в кресло и сунуть в руки охапку цветов, в которой будущий лауреат сразу же потерялся. Гости разглядывали героя дня с осторожным любопытством, как маленькое противное животное, которое чем-то отличилось и заслужило внимание дрессировщика, а сам господин Мэр на его фоне вдруг оказался в весьма щекотливом положении, словно приличный человек, вынужденный прилюдно открыть существование престарелого больного отца, уже давно помещенного в известного рода клинику.