Глаз Охотника - Деннис Маккирнан

Наши стремления и желания настолько же отличаются от желаний и стремлений смертных, насколько они отличны в этом от бабочки. И все же мы должны уметь посмотреть на мир глазами смертных, ибо наши судьбы взаимосвязаны. Но горе эльфу, который искренне привяжется к смертному — будь то человек, ваэрлинг, дримм или кто-то еще, — ибо жизни их скоротечны, а потеряв друга или возлюбленного, ты будешь скорбеть всей душой. К тому же смертные сильно отличаются от нас. Лишь редкие из них способны возвыситься настолько, чтобы заглянуть за пределы жизни и задаться вечными вопросами бытия: зачем мы здесь? кто наш создатель? что истинно, а что ложно?

Конечно, ответить на них не может даже Адон, которого мы почитаем за бога. Адон говорит, что есть куда более могущественные существа, чем он сам, по сравнению с которыми он как бабочка по сравнению со смертными. Нужно сказать, что у эльфов было много времени, чтобы найти ответы хотя бы на некоторые из вечных вопросов, ведь Эльвид создала наш народ первым, по крайней мере мы сами так полагаем. Одно мы знаем наверняка: эльфы долгое время были предоставлены сами себе, ибо одни населяли миры Адона. Наши помыслы в те далекие времена были воистину грандиозны: мы жаждали бесконечных наслаждений, власти, могущества, славы… мы всего достигли — и осознали тщетность и беспомощность наших устремлений. Наш народ подчинил своей власти весь доступный ему мир, но испытал при этом только глубокое разочарование. И тогда мы стали искать одиночества, спокойствия, справедливости и красоты, маленьких житейских радостей. Эльфы в своей погоне за властью и богатством долгое время отвергали эти ценности как мелкие и недостойные сильной личности, однако теперь обратились к ним в поисках душевного равновесия.

Я думаю, что Эльвид не зря долгое время не населяла мир другими существами — ведь у нас было достаточно времени, чтобы достичь гармонии и найти свое призвание. Наш долг — помогать другим существам: утруни, дриммам, ваэрлингам, людям; наставлять их на путь истинный и делиться своими познаниями. Это и твой долг, дочь моя, — в Митгаре ты должна стать доброй наставницей и помощницей.

Даор закончил, и долго никто не смел нарушить наступившее молчание. Эльф не сказал ничего нового — все эти идеи были выстраданы его народом на протяжении долгих веков. Однако всякий раз, когда эльфы возвращались к истории и предназначению своего народа, их сердца наполнялись гордостью и сознанием собственного долга.

Наконец Даор, а за ним и Рина с Риатой встали и пошли дальше вдоль ручья, сопровождаемые пением Серебряных Жаворонков в кронах Старых Деревьев.

Вечером того же дня Риата сидела под косогором, поднимавшимся к ее дому, и мечтательно смотрела на небо, которое из лазурного постепенно превращалось в светло-лиловое. Облака, медленно проплывавшие у нее над головой, отливали перламутром и становились то персиковыми, то бледно-розовыми. Захваченная красотой окружающего мира, эльфийка не заметила приближения матери, которая, неслышно ступая по мягкой траве, подошла к ней с подарком и советом.

Рина окликнула дочь и протянула ей нечто длинное и узкое, завернутое в шелк:

— Ты — одна из лаэнских стражей, и это может пригодиться тебе в Митгаре, ведь иногда на землях королевства бывает небезопасно.

Риата развернула подарок, который оказался превосходным мечом: рукоятка его была украшена нефритом и черненым серебром, на которое была нанесена перекрестная гравировка для того, чтобы меч не выскальзывал из рук. Оружие было вложено в ножны зеленого цвета, которые можно было закрепить на поясе или за спиной. Когда Риата достала меч из ножен, она восхищенно ахнула, ибо меч был выкован из сильверона, и казалось, что из самого сердца оружия струится мягкий звездный свет.

— Мама, я… — Риата просто потеряла дар речи от такого царского подарка. Не в состоянии ничего сказать, со слезами на глазах она подошла к матери и принялась целовать ей руки.

Рина тоже едва сдерживалась, чтобы не заплакать, однако пересилила себя и мягко проговорила:

— Дитя мое, это всего лишь оружие. Он принадлежал мне, когда я была лаэнским стражем, но теперь он твой. Здесь, в Адонаре, он не нужен, зато в Митгаре может сослужить тебе хорошую службу.

Риата никак не могла налюбоваться на свое новое оружие.

— Мамочка, он прекрасно сбалансирован. А у него есть своя история?

— Его выковал в Митгаре Двинфор из Дуэллина, города Аталов. Среди кузнецов-оружейников ему нет равных. Повседневное название этого меча — Проклятье Валгов, но есть у него и еще одно имя, которое следует произносить только в случае крайней нужды. Имя это — Дюнамис, и мне, к счастью, никогда не приходилось произносить его вслух. Если ты попадешь в безвыходное положение, возьмись за рукоятку меча и назови его по имени. Меч воссияет голубым светом и даст тебе силу твоих врагов, ослабив или даже убив их. Однако будь осторожна: он может также забрать жизни твоих смертных друзей, если они окажутся поблизости.

Риата с еще большим уважением посмотрела на смертоносное оружие, но затем, после секундного колебания, протянула его назад матери:

— Мама, я не могу принять его — это слишком ценный подарок, и…

— Не будем спорить, дитя мое, — он твой, ведь я уже объяснила тебе, что в Адонаре этот меч бесполезен. К тому же я уверена, что ты достойна этого оружия. Но оставим это: я пришла поговорить с тобой по другому поводу, куда более важному.

Риата послушно положила меч на колени и выжидательно посмотрела на мать.

— Риата, твой отец многое рассказал тебе сегодня — многое, но не все. Да все и невозможно передать словами; гораздо больше познается с опытом.

Риата заметила, что глаза матери стали грустными при этих словах, но юная эльфийка ни о чем не спросила, не желая перебивать рассказчицу.

Рина помедлила и продолжала:

— Сегодня отец говорил о том, что любить смертных — тяжелый крест. Не знаю, отвлеченно ли говорил Даор, или ему действительно выпало на долю испытать это чувство, но мне оно знакомо не понаслышке: в бытность мою лаэнским стражем я полюбила смертного мужчину.

Воспоминания нахлынули на Рину, и она не смогла сдержать слез. У Риаты при виде неподдельного горя матери сжалось сердце. Но вскоре Рина овладела собой и, опустив глаза, усилием воли заставила себя продолжать:

— Он был силен и благороден, — тихо произнесла эльфийка и снова взглянула на дочь. — Когда он играл на арфе, все замирало вокруг… И невозможно описать словами, как мы любили друг друга.

Но тут слезы градом хлынули из глаз Рины, и она зарыдала, уже не сдерживаясь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});