Найти и обезвредить - Григорий Василенко

— Вербовка в орден является необходимой, так как она выявляет количество кадров для будущих действий, на которые великий князь может опереться. Я, как представитель зарубежного центра и член этого ордена, должен вести учет наших сил. Притом я не понимаю одного: как это вы позволяете какие-то толки и критику наших действий? Вы должны проводить строгую дисциплину. Вы говорите, что после доклада Бабича у вас поднялась буря, что недопустимо. Я требую полного повиновения уставу ордена.

— Господин полковник, мы подчиняемся уставу ордена. Но он написан не только для нас, а и для вас. Если я не ошибаюсь, там есть пункт десять, который гласит, что «если начальник не выполняет своих обещаний и его действия направлены во вред ордену, то его члены могут обжаловать действия перед собором». Соберите собор здесь, в Константинополе, я обжалую ваши действия по разрушению нашей подпольной организации на Северном Кавказе. Мы можем найти более реальные зарубежные центры, с которыми будем работать.

Погорский сильно волновался, на лбу у него появились крупные синие жилки, которые все больше набухали.

— Из всего услышанного я пришел к заключению, что организация уполномочила вас передать нам ультиматум. Так? — спросил Погорский.

— Николай Петрович, меня направили для переговоров с вами, но если мы не договоримся, прошу разрешить мне выехать в Париж для непосредственной связи с великим князем. Кроме того, у нас много сторонников Улагая. С ним надо встретиться.

— Как вы думаете добраться до Парижа? — спросил Погорский.

— Жоссе обещал все устроить. По моей просьбе он связался с Вдовенко в Сербии. Тот передал, чтобы по всем вопросам я обращался к Улагаю.

— Не забывайте, что вы член ордена и подотчетны нам, а не Жоссе и Улагаю. Лучше скажите, что нужно, чтобы поднять ваш и наш авторитет и разрядить атмосферу недовольствия.

— Укрепить веру в зарубежные силы.

Гуляев полагал, что беседа подошла к концу, а Погорский уселся поудобнее в кресло и начал отвечать по пунктам, заглядывая в блокнот.

— Вот вы обвиняете меня в том, что к вам не пришел человек, которого я послал. Вы видите, как трудно положиться у нас на людей, сам же я не мог. Послать к вам могу кавалерийского офицера, члена ордена.

— Курьера нам не нужно, Николай Петрович. Мы таковых к вам не посылаем, выезжаем сами, пренебрегая всеми опасностями и колоссальными трудностями.

— Николай Васильевич, — возразил Погорский, — сейчас и думать нечего о выезде к вам. Перевалы занесены снегом, который спадет не раньше середины апреля. Далее, вы говорите, что мы рассматриваем группу, как шпионскую. Довольно сильно сказано, но я не обижаюсь, понимаю — стараетесь сохранить наше общее дело. Я приложу все усилия, чтобы повидаться с вашими людьми и разъяснить им все на месте. У меня в Закавказье есть дела, и положение вещей у вас таково, что требуется посетить вас. Кого послать, Сергей Николаевич?

— Вот такой оборот дела мне нравится. А то сцепились, как два петуха, и я уже думал, что придется краснеть перед англичанами, — сразу оживился Кретов. — Николай Васильевич наговорил кучу кислых слов, но я думаю, что положение не столь катастрофическое и его можно уладить.

— Ваш приезд, Николай Петрович, — настаивал Гуляев, — поднимет настроение в организации. В этом я уверен. У нас даже нет ее наименования. Между собой мы называем ее тоже «Союз верных». Окрестим, когда вы будете у нас.

— О технической части поездки мы поговорим потом, а пока мы разберем то, что вы мне наговорили. «…Рассматриваю, как разведывательную организацию», — читал он из блокнота. — Если бы мы смотрели так, то предоставили бы вам полную свободу действий с Жоссе. Везите ему на здоровье материалы и получайте деньги… Да, мы давали вам задания разведывательного характера. Это необходимо для нас и для вас. Вам и нам нужны средства. Мы их не имеем. Где их взять? У французов и англичан. Вы обвиняете меня в том, что я веду опасную игру между англичанами и французами. Ссориться с Жоссе для нас невыгодно. Он поставил нам условия — все прибывающие из России должны побывать у него.

Как только собеседники умолкали на какое-то время, Кретов назойливо заполнял паузы просьбами не подводить его, сдержать слово, которое он дал англичанам, показать хотя бы видимость начала работы.

— Николай Васильевич, голубчик, не забудьте по части англичан, что мы можем что-то делать в Туркестане.

Его поддержал Погорский, кивая в знак согласия.

Гуляев напомнил, что Туркестан далеко и надо много денег. Без этого сделать ничего нельзя. Погорский заметил, что при получении материалов можно будет договориться с англичанами до ста фунтов в месяц.

— Вы говорили, что я не понимаю подпольной работы в России. Я ее превосходно понимаю. Повторяю — вербовка в члены ордена необходима. И настаиваю на этом.

