Литературная Газета 6300 ( № 45 2010) - Литературка Литературная Газета

Более современной и в то же время в чём-то сходной является попытка «археологической» ревизии традиции, выполненная французским художником Жаном Люрса. Его выставка, проходящая в залах Российской академии художеств, поначалу наводит на мысль, что перед нами «младший брат» Пикассо или даже художник «третьего ряда»: от фигур, написанных маслом, веет знакомой техникой кубизма и общим духом 20-х («Заклинатель змей», 1926). Однако – получивший свою порцию признания на поприще живописца – уже в середине 1930-х Люрса практически полностью поменял интересы и занялся крайне нетипичным для современного художника делом – созданием гобеленов, которые в итоге стали его брендом. Огромные и яркие, они явным образом перекликаются с традицией – причём не только на уровне технологических особенностей, но и через концептуальные коды. Несмотря на присутствие в работах вполне узнаваемых современных деталей – вроде Эйфелевой башни («Солнце Парижа», 1962), – основной костяк составляют разнообразные звериные чудища, словно впрямую отсылающие к существам из средневековых бестиариев («Петух (Сумрачный красавец)», 1962). Конечно, и здесь нет строгой аутентичности, однако разбавленный вполне правдоподобными рыбами, черепахами и бабочками («Красивый шкаф», 1962), этот «иллюстрированный Брем» убедительно воссоздаёт дух какого-нибудь старого замка. Усиливают «эффект присутствия» вплетённые в ткань гобеленов стихи французских поэтов, отсылающие к графическому дизайну Средневековья – точнее, к способу оформления инициала, в котором рисунок и буквица переплетались причудливым образом. Может быть, не самый удачный реформатор живописи, Люрса показывает себя талантливым актуализатором и пропагандистом того визуального пласта, который, казалось бы, забытый, на самом деле неявным образом фундирует значительную часть культурных практик.

Другой взгляд с континента на современное искусство представляет выставка коллекции Renault «Встреча двух миров». Почти двадцать лет компания проводила программу поддержки арт-деятелей: давала им возможность работать, знакомила с производством, пускала в цеха – чтобы те, вдохновлённые индустриальной мощью, создавали новые объекты. К слову, в данном контексте художники также могли попытаться опереться на традицию: в 20-е годы молодая эстетика СССР дала много лаконичных и сильных образов, воспевающих фабрики, машины, героев труда. Однако люди искусства второй половины столетия предпочли иной путь: апогеем выставки можно считать скульптуры Жана Тингели – отдалённо напоминающие пушки, они нарочито неутилитарны и, работая, – как говорят сами организаторы – «не производят ничего, кроме шума и бесполезного движения». Аналогично вызывающе аморфной выглядит «игра с формами» Жана Дюбюффе: декларируя поиски нового языка – как делали многие в 1960–1970-е годы, – он в цикле Hourloupe скатывается в область красно-чёрно-белого хаоса, который никак не может собраться в новый порядок.

Децентрализация, энтропия, в пределе – даже тяга к саморазрушению – вот основные темы, присутствующие у вдохновлённых Renault художников: даже удивительно, какие странные ассоциации точные и сложные механизмы могут вызвать у тонко организованных людей. Единственное, что позитивно и жизнерадостно выбивается из общей выставочной картины (кроме хороших фотографий Робера Дуано), – это работы представителя «нового реализма» Армана, подошедшего к сотрудничеству с Renault грубо и материально: он создавал серии, бесчисленное количество раз прикладывая к холсту разрезанные двигатели от машины, гаечные ключи, шестерёнки и т.д. – и в этой отпечатавшейся яркой и выпуклой буквальности видится нечто завораживающее. Аналогичные чувства вызывают и другие созданные им объекты: простые инструменты – скребки, ключи от конвейера, имеющиеся у каждого дежурного в смене – как бы зажатые между листами оргстекла. Постепенно, с течением лет, верхний ряд предметов медленно, по миллиметру съезжает вниз, подминая нижние слои – и в этом единственно оставшемся механизмам движении есть что-то почти человеческое и одновременно поэтически-возвышенное.

Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

Выставка «Графика прерафаэлитов. Последние рыцари Викторианской эпохи» в палатах Старого английского двора продлится до 14 декабря.

Экспозиция работ Жана Люрса в Галерее искусств Зураба Церетели закроется 12 декабря.

Выставка из коллекции Renault завершила свою работу. И хорошо... 

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Опрокинутая история

Настоящее прошлое

Опрокинутая история

Одним из приметных событий уходящего года стал скандал, устроенный вокруг учебного пособия по истории России XX века профессоров исторического факультета МГУ А.С. Барсенкова и А.И. Вдовина («ЛГ», № 37).

По инициативе г-на Сванидзе заседала Общественная палата, в Московском университете появились эмиссары, объяснявшие учёным, что их ждёт за высказанное мнение. Посыпались требования уволить, запретить, лишить права преподавать. Университетских историков объявили врагами, экстремистами, сталинистами… Происходящее сразу нарекли «делом историков» и «делом русских профессоров» по аналогии с известным «Академическим делом» в конце 20-х годов прошлого века и разгромом исторической «школы Покровского» в 30-х.

С самого начала травли было ясно, что речь идёт о политической и пропагандистской кампании, не имеющей ничего общего с научной добросовестностью и компетентностью. Что она направлена против советского периода, который можно, по убеждениям авторов скандала, представлять только в сугубо негативном ключе.

То есть можно смело говорить о покушении на свободу слова и мысли, желании установить свою монополию на истину, осуществить административное давление на научный поиск, превратить научные проблемы в межнациональный конфликт, подчинить историю политике, очертить круг запретных тем, которых касаться вообще запрещено. И всё это под безапелляционные утверждения, что историческая наука советской эпохи целиком основана на мифах и никакой ценности не имеет.

О судьбе советской истории, положении исторической науки «ЛГ» беседует со старшим научным сотрудником Института российской истории РАН, доктором исторических наук Любовью СИДОРОВОЙ.

– Любовь Алексеевна, давайте прежде напомним читателям о Михаиле Николаевиче Покровском, которого считают основоположником советской исторической науки.

– Покровский занимал в исторической науке уникальное положение: по возрасту, по происхождению, по образованию он должен был бы относиться к поколению историков «старой школы», дореволюционной, однако он стал лидером «красной профессуры», оказавшись вне своего круга.

Но сначала его путь в науке был весьма традиционным: он окончил историко-филологический факультет Московского университета, причём был оставлен для приготовления к профессорскому званию сразу по двум кафедрам – отечественной истории и всеобщей. Его учителями были блестящие В.О. Ключевский и П.Г. Виноградов. На мой взгляд, вообще историки разделяются на любителей фактов и сторонников теоретических построений. Покровский – яркий пример приверженца теоретических построений, отсюда – и определённая поверхностность и противоречивость его конструкций.

Поскольку Покровский был человеком творческим, восприимчивым, то и его политические пристрастия, оказавшие влияние на научный метод, были подвижны. До того момента, как он окончательно примкнул к большевистскому крылу РСДРП, он пробовал себя в различных политических течениях. Ему нравилась сама деятельность, сам процесс революционной борьбы. Диссертацию он так и не защитил и с активной преподавательской и научной деятельности переключился на деятельность политическую. В его первом пятитомном фундаментальном труде «Русская история с древнейших времён» в основу положена марксистская концепция общественно-экономических формаций. В этот момент Покровский уже сформировал основные составляющие своего исторического анализа.

– В чём же заключалась их новизна?

– Покровский был одним из первых историков, представлявших историю страны как смену общественно-экономических формаций. Двигателями исторического развития страны он считал социально-экономические процессы, а не развитие государства и личности. Естественно, что огромную роль в своих работах, основанных на марксистском понимании законов развития общества, он отводил классовой борьбе. С именем Покровского обычно связывают определение истории как политики, опрокинутой в прошлое. Такой подход позволял «доставать» из глубин истории те факты, те знания, которые «играли на руку» текущим конъюнктурным потребностям.