Упражнения в стиле - Раймон Кено

Действительно, желающие отобедать валили валом, некоторые со своей жратвой. Звучал голос Зеленца, твердившего неизменное «ты говоришь, говоришь, и это все, что ты можешь».

— Так о чем же мы говорили? — задумчиво промолвил Габриель.

— Ни о чем, — объяснил ему субчик. — Ни о чем.

Габриель с неудовольствием глянул на него.

— В таком случае, — поинтересовался он, — чего ради я сюда приперся?

— Да за мной, — сказал Шарль. — Забыл, что ли? Я обедаю у тебя, а потом мы везем малышку на Эйфелеву башню.

— Тогда пошли.

Габриель встал и вместе с Шарлем покинул кафе, не попрощавшись с субчиком.

Субчик подозвал (жест) Мадо На Цырлачках.

— Раз уж я здесь, — сказал он ей, — пожалуй, останусь у вас пообедать.

На лестнице Габриель остановился и доверительно спросил у Шарля:

— Как думаешь, я не слишком невежливо поступил, не пригласив его отобедать у нас?

VII 

Пьянье обедал у себя в будке, чтобы не упустить эвентуального клиента, ежели таковой подгребет; правда, до сих пор в этот час ни один ни разу не пришел. Прием пищи в будке имел, таким образом, двойное преимущество: поскольку клиентов в это время точно не бывало, Пьянье мог спокойно подзаправиться. Пищей в этот раз служила тарелка горячей картофельной запеканки, которую прямо с пылу с жару около часу дня притаранила ему Мадо На Цырлачках.

— А я-то надеялся, сегодня будут потрошки, — сказал Пьянье, наклоняясь за литровкой красного, что стояла у него в углу.

Мадо На Цырлачках передернула плечами. Потрошки? Извечный миф! И Пьянье это прекрасно знал.

— Что там этот тип? — спросил Пьянье. — Чего делает?

— Доедает. Молчит как вкопанный.

— Вопросов не задает?

— Не.

— А Турандот не заговаривает с ним?

— Не решается.

— Не больно-то он любопытен.

— Да дело не в этом, просто он побаивается.

— Ага...

Пьянье врубился в запеканку, температура которой снизилась до приемлемого градуса.

— А чего еще будете? — спросила Мадо На Цырлачках. — Бри? Камамбер?

— Бри хорош?

— Так себе.

— Тогда камамбер.

Мадо На Цырлачках уже уходила, когда Пьянье поинтересовался:

— А чего он жрал?

— В точности то же, что и вы. Без вариантов.

Десяток метров, что разделяли будку Пьянье и «Подвальчик», она преодолела бегом. Ладно, придется ее еще поспрошать. Информацию, полученную от нее, Пьянье счел совершенно недостаточной, однако пребывал в процессе углубленных размышлений, пока не появился сыр, притараненный возвратившейся Мадо.

— Так что там тип? — осведомился Пьянье.

— Допивает кофе.

— И чего говорит?

— А ничего.

— Как он ел? С аппетитом?

— Скорее, да. Все подмел.

— А что он взял на закуску? Сардинку или салат из помидор?

— Я ж вам сказала: в точности то же, что и вы. Никаких закусок.

— А пил чего?

— Красное.

— Маленький или большой стакан?

— Большой. Выпил все до капли.

— Ага, — протянул с явным интересом Пьянье.

Прежде чем приняться за сыр, Пьянье задумчиво произвел привычное сосательное движение, дабы извлечь волоконца мяса, застрявшие между различными зубами.

— А в сортир? — задал он очередной вопрос. — В сортир он не ходил?

— Не.

— Даже отлить?

— Не.

— И грабки не мыл?

— Не.

— А какая у него сейчас рожа?

— Да никакая.

Пьянье вонзил зубы в здоровенный бутерброд с сыром, который он старательно приготовил, отодвинув корочку сыра к дальней части и оставив, таким образом, самое вкусное напоследок.

Мадо На Цырлачках рассеянно наблюдала за ним, не торопясь обратно, хотя рабочий день еще не кончился и кое-какие клиенты небось дожидались, когда им принесут счет, в том числе, кстати, и субчик. Она облокотилась о будку и, пользуясь тем, что Пьянье жевал и тем самым был лишен возможности говорить, завела речь о своих личных проблемах.

— Человек он серьезный, — сказала она. — И профессия у него в руках. Очень хорошая профессия. Ведь таксист — это же неплохо, верно?

— (жест).

— И не старый. И не слишком молодой. На здоровье не жалуется. Крепкий из себя. И, наверно, что-то отложить успел. Короче, все при нем. Одна только беда: больно уж Шарль романтичен.

