Миг бытия так краток - Роджер Желязны

— Историческая биология доказывает, что вы неправы, — возразил Джордж.

— Я не имел в виду буквально, — ответил Фил.

— Тогда, прежде чем продолжить наш разговор, нам следует договориться о терминах.

Миштиго рассмеялся.

Эллен коснулась руки Дос Сантоса и спросила его бедных лошадках, на которых сидели пикадоры. Тот пожал плечами, налил ей еще коккинели и выпил свое.

— Это входит в условия корриды, — сказал он.

И никакого сообщения, никакого сообщения.

Я прошел через тот кавардак, в который время обращает величие. Справа от меня вспорхнула птица, издала испуганный крик и пропала в ночи. Я продолжал идти, пока, наконец, не забрался в древний Театр и двинулся сквозь него вниз…

Идиотские таблички, украшавшие мой номер, позабавили Диану куда меньше, чем я ожидал.

— Но им же положено здесь быть. Конечно. Положено.

— Ха!

— В иные времена хранились бы головы убитых вами зверей. Или щиты поверженных вами врагов. А теперь мы цивилизованные. Таков новый обычай.

— Еще раз «ха»! — я сменил тему. — Есть какие-нибудь известия насчет веганца?

— Нет.

— Вам нужна его голова.

— Я не цивилизованная. Скажите, Фил всегда был таким дураком, еще в былые времена?

— Нет, не был. Да он и сейчас не дурак. Фил награжден проклятием полуталанта. Теперь он считается последним из поэтов-романтиков, и его время прошло. Он отцвел. Теперь он доходит до нелепости в своем мистицизме только потому, что, подобно Вордсворту, пережил свое время. Он живет в искаженных воспоминаниях очень хорошего прошлого.

Подобно Байрону, он как-то раз переплыл Геллеспонт, а ныне, подобно скорей уж Йитсу, радуется лишь обществу юных дам, которых он вгоняет в скуку своей философией или, иной раз, очаровывает хорошо рассказанными воспоминаниями. Он стар. В его творениях порой вспыхивают проблески прежней мощи, но его талант отнюдь не ограничивается лишь сочинительством.

— Как же это?

— Ну, я помню один пасмурный день, когда он стоял в Театре Диониса и читал только что написанный им гимн Пану. В театре находилось две-три сотни зрителей — одним богам известно, почему они там оказались, но он начал читать.

Он еще не очень хорошо владел греческим, но голос у него был впечатляющим, а манеры — харизматическими. Через некоторое время закрапал небольшой дождь, но никто не ушел. Ближе к концу загромыхал гром, столь жутко походивший на смех, что по толпе пробежала дрожь. Я не говорю, что все было, как во времена Феспия, но многие из этих людей, уходя, оглядывались через плечо.

На меня его выступление тоже произвело впечатление. А потом, через несколько дней, я прочел эту поэму — и она оказалась пустой, напыщенной и никчемной. Важно было то, как он преподнес ее. Эту часть своей мощи он утратил вместе с молодостью, а то, что еще осталось из того, что можно назвать искусством, оказалось недостаточно сильным, чтобы сделать его великим, чтобы сохранить жизнь его личной легенде. Он переживает это и утешается невразумительной философией, но, отвечая на ваш вопрос, — нет, он не всегда был таким дураком.

— Быть может, кое-что из его философии даже верно.

— Что вы имеете в виду?

— Большие Циклы. Ведь век странных зверей и впрямь грядет на нас. А также век героев и полубогов.

— Я встречал только странных зверей.

— Тут сказано: «В ЭТОЙ ПОСТЕЛИ СПАЛ КАРАГИОЗИС». Выглядит она удобной.

— Удобная и есть. Видишь?

— Да. Мне оставить табличку?

— Если хочешь.

Я двинулся к проскениону. У лестницы начиналась рельефная лепка, представляющая эпизоды из жизни Диониса. Все экскурсоводы и все экскурсанты должны были, по изданным мною правилам, «…иметь при себе на время пути не меньше трех магниевых бомбочек на человека». Я вынул чеку из одного такого цилиндрика и бросил его на землю. Ослепительная вспышка внизу не будет видна: она сокрыта горным склоном и каменной кладкой.

Я не вглядывался в яркое пламя, а смотрел наверх, на очерченные серебром фигуры. Там Гермес представлял Зевсу юного бога, в то время как по обе стороны трона корибанты[17] отплясывали фантастический пиррихий[18]; потом шел Икар, которого Дионис научил выращивать виноград, — он готовился к закланию жертвенной козы, в то время как его дочь предлагала богу лепешки (сам бог стоял в стороне, обсуждая с сатиром ее прелести); и пьяный Силен, пытавшийся держать на плечах небо, словно Атлант, да только не так хорошо; и все другие боги разных городов, гостившие в этом театре: я заметил Гестию, Тесея и Эйрену с рогом изобилия…

— Ты возжигаешь огонь как подношение богам, — раздалось заявление из-за моего правого плеча, но я не обернулся, потому что знал этот голос.

— Наверно, — согласился я.

— Давно уж ты не хаживал по этой стране, по этой Греции.

— Это верно.

— Наверное потому, что никогда не было бессмертной Пенелопы — терпеливой, как горы, уповающей на возвращение своего калликанзара, ткущей в ожидании клубки пряжи, необъятные, как горные вершины.

— Ты нынче стал деревенским сказителем?

Он тихо рассмеялся.

— Я пасу многоногое стадо овец на горных пастбищах, где персты Авроры раньше всего красят небо розовым.

— Да, ты сказитель. Почему же ты сейчас не на горных пастбищах, разлагая молодежь своими песнями?

— Из-за снов.

— Да? — Я обернулся и вгляделся в древнее лицо — в его морщины, такие же черные, как рыбачья сеть, пропавшая на дне моря, в бороду, такую же белую, как приносимый с гор снег, в глаза, такие же голубые, как стягивающая ему виски налобная повязка, в ослепительном свете догорающего магния. Он опирался на свой посох не более, чем воин опирается на свое копье. Я знал, что ему больше столетия и что он никогда не обращался к курсу Спранга — Сэмсера.

— Не так давно мне приснилось, что я стою посреди черного храма, — сказал он мне. — И вошел владыка Аид и встал рядом со мной, он схватил меня за запястье, повелевая мне идти с ним. Но я сказал «нет» и проснулся. Это встревожило меня.

— Что ты ел в тот вечер? Ягоды из Горячего Места?

— Не смейся, пожалуйста. Потом, в другую ночь, мне приснилось, что я стою в краю песков и тьмы. На меня снизошла сила древних героев, и я бился с Антеем, сыном Земли, и уничтожил его. А затем ко мне снова явился владыка Аид и, взяв меня за руку, молвил: «Идем теперь со мной». Но я снова отказал ему и проснулся. Земля дрожала.

— И это все?

— Нет. Потом, совсем недавно, не ночью даже, а когда я сидел под деревом, охраняя свое стадо, мне пригрезился сон наяву. Подобно Фебу, я бился с чудовищем Пифоном и чуть было не погиб в схватке. На сей раз владыка Аид не являлся, но когда я обернулся, то увидел Гермеса — его прихлебателя, тот улыбался, наставив на меня, словно винтовку, свой кадуцей. Я покачал головой, и он опустил его. А затем снова поднял, и я взглянул туда, куда он указывал.

Передо мной лежали Афины — это место, этот Театр, ты, и здесь сидели старухи. Та, что отмеряет нить жизни, морщилась, так как твоей она обернула горизонт, и ей не было видно конца. Но та, что прядет, разделила ее на две очень тонкие ниточки. Одна прядь тянулась за моря и снова пропадала из виду. А другая вела в эти горы. На первой горе стоял Мертвец, сжимавший твою нить в своих белых-пребелых руках. За ним, на следующей горе, она лежала на горящем камне. На горе за камнем стоял Черный Зверь, и он мотал и терзал твою нить своими зубами.

И вдоль всей этой пряди шагал великий иноземный воин — желтыми были глаза его и обнаженным меч в руках его, и он несколько раз угрожающе вздымал этот меч.

И поэтому я спустился в Афины — встретиться с тобой здесь, в этом месте, и посоветовать тебе возвращаться за море, предупредить тебя не заходить в горы, где тебя поджидает смерть. Ибо когда Гермес поднял свой жезл, я понял, что сны эти принадлежали не мне, что они предназначались для тебя, о отец мой, и что я должен найти тебя здесь и предупредить. Уезжай тотчас же, пока еще можешь, возвращайся. Пожалуйста.

Я сжал ему плечо.

— Ясон, сын мой, я не поворачиваю назад. Я принимаю всю ответственность за свои действия, правильные или нет, включая, если понадобится, и собственную смерть — и я должен на этот раз отправиться в горы, на вершины неподалеку от Горячего Места. Благодарю тебя за предостережение. В нашей семье всегда бывали подобные сновидения, и зачастую они обманывали. У меня тоже бывают сны наяву — сны, в которых я вижу глазами других людей, иногда ясно, а иногда и не очень. Спасибо тебе за все. И сожалею, что должен не внять твоему совету.

— Тогда я вернусь к своему стаду.

— Пойдем со мной в отель. Завтра мы вылетаем и сможем подбросить тебя до Ламии.

— Нет, я не сплю в огромных зданиях и не летаю.

— Тогда, вероятно, тебе самое время начать, но я готов подыграть тебе. Мы можем сегодня переночевать здесь. Этим памятником заведую я.