Шахматист - Вальдемар Лысяк

— Тебе не придется, если сейчас же уберешься к чертовой матери. Но если желаешь остаться и заработать деньги, которые тебе обещал лорд Кэстлри, тебе придется выполнять все, что я прикажу! И аккуратненько, понял, монах?

— Аккуратненько так понял, сэр, но, святой Патрик свидетель, я не умею драться.

— И ты не умеешь пользоваться никаким оружием?

— Этого я не сказал. Слово Божье является оружием самым благородным…

— Ладно, договорились, — перебил его Бенджамен, обдумывая тут же пришедшую на ум идею. — Хорошо, отправишься с нами, но драться тебе не придется. Теперь послушайте, в чем дело…

Ровно в полдень толпа, заполнившая Чаринг-Кросс, заволновалась, шум усилился, и многочисленные руки потянулись к мешкам, откуда доносилось злобное фырканье и мяуканье.

Шериф и пара констеблей вывели высокого мужчину средних лет, одетого в странный, цветастый кафтан. Его втолкнули по ступенькам на помост высотой в полтора ярда, из которого вырастал столб, увенчанный двумя досками. Доски были наложены одна на другую и скреплены петлей, которая позволяла раскрывать их будто ножницы. На стыке досок находились три круглых отверстия. Один из констеблей раскрыл колодки и заставил осужденного вставить шею в крупное отверстие, а запястья рук в меньшие, после чего сложил доски и закрыл их на цепь с висячим замком. И в этот же момент первый кот, брошенный меткой рукой, взвился в воздух и, отчаянно мяукая, ударился в лицо закованного, царапнув его когтями. Второй кот разминулся с целью, вырвав из многочисленных глоток вопль разочарования. Гнилые фрукты и овощи разбивались на досках и руках несчастного, по щекам которого уже потекли струйки крови. Шериф и констебли хохотали, совершенно не мешая черни.

Легендарная лондонская тюрьма Ньюгейт

Еще один кот прилетел по воздуху и содрал кожу с зажатых рук, но следующих метнуть уже не успели. Парень, не старше двадцати лет, вырвав длинный шерстяной чулок из рук пялившегося на спектакль уличного торговца[101], молниеносно закинул в него булыжник и, схватив за другой конец, раскрутил над головой. Чулок завертелся в воздухе и «погладил» несколько голов, хозяева которых тут же свалились на землю. Раскручивая над головой убийственную мельницу, парень шел через воющую от ярости толпу, создавая вокруг себя пустоту. Это выглядело так, словно он перемещался в пузыре воздуха, путешествующим сквозь океанские глубины. Коты разбежались во все стороны; проклятия и стоны слились в сплошную какофонию.

Все это продолжалось пару десятков секунд и застало врасплох стоявшего у окна и целившегося из винтовки Батхерста. Храбрый мальчишка, который сам совершил то, что должны были сделать поляк, Сий и Хейтер, своей инициативой замедлил нажатие на курок. Бенджамен вновь согнул палец лишь тогда, когда кто-то длинной палкой выбил из рук парня его необычную дубину. Выстрелов никто не слышал, а вопли толпы заглушили удары пуль, перебивших цепочку колодок. Осужденный, не мешкая, вытолкнул шеей верхнюю доску, спрыгнул с помоста, подбежал к мальчишке и закрыл его собой от множества кулаков. Они стояли оба, опершись на заборчик, окружавший пьедестал с Карлом, и ожидали нападения. Шериф с пистолетом в руке приблизился к ним и крикнул:

— Отдайся в руки правосудия, каналья, иначе пристрелю как собаку!

И в тот же момент он рухнул на землю. Стоявшие ближе всего, увидели движение чьей-то руки, бьющей чиновника по затылку, но больше ничего уже заметить не могли, поскольку Сий раскинул обе руки, словно молоты, сея опустошение. На него бросились три солдата, но им было сложно добраться до него через валявшиеся под ногами тела. Хейтер с Юзефом оглушили их рукоятками тяжелых пистолетов и, точно так же, как Сий, валили вслепую — куда попало. Между памятником и помостом прошелся тайфун. Через мгновение толпа побежала, перекрывая узкие улочки, из-за чего отряд военных так и не смог пробиться на площадь. Когда Батхерст увидел, что возле осужденного и подростка появился человек в рясе, он дал сигнал свистком. Этот звук перекрыл весь шум в радиусе полусотни ярдов.

Через минуту офицер, который со своим отрядом прорвался к памятнику, мог только приводить в чувство шерифа и других пострадавших. Осужденный и те, что побили солдат, чиновников и зевак, испарились без следа.

— Вы отлично стреляете, сэр, — сказал Хейтер, смазывая лицо освобожденного какой-то вонючей мазью.

— Винтовка неплохая, Брайан. Держи, добавишь воздуха, потому что я почти все выстрелял. Вы все держались здорово. Как тебя зовут? — спросил он у поцарапанного мужчины с длинными, словно у женщины, черными волосами, из под которых поблескивала пара круглых золотых сережек.

— Мануэль Диас, сеньор.

— Ты испанец?

— Я цыган, сеньор. Мой отец родился в Андалузии.

— Робертсон уже рассказал тебе в чем здесь дело?

— Робертсон? А, священник! Да, сеньор.

— Ну и?

— Я пойду с вами на край света, сеньор!

Стоящий рядом парень отчаянно воскликнул что-то на странном языке, который не был ни испанским, ни английским, равно как и шотландским или каким-нибудь кельтским наречием, хотя все из них немного напоминал; Диас ответил ему на том же языке.

— Что это за мальчишка? — спросил Батхерст. — Похож на тебя, может…

— Да, сеньор, это мой пал.

— Что это означает, черт подери!

— Мой младший брат, по-нашему, на джибб романи «пал»[102].

— Слушай, Диас, — злобно процедил Батхерст, — в моем присутствии ты обязан говорить на понятном мне языке.

— Понял, сеньор, прошу меня простить.

— Чего хочет твой брат?

— Хочет, чтобы забрали и его, сеньор.

— Исключено, оставишь его дома.

— Его дом, сеньор, это я. Наш табор сейчас где-то далеко на севере.

— Я не могу брать детей! Пойми, парень, туда, куда мы отправимся, смерть будет ожидать на каждом шагу! Я не хочу подвергать его жизнь риску!

— Сеньор, а разве сегодня он не рисковал? Если бы не вы и ваши люди, мы бы оба висели[103]. Если вы его не возьмете, я тоже не поеду.

Батхерст повернулся к умоляюще глядящему мальчишке и, вспомнив вращающийся носок с камнем, спросил:

— Как тебя зовут?

— Хуан… Хуан Диас, сеньор.

— Сколько тебе лет, Хуан?

— Восемнадцать, сеньор.

— Сколько?

— Почти восемнадцать, сеньор.

— Не ври! Ну, сколько же?

Мальчишка спустил взгляд.

— Шестнадцать, сеньор… через несколько месяцев исполнится. Прошу меня взять, сеньор, я…

— Только не распускай тут сопли. Что умеешь?