Адмиралы и корсары Екатерины Великой - Александр Широкорад

Весьма любопытный приз вручили корсары Алексею Орлову осенью 1770 г. Лихие пираты захватили у самого малоазиатского берега турецкое судно, на борту которого оказалась семнадцатилетняя красавица – дочь того самого алжирского адмирала Гассана, с которым русские сражались при Чесме. Она плыла из города Масира в Константинополь.

Орлов, узнав о подарке корсаров, категорически запретил любопытным офицерам знакомиться с ней и даже сам не заходил в ее каюту. (Хотя, может, и заходил…) Во всяком случае, он отпустил девушку в Стамбул, да еще подарил ей брильянтовый перстень. Гассан-бей не остался в долгу и послал графу великолепных арабских скакунов с богато украшенной упряжью.

Слухи о «галантности» Орлова дошли до императрицы, и та написала Алексею: «…услышала я, что у вас пропал перстень с Моим портретом в чесменскую баталию, тотчас заказала сделать другой, который при сем прилагаю, желая вам носить оный на здоровье. Потерян перстень, вы выиграли баталию и истребили неприятельский флот; получая другой, вы берете укрепленные места».

Под «укрепленными местами» Екатерина явно подразумевала Дарданеллы, но Орлов давно решил, что сей орех ему не по зубам.

Глава 12. Кампания 1771 г.

Получив бриллиантовый перстень, Алексей Орлов вместо Дарданелл отправился в Петербург. 13 ноября 1770 г. Орлов отбыл из Аузы, оставив вместо себя командовать Спиридова, и на корабле «Три Иерарха» прибыл в Ливорно. Там он заказал художнику Филиппу Гакерту серию картин, посвященных Чесменскому сражению. Говорят, что художник заявил, что он никогда не видел взрывающихся судов. Тогда Орлов приказал в Ливорно кораблю «Три Святителя» расстрелять начиненный взрывчатым веществом русский корабль. Сам Орлов наблюдал за взрывом в обществе своей новой возлюбленной – итальянской поэтессы Кориллы Олимпики.

Брат Алексея Федор тоже собрался в Петербург, но по неясным причинам застрял в Мессине на острове Сицилия.

В Петербурге Алексей Орлов объявился только в начале марта 1771 г., а 8 марта он появился на Совете вместе с императрицей. Заседание открыла сама Екатерина, рассказав о боевых действиях на Средиземном море. Ее речь была похожа на выступление адвоката в защиту Орлова. Провал захвата острова Лемнос она, естественно, списала на адмирала Эльфинстона.

«Генерал граф Орлов, – говорила императрица, – видев, что большая часть кораблей без починки не могут выдержать зиму на море, почитая же за нужное, чтоб нас уведомить о всех бывших происшествиях и требовать дальнего повеления, а притом был болен сильною лихорадкою и имев многих больных на своем борте, пошел к Паросу, где и ныне еще находится адмирал Спиридов, из Пароса же в Ливорну, оттуда намерен был отправить генерал-поручика графа Федора Орлова, при котором вся канцелярия находится, сюда с рапортом и требованием повеления; но долговременный карантин и болезнь задержали в Мессине генерал-поручика графа Орлова, что видя, генерал граф Орлов, и опасаясь, чтобы по причине приближающейся весны не опоздать, взял намерение и сам поехал сюда, дабы за неимением при себе письменных дел сделать обо всем словесное объяснение».

Многое из этой бестолковой речи было непонятно[47], но переспрашивать Екатерину никто не посмел.

За Екатериной выступил Орлов. Он повторил рассказ о кампании 1770 г., описывал нравы местных жителей Архипелага и как мало на них можно полагаться, описывал выгодное положение островов «губернии», с которых можно получать все пропитание, и закончил тем, что надо бы проучить рагузинцев за то, что их суда были в турецком флоте во время Чесменского сражения.

14 марта в Совете в присутствии Орлова были зачитаны приготовленные для него рескрипты: один о действиях флота в будущую кампанию, а другой о заключении мира с Портой, если представится удобный случай.

В первом рескрипте говорилось: 1) Держаться, сколько возможно, перед Дарданеллами и запирать тамошний канал, чтоб не допускать подвоза съестных припасов в Константинополь «и тем самым умножать в тамошнем народе разврат, волнение и огорчение противу правительства за продолжение ненавистной ему войны». 2) Когда русский флот будет держать таким образом все острова Архипелага позади себя, то Константинополь будет считать их для себя потерянными, по крайней мере, на все время продолжения войны, и лишится собираемых с них податей и других поборов.

