Бородино - Сергей Тепляков

Дивизия Морана, вместе с которой пошёл в атаку 30-й линейный полк Бонами, направлялась на полки 7-го корпуса, стоявшие слева от редута. Но по дороге Бонами вдруг увидел, что редут совершенно затянут дымом, и в голову ему пришло, что за этим дымом из редута, должно быть, совершенно не видно, что творится на поле, внизу, под редутом.

– 30-й линейный, за мной! – скомандовал Бонами, и его полк отделился от основной массы войск. (Этот момент ещё видел из редута Раевский, но потом дым закрыл от него картину).

Бонами вёл полк на грохот русских пушек. Из волчьих ям палили русские стрелки, но быстрый шаг 30-го линейного не позволял им перезарядить и русские умирали на штыках. Бонами мельком удивился тому, что никто из них не пытается спастись. Но раздумывать дольше над этим было некогда – Бонами боялся, что в дыму потерял направление. Однако подъём становился всё круче – Бонами понял, что они на скате кургана.

– За мной! За мной! – прокричал он, надеясь, что хотя бы те, кто вблизи, услышат его.

Солдаты карабкались по скату, хрипя и ругаясь. На крики «Да здравствует император!» не хватало ни сил, ни дыхания, но и это оказалось хорошо – этот крик мог предупредить русскую пехоту, стоявшую возле редута, и она могла подоспеть на помощь своим.

Пушки русских стреляли вдаль и Бонами понял, что русские и не подозревают о них. Он подобрался к самому валу, к амбразуре. Оттуда полыхнуло огнём и жаром, и сразу после этого Бонами прыгнул через амбразуру внутрь! Двое русских, перед которыми он появился с саблей в руке, в рубахах, а не в мундирах, потные, несмотря на холодный день, в копоти, в крови и земле, смотрели на него круглыми глазами и ничего не успели – ни защититься, ни убежать.

– Я, Бонами, взял этот редут! – кричал генерал. – В первой же атаке взял главный пункт русской позиции! Удавалось ли такое кому-нибудь из тех, кого император сделал маршалами, герцогами и князьями?! А?!

– По правде говоря, удача редкая… – признал капитан Фавье. – Всё счастье было на нашей стороне!

– А, и вы это понимаете! Вот что значит разговор умного человека! – воскликнул Бонами. – Как долго я ждал этого шанса! Я уж думал, он никогда не наступит!

– Вы знаете, – он вдруг наклонился к Фавье и голос его приобрел доверительные нотки: – А я ведь родился 18 августа, хоть и не в один день с императором, но всё же – какие-то три дня разницы! И моя карьера шла отлично, после Маренго я вот-вот должен был стать дивизионным генералом, и тогда я не бегал бы в атаку, а посылал в неё! Но проклятые враги! Теперь-то они заткнутся!

– О да, – сказал Фавье. – Теперь их никто не будет слушать…

Фавье не знал, на чём сломалась карьера Бонами, да ему было и всё равно. Битва принесла Фавье облегчение: за тот месяц, что он ехал по Европе с плохими вестями для императора, он изрядно устал душой – нет человека грустнее, чем солдаты разбитой армии.

При этом Фавье понимал, что русские вот-вот придут в себя. Понимал это и Бонами.

– А, капитан Франсуа! – вскричал Бонами, увидев одного из своих офицеров. – Рад видеть вас в живых! Прикажите укрепить редут!

Франсуа, только что получивший от русских канониров пару ударов прибойником по голове, пытался придти в себя. Наконец, он оглянулся.

– Сомневаюсь, что нам это удастся… – проговорил Франсуа. – Может, в начале боя это и было похоже на редут, но теперь это не похоже ни на что…

Он был прав: от действия своей и неприятельской артиллерии, от постоянной дрожи земли скаты вала осыпались, разбитые туры перекосило. Внутренность редута с тыла изначально была кое-как прикрыта частоколом, но и он сейчас был сильно повреждён, из-за чего Франсуа не мог понять даже то, было ли это укрепление вообще закрыто сзади или это всё-таки был люнет.

– Надо немедленно послать за артиллерией! – сказал Бонами. – А пока подкатите к скату русские пушки – у нас же найдутся люди, которые знают, как из них стрелять?

– Такие найдутся, но боюсь, что у русских осталось немного зарядов… – ответил Франсуа. – Но почему за нами никто не идёт? Как так вышло?

Втроём – Бонами, Франсуа и Фавье – они подошли к переднему фасу редута и посмотрели вдаль, на то поле, по которому только что пришли сюда. В дыму кое-как виделись линии каких-то войск, занятые стрельбой и маневрированием.

– Франсуа, пошлите кого-нибудь к генералу Морану, пусть немедленно займёт этот пункт! – сказал Бонами. – Пусть скажут, что у Бонами есть отличный подарок для императора. Но если Моран промедлит, этот подарок может превратиться в тыкву!

И Бонами раскатисто захохотал.

Глава восьмая

Незадолго до того, как Бонами взял редут, на командном пункте Кутузова стало известно о ранении князя Багратиона и потере флешей – Коновницын, посылая одного вестового к Раевскому, другого послал в Главную квартиру. Известие это встревожило Кутузова, но он привычно старался не подавать виду, да и надеялся ещё, что всё не так уж плохо, что Коновницын намеренно представляет дело в чёрных красках, чтобы получить побольше сикурса. Кутузов на недолгое время задумался, потом оглянулся и из толпы штабных взгляд его остановился на генерале Ермолове.

– Алексей Петрович! – позвал Кутузов и Ермолов тотчас подошёл.

– Езжай на левый фланг, посмотри, как там, и если всё в самом деле так плохо, как говорит Коновницын, то восстанови порядок и держись. Багговут со своим корпусом должен бы уже придти, да теперь же отправлю я на левый фланг корпус Остерман-Толстого. С ними и составишь новую линию.

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство! – сказал Ермолов. – Я возьму с собой ещё артиллерию?

– Возьми, возьми… – проговорил Кутузов, будто думая уже о другом.

Ермолов быстро пошёл к лошадям. Сзади к нему подбежал Кутайсов.

– Ты на левый фланг? Я с тобой! – проговорил он. Ермолов тут же вспомнил вчерашнего «Фингала» и слова Кутайсова о смерти, которые так напугали его.

– Александр, Кутузов запретил тебе отлучаться с командного пункта! – ответил Ермолов. – Вот хватится тебя, а тебя нет!

– И что с того, что я стоял здесь всё утро – он и не вспомнил про меня… – сказал Кутайсов. – Едем. Я в конце концов начальник артиллерии, возьмём побольше пушек из резерва и устроим французам славную баню!

«И как я его удержу?» – тоскливо подумал Ермолов. Оба вскочили на лошадей и поехали вместе с адъютантами. Кутузов видел, что за Ермоловым увязался Кутайсов, но только помотал головой: «Ей-Богу, как дети. А ведь не кондитерский магазин»…

В это же время из Горок, из Главной квартиры, ехал Барклай-де-Толли, приезжавший Кутузову требовать, чтобы не трогали его резервов. Поводом стало то, что гвардейские полки, не спросясь Барклая, были отправлены на левый фланг, тогда как Барклай рассчитывал пустить их в дело не раньше вечера.

Кутузов, увидел подъезжающего Барклая, влез на лошадь и поехал навстречу. «Не хочет говорить при всех», – подумал Барклай. Они встретились. Барклай, стараясь не раздражаться, высказал всё: и что резервы нельзя трогать в такой ранний час, и что сражение едва началось, и что от обороны надо будет ведь переходить к атаке, а чем прикажете переходить?! Кутузов слушал молча, но потом кивнул, во всём согласился с Барклаем и сказал, что зажмёт оставшиеся резервы в кулаке. Барклай помягчел и из Горок ехал почти успокоенный. Он ещё не знал, что как раз после его отъезда приехал гонец от Коновницына и Кутузов уже приказал взять из 1-й армии ещё один корпус – Остерман-Толстого – и немедленно идти ему на левый фланг.

Барклай поехал из Горок влево, вдоль линий корпуса Дохтурова. Он потом и сам не знал, почему поворотил коня именно сюда, выходило – Бог тогда потянул его поводья. Впрочем, было и другое объяснение: справа от Горок была тишина, слева кипел бой – куда ж ещё было ехать ему, генералу?

Барклай ехал медленно, не обращая внимания на разрывы вокруг – французы явно выцеливали группу всадников. Ехавший рядом Вольдемар Левенштерн тоскливо думал, что Барклай явно ищет смерти. Издалека Барклай увидел вдруг странное движение на кургане.

– Левенштерн, что это там? – спросил Барклай своего адъютанта.

Левенштерн уставил на высоту зрительную трубку, но ничего не разглядел в дыму и пыли.

– Езжайте разузнать в чём дело… – распорядился Барклай.

Левенштерн поскакал. Вольдемару Левенштерну было тогда 35 лет. Он только зимой вернулся в военную службу после восьми лет отставки, во время которых пытался заниматься поместьем. Может, у него что и вышло бы, но умерла жена и мирная жизнь стала Левенштерну невмоготу, да и не для кого теперь было жить. С самого начала он состоял при Барклае, с ним проделал от Вильны весь поход, думал, что лучше командира не может быть, и полагал, что и Барклай ценит его высоко – уже хотя бы потому, что именно через Левенштерна Барклай как военный министр вёл переписку с царём.

Однако издержки столь высокого доверия оказались велики: многие полагали, что Левенштерн имеет на Барклая влияние, чуть ли не вся кампания делается под диктовку Левенштерна, так что он в общем-то и есть виновник всех неудач. Совершенно неожиданно Левенштерн сделался вместе с Барклаем изгоем. Потом и вовсе произошёл случай, доставивший Левенштерну множество проблем: накануне боя под Рудней русские захватили бумаги штаба генерала Себастиани, среди которых оказался и план русской атаки на этот день. Ермолов тут же сказал, что план этот передал французам Левенштерн, больше некому (а он и впрямь ведь знаком был с Себастиани еще с 1809 года, когда Россия была союзницей Франции).