Беседа затянулась до позднего вечера. Погорский сказал, что он очень устал, и просил, чтобы Гуляев пришел завтра в три часа дня.

— Мы договоримся обо всем. Кстати, Сергей Николаевич, надо достать ему рублей триста денег, — сказал Погорский. — К Жоссе больше не ходите, пока мы не условимся, как держаться с ним.

На следующий день в назначенное время Гуляев пришел к Кретову. Дома тот был один, полон внимания к гостю.

— Николай Петрович — горячий человек, да и вы с перчиком, — пытался как-то сгладить вчерашний разговор Кретов. — Он любит сильные натуры. Я политик и связался с англичанами только ради увеличения наших материальных средств.

Пришел Погорский. Он был в хорошем настроении, радостно поздоровался с Гуляевым и Кретовым и сказал:

— Мы вчера говорили с вами в отношении просьб англичан. Вы согласны?

— Мы постараемся. Я говорил о трудностях…

— Слава богу, я очень рад! — не удержался от восторга Кретов и пожал руку Гуляеву.

— Николай Петрович, если у вас есть еще колебания о приезде к нам, то лучше не давайте слова.

— Разве я только умру до этого! Но имейте в виду, любезный, я сделаю всем головомойку. По вашему примеру.

Тут же он отсчитал Гуляеву 350 лир.

Кретов достал евангелие. Замышлялась какая-то церемония. Гуляев с любопытством наблюдал за приготовлениями. Погорский читал устав «Союза верных», напомнив, что орден основан в 1918 году в Москве и продолжает свое существование. В него принимают только доказавших свою верность монархии и престолу.

— Ценя ваши заслуги в проведенной вами работе, мы решили ввести вас официально в орден «Союза верных», с переводом вас в третью ступень, — сказал Погорский.

Кретов дал Гуляеву лист с присягой, которую тот и прочитал вслух, держа два пальца вверх. Потом его заставили целовать крест на евангелии. После чего Погорский и Кретов расцеловались с Гуляевым и объяснили порядок подчинения и условия конспирации в ордене.

— Так что, — пояснил Кретов, — если вы где-нибудь скажете пароль «Мало толку, коль много толков» и получите ответ «Поменьше слов, побольше дела», то знайте, что это тоже член «Союза верных».

Погорский просил Гуляева сказать Жоссе, что они договорились о совместной работе по политической линии. А по разведке все материалы будут поступать к Жоссе. Далее он предложил Гуляеву собрать сведения — не посылают ли Советы из Новороссийского порта оружие и амуницию туркам, о дислокации некоторых частей СКВО, их вооружении и мобилизационной готовности, сославшись на то, что это просьба Жоссе.

13

Дробышев и Намитоков не знали, что полковник Береснев, после того как прошел примерно тот же путь, по которому они спешно отправили на Кубань Мацкова, был задержан чекистами под Майкопом.

Осознав полный провал своей миссии, о которой он мечтал и которую так горячо поддержали перед отправкой в Россию Борис Савинков и его свита, Береснев попросил бумагу и карандаш и написал собственноручные показания.

«…В 1920 году после окончания повторительных курсов для бывших офицеров я решил уйти за кордон, как только к тому представится случай. Нас, группу бывших офицеров, отправили из Москвы в Смоленск, а оттуда, как нам стало известно, должны были перебросить на польский фронт. В Смоленске расположились в бараках и ожидали назначения. Красная Армия в то время отступала к Минску. Я и члены Кубанской рады Новиков, Филимонов, Терновой решили перейти к полякам. Поездом я добрался до Минска, разузнал у одного местного жителя место происходящих боев и рано утром отправился к линии фронта. Ориентироваться на местности мне было легко потому, что в этом районе я командовал батареей в течение полутора лет в империалистическую войну. В ночь с 14 на 15 октября я перешел фронт красных и попал на сторожевую заставу поляков. Поляки, неожиданно для меня, обокрали меня всего, оставив одно рваное полотенце. Мои протесты и удостоверения о том, что я полковник Кубанского войска, не подействовали. Командир полка, на боевой участок которого я вышел, отправил меня в батарею к некоему поручику Громчакевичу, где я должен был находиться до окончания операции. Никаких допросов не делали и, окрыленные успехом наступления, как видно, не обращали на меня внимания. Я шел с колонной артиллерии по направлению к Минску, как вдруг из близлежащего леска началась частая ружейная трескотня. Поляки выделили примерно роту и две пушки для ликвидации засевших красных, и через небольшой промежуток времени я увидел возвращающуюся роту и впереди нее босого пленного. Из короткого разговора с этим человеком я узнал, что он командир оставленной засады и остался жив только потому, что поляки увидели у него нательный крест, а остальных перестреляли. «Нательный крест жизнь спас, а вот сапоги не спас», — говорил он, стоя передо мной босиком.