Вторым рескриптом Орлову предоставлялось право вступать с турками в переговоры о мире. Но тут Орлов потребовал, чтобы ему были предписаны необходимые условия мира. Зная, что в условиях, принятых Советом, заключалось требование уступки одного из архипелагских островов, Орлов выступил против этого требования, уверяя, что из-за него продолжится война с турками, и Россия втянется в распри с христианскими государствами. К тому же, не отступал Орлов, в Архипелаге нет острова, гавань которого не требовала бы укреплений и средств для его удержания. Укрепления эти будут стоить больших денег, которые не возместятся торговлей, поскольку торговля также выгодно может производиться Черным морем в Константинополь.

После долгих споров Н. И. Панин написал последние условия мира: независимость татар; независимость Молдавии и Валахии; или в случае их возвращения Порте последняя должна вознаградить Россию деньгами за военные убытки; свободное плавание по Черному морю; Кабарда по-прежнему остается независимой от обеих империй.

На заседании Совета 17 марта Орлов в присутствии императрицы повторил свои возражения против приобретения одного из островов Архипелага. Но Екатерина возразила, что приобрести остров она желает прежде всего для того, чтобы турки всегда имели перед глазами доказательство полученных Россией над ними преимуществ и потому были бы умереннее в своем поведении относительно ее. Остров необходим, продолжала императрица, и для установления там нашей торговли и для пользы нашим мореплавателям. Однако, заключила императрица, она не хочет, чтобы эти ее желания были препятствием к заключению мира.

В конце концов Алексей Орлов отправился к эскадре. Ехал он медленно. По пути останавливался в Вене, и там в ходе застолья в присутствии Дмитрия Михайловича Голицына и иностранцев вдруг начал вспоминать события 1762 г. в Ропше. Французский историк Ж. Кастера в своем труде «Жизнь Екатерины II» так описывал это эпизод: «Однажды вечером, когда он [Алексей Орлов. – А.Ш.] ужинал у русского посланника вместе с многочисленным обществом, он заговорил о революции, которая лишила трона Петра III. Никто не осмелился задать ему ни малейшего вопроса по поводу смерти несчастного царя. Алексей Орлов рассказал об этом по своему собственному побуждению; и видя, что все, кто это слышал, дрожали от ужаса, он подумал, что оправдывается в совершенном им преступлении, сказав, “что для человека столь гуманного, как он, было очень печально оказаться принужденным сделать то, что ему приказали”».

Французский посланник при венском дворе со слов своего соотечественника Беренжера записал то же самое, только другими словами: «Граф Алексей Орлов сам заговорил об ужасной истории… он должен был против своего убеждения сделать то, что от него потребовали. Этому генералу, физическая сила которого неимоверна, было поручено удавить своего государя, и кажется, что угрызения совести его преследуют».

Алексей Орлов был умным человеком, и он никогда просто так не позволил бы себе проболтаться о событиях девятилетней давности. Ясно было, что поездка Орлова в Петербург и «откровения» в Вене – его реакция на альковные дела императрицы. Ведь именно в это время его старший брат Григорий перестал быть любовником императрицы, хотя и сохранил свои должности и привилегии.

Естественно, императрице немедленно доложили о выходке Алексея, но она внешне никак не реагировала, и лишь в письме от 6 июня 1771 г. она заметила Алексею Орлову: «Из газет и писем братца вашего [Федора. – А.Ш.] и ваших, усмотрела я с удовольствием, что вы приехали в добром здравии из Вены в Ливорну».

Императрица тактично дала понять графу, что венский инцидент ей известен. На этом конфликт между Екатериной и Алесеем Орловым не то что был закончен – скорее он был притушен. Обе стороны боялись разрыва. Зато «междусобойчики» императрицы и ее фаворитов дорого обошлись нашему флоту.

Алексей Орлов был патологически ревнив к чужой славе, и он категорически запретил Спиридову в свое отсутствие затевать какие-либо серьезные операции против турок. Конечно, Спиридов мог и ослушаться. Причем в любом варианте ему за это ничего не грозило. Разгромить русский флот у турок не было сил, а потеря одного-двух кораблей и нескольких мелких судов в самом худшем случае грозила 62-летнему адмиралу только отставкой. Тем не менее старый и больной адмирал в отсутствие Орлова лишь имитировал какую-то активность. Дабы избежать обвинений в поношении адмирала из нашего официального иконостаса, приведу хронологию походов русских судов в отсутствие главнокомандующего.