— Уга, — подтвердил Пьянье в промежутке между двумя откусами бутерброда.

— Меня просто трясет, когда я вижу, как он сидит, сунув нос в брачные объявления или там в переписку с редакцией в женских журналах. Да неужто вы и вправду верите, говорю я ему, будто сыщете там пташечку вашей мечты. Если уж она и впрямь такая сказочная пташечка, так она сумеет свить свое гнездышко и без всяких объявлений, ведь верно?

— (жест).

Пьянье как раз произвел последний заглот. Покончив с бутербродом, он степенно выпил стакан вина и поставил бутылку на место.

— А что Шарль? — спросил он. — Что он тебе на это отвечает?

— Да шуточками все отделывается, мол, а тебе, пташечка, часто удавалось свить гнездышко. Короче, несерьезно ведет себя (молчание). Не хочет меня понять.

— Надо с ним поговорить.

— Да я уж подумывала, вот только оказии все никак не представляется. Например, встретимся мы на лестнице. Ну, трахнет он меня по-скорому, что называется, на ступеньках дворца[*]. Только в такие минуты я не способна поговорить, как надо бы, у меня совсем другое настроение (молчание), не для разговора по душам (молчание). Вот пригласить бы его как-нибудь вечерком поужинать... Как думаете, он не откажется?

— Во всяком случае, отказаться с его стороны было бы крайне невежливо.

— Беда в том, что Шарль не всегда бывает вежлив.

Пьянье жестикульнул, выражая несогласие. Из дверей кафе раздался крик Турандота: «Мадо!»

— Иду! — отвечала она, сообщив этому слову скорость и громкость достаточные, чтобы преодолеть разделяющее их пространство. — Но в любом случае, — это она уже адресовала Пьянье, и не столь громозвучно, — я все никак не могу в толк взять, чем эта баба, которую он надеется найти по объявлению, может быть лучше меня: шахна у нее из золота будет или что?

Очередной зов Турандота не позволил ей выдвинуть очередные гипотезы. Она понесла грязную посуду, а Пьянье остался наедине с ремонтируемой обувкой и улицей. Он тут же взялся за работу. Неторопливо скрутил одну из своих пяти ежедневных цигарок и степенно закурил ее. Судя по его виду, можно было даже подумать, что он над чем-то усиленно размышляет. Докурив цигарку почти до самого конца, он тщательно пригасил ее и охнарик по привычке, оставшейся со времен оккупации, спрятал в железную коробочку. И в этот миг прозвучал вопрос:

— Не найдется ли у вас случайно шнурка, а то у меня порвался.

Это оказался субчик, продолживший свое выступление в нижеследующем духе:

— Нет ничего отвратнее рваного шнурка, не правда ли?

— Ничего не могу вам ответить, — ответил Пьянье.

— Мне бы желтый. Но если вам угодно, сойдет и коричневый, только не черный.

— Счас гляну, есть ли у меня, — сказал Пьянье. — Но не гарантирую, что у меня имеются все упомянутые вами цвета.

Однако он даже не шелохнулся, ограничившись тем, что продолжил разглядывать собеседника. Тот же изображал, будто не замечает этого.

— Я ж не прошу у вас шнурков всех цветов спектра.

— Каких?

— Всех цветов радуги.

— К сожалению, в настоящий момент такие у меня отсутствуют, да и другого цвета тоже нет.

— А вон в той коробке у вас случаем не шнурки?

Пьянье почернел, как пьявка.

— Послушайте, я не выношу, когда мне указывают.

— Но вы же не откажетесь продать ботиночный шнурок человеку, которому он позарез необходим. Это же все равно что отказать голодному в куске хлеба.

— Знаете что, не берите меня на жалость.

— А пару башмаков? Вы и пару башмаков откажетесь продать?

— Ну вы совсем того! — вскричал Пьянье.

— Это почему?

— Я — сапожник, а не торговец обувью. Ne sutor ultra crepidem[13], как говорили древние. Сечете по-латыни? Usque non ascendam anch’io son pittore adios amigos amen[14][*] и тепе. Но навряд ли вы способны это оценить. Вы ж не кюре, а мусор.

— Позвольте, однако, осведомиться, с чего вы это взяли?

— Мусор или сатир.

Субчик спокойненько пожал плечами и произнес без убежденности, но и без горечи:

— Оскорбления — вот благодарность за то, что возвращаешь потерявшегося ребенка родственникам. Оскорбления.

И, тяжело вздохнув, добавил:

— Тем еще родственникам.

Пьянье оторвал задницу от стула и спросил с угрозой:

— А чем это не нравятся вам родственники? В чем вы их можете упрекнуть?

— О, абсолютно ни в чем (вздох).

— Нет уж, выкладывайте.