Чертово колесо - Михаил Гиголашвили

— В общем, плохи твои дела, дядя Михо, — резюмировал он. — Тут имеем выращивание, изготовление, хранение... Где, кстати, товар хранишь?

— Нигде не храню. Гватуа увозит.

Пропустив мимо ушей очередное упоминание о мифическом Гватуа, майор продолжал высчитывать, сколько лет грозит старику и сыновьям — выходило всем по пятнадцать, как минимум.

Старик, послушав майора, снял шапочку с бритой головы, утерся и спросил:

— Сколько?

— Пятнадцать. А может быть, и стенка. Шутка ли — мак выращивать?

— Я о другом спрашиваю. Сколько надо, чтобы вы ушли?

— Да ты что?! Мне орден дадут за это!

— Тысячу долларов! На троих.

Майор громко рассмеялся и щелкнул маковой головкой старика по лбу:

— Старый, а дурак! Кахетинский осел! Старик невозмутимо пялился на него:

— Что, мало? Им по триста, тебе — четыреста.

— Пошли, приведем понятых, будем оформлять. Ты арестован. Где, кстати, этот Гватуа?

— Не знаю... Ну, две тысячи. Больше нету.

Майор зло уставился на старика:

— Ты очумел?! Неужели действительно не понимаешь, что происходит? Не прикидывайся болваном! Старый человек, как ты додумался до такого? Или денег тебе не хватает, кулак? Небось, весь дом на опиумные деньги построен? — Он взглянул на старика с неподдельным омерзением. — Тебя посадят, а имущество конфискуют.

— За что?

— За мак. За то, что людей травишь.

— Да за деревней целое поле этого мака растет... Кого же за него судить?..

— Прокурор тебе объяснит, кого и за что... За деревней растет совсем другой мак, не прикидывайся дурачком.

Тут снаружи раздались дуплетом два выстрела. Майор отшвырнул старика, живо вскарабкался по лестнице и бросился к дому, нашаривая под мышкой пистолет.

Подбегая, он услышал женский визг, звон посуды, грохот стульев. Распахнув дверь, увидел, что Мака, прижав к стене одного из сыновей, душит его стволом ружья, а Пилия борется со вторым бугаем. Детины ревели, как резаные.

Майор выстрелил в воздух:

— Стоять!

На овальный стол посыпались штукатурка, осколки люстры, и в этот момент Пилия, изловчившись, так заехал небритому быку по роже, что тот, рухнув на окно, выломал раму и вывалился во двор.

Майор крикнул Маке:

— Отпусти, умрет!

У Маки лицо было перекошено, он продолжал с силой давить на ствол. В это время Пилия, высунувшись в окно, выстрелил из пистолета. Со двора раздался вопль. Видя, что Пилия снова целится, майор бросился к нему и схватил за руку:

— Хватит! Хватит!

— Смотри! — закричал в ответ Пилия, указывая на стену, где дымились следы от пуль. — Дуплет дал, сволочь!

Хорошо, Мака успел толкнуть его руку, а то я бы уже на том свете был!

Майор ошеломленно посмотрел на следы от жаканов:

— Мерзавец! — И он с наслаждением съездил притихшему под стволом детине по физиономии. Тот сполз по стене и прикрыл лицо руками. — Ничего, мы их в КПЗ так отделаем, что мать родная не узнает! Ну и гнездо! Во дворе, в подвале — поле мака!.. Давайте сюда наручники. Второго волоките со двора. Сейчас я позвоню в Телави, пусть явится начальник милиции и полюбуется, какие кооперативы у него под боком открыты!.. Бандиты! Мак выращивать! В первый раз такое вижу! Ну, вы у меня попляшете! А ты, старая сволочь! — обернулся он к старику. — Наверно, каждый день тосты за Грузию поднимаешь за этим столом, а? — хлопнул он по полированной поверхности стола.

В это время вернулся Мака с наручниками. Он сковал руки детине и отправился во двор за вторым, вокруг которого растерянно стояли женщины и дети. Тот стонал, уткнув в землю бородатое лицо и обхватив руками раненую ногу. Мака велел женщинам тащить его в дом и вызвать «скорую».

— Эй, Михо, что у вас случилось? — кричали с улицы соседи. — Кто стрелял?

— Ничего. Праздник! Убирайтесь отсюда, не ваше дело! — крикнул старик в открытую дверь.

Майор сидел за столом и писал протокол. Пилия осматривал дырки от пуль и ежась, вспоминал, как пуля поворошила волосы на его голове.

Все молчали. Майор заполнил протокол обыска и обернулся к старику:

— Две тысячи, значит? