В небе — гвардейский Гатчинский - Николай Богданов

Подлетаем к городу Дно, позади две разведанные железнодорожные магистрали. Движение поездов на них, как к Ленинграду так и в тыл противника, небольшое. По-видимому, днем гитлеровцы перевозки ограничивают, производят их больше в ночное время. Зато бомбардировщики большими и малыми группами так и снуют в небе.

На аэродроме у города Дно находилось только несколько легких самолетов связи, боевых машин не было. Возможно, они вылетели на боевое задание.

Остался последний из аэродромов, который нам предстояло разведать, он расположен вблизи линии фронта. Пролететь над ним на малой высоте более рискованно, чем на большой. Решили набрать высоту 3500 метров, обезопасить себя от огня малокалиберной зенитной артиллерии и пехотного оружия. Немного отклоняемся к северу. На подходах к Старой Руссе даю моторам полный газ, беру штурвал на себя, и облегченная машина (сколько мы уже сожгли горючего!) почти «свечой» идет вверх.

Аэродром в Старой Руссе пуст.

Вот и линия фронта. Под нами крошечные барашки от рвущихся зенитных снарядов. Палите, расходуйте впустую снаряды…

— Две пары «мессеров» наперерез слева снизу! — сообщает Перепелицын.

Этого нам только недоставало! Мы уже почти дома…

— Приготовиться к бою! Не жалейте патронов, не допускайте их на близкую дистанцию.

Не успел я произнести последние слова, как самолет затрясло: ударили все наши пулеметы. Четыре «мессершмитта» с большой дистанции полоснули огнем. Разноцветные трассы сверкнули у хвоста нашего самолета. Одна пара вражеских истребителей, взмыв, устремилась в поднебесье, вторая ринулась вниз для повторной атаки.

— Командир, у меня разбит колпак, ранен, но стрелять могу, — доложил Ермаков.

— К турельному пулемету встать Трусову, сам перейди к хвостовому!..

Полностью убираю мощность моторов, отдаю штурвал от себя, самолет камнем падает к земле. Вот она, рядом, закроет нас снизу, а сверху мы сами прикроем себя. Со всей силой беру штурвал на себя, но машина не слушается рулей. На раздумья нет времени, кручу триммер руля высоты и даю почти полную мощность моторам. Несколько секунд кажутся вечностью, и вдруг наплыв земли на нас замедлился. Невидимая сила вдавила в глазницы глаза, стало темно, свинцом налилось тело… Но вот темная пелена с глаз спала, передо мной голубое небо. У самой земли самолет все же вышел из пикирования. Истребители, поняв, что мы не сбиты, снова бросаются на нас. Мои стрелки почти непрерывно ведут огонь, а я энергично маневрирую, выводя машину из-под губительного огня…

И снова тишина, стремительный бег земли под самолетом, а над головой чистое бирюзовое небо. Скорее бы аэродром. Кажется, все силы иссякли. Ко мне поворачивается улыбающийся Валентин Перепелицын:

— Небось, здорово устали, товарищ командир? Давайте, я поведу немного самолет, вы тем временем отдохнете.

Набрав высоту 500 метров, передаю ему управление. Меня тревожит состояние Ермакова.

— Как там чувствует себя наш герой?

— Нормально, товарищ командир, — сообщает Трусов. — Не сильно задело, пуля рикошетом рассекла губу и выбила передние зубы.

Пролетели Рыбинское водохранилище, через несколько минут стал виден Ярославль, за ним матушка Волга и вытянувшийся вдоль берега реки аэродром. Беру управление самолетом, захожу на посадку, снижаюсь, под машиной, замедляя бег, все ближе и ближе земля. Самолет мягко касается колесами посадочной полосы и, мне кажется, устало, как марафонец у финишной ленточки, заканчивает бег, разворачивается и рулит на стоянку. Нас с нетерпением ждет механик Петр Ефимович Шинкарев.

Выключаю моторы. Винты будто не хотят останавливаться, несколько раз проворачиваются и замирают. Штурман и стрелки-радисты некоторое время еще остаются на своих местах, приводят в порядок кабины и только тогда сходят с самолета. И я, расстегнув привязные ремни и лямки парашюта, по крылу самолета спускаюсь на землю, подхожу к Борису Ермакову, обнимаю его.

Только теперь Перепелицын и Трусов догадываются поздравить Ермакова со второй победой. Борис стоит смущенный и радостный, переминается с ноги на ногу и не может сказать ни слова из-за разбитой и опухшей губы. Он молча протягивает мне руку, разжимает ее и на ладони поблескивает ранившая его пуля.

К нам подходит Шинкарев:

— Товарищ лейтенант, где это вас так угораздило? Все смотровые лючки открыты, двух совсем нет, турельный колпак, киль и руль поворота в пробоинах.

— Где угораздило, спрашиваешь? — с раздражением отвечает Перепелицын. В парке культуры и отдыха, в Ярославле.

— Успокойтесь, штурман. Было дело, Петр Ефимович, все расскажем тебе, только не сейчас. Крепко сделал машину Ильюшин, спасибо ему. А дырок «мессеры» понаделали, Ермакова ранило, и он не остался в долгу, свалил одного. И тебе тоже большущее спасибо, самолет и моторы работали отлично.

Отойдя немного в сторону, я лег на прохладную землю, вытянулся, расслабился. Надо мной синее с голубизной, любимое небо. Хотелось молчать, закрыть глаза и ни о чем не думать.

Калининские мосты

В тот, теперь уже далекий, первый год войны как-то рано наступило осеннее похолодание, ночные заморозки сковали землю. Гитлеровцы, пришедшие под Москву налегке, подразделениями уходили на ночь в прифронтовые деревни, выгоняли из них жителей и располагались там на ночлег.

Все экипажи «ночников», и мы в том числе, бомбили эти деревни и уничтожали в них врага. Мы базировались тогда на полевом Ярославском аэродроме и за короткое время выполнили много таких ночных вылетов. В осеннее время этот район характерен сложными метеорологическими условиями, но несмотря на это мы летали почти каждую ночь, хотя радионавигационные средства и ночное оборудование не обеспечивали безопасность полетов в таких сложных погодных условиях. Мне на всю жизнь запомнилась одна из таких ночей. Находясь на КП аэродрома, мы долго ждали разрешения на боевой вылет: была плохая погода на нашем аэродроме, на маршруте и в районе цели. Наконец поступила команда «по самолетам». Когда мы выруливали для взлета, буквально над нашими головами волнами проплывала облачность, она была настолько низкой, что ракеты, пущенные руководителем полетов, сразу же скрывались в облаках.

В эту ночь только два самолета, мой и Котырева, сели на своем аэродроме, и то случайно: к нашему прилету в облачности на границе аэродрома образовалось небольшое «окно», которое мы и использовали для захода на посадку. После этого аэродром затянуло полностью. Долго мы не уходили с аэродрома, все ждали возвращения других наших экипажей — нет-нет, да и пропоют свою звонкую песенку моторы пролетающей над нами или немного в стороне ДБ-3А — «Аннушки» или ДБ-3Ф, и снова постепенно стихнет она где-то вдали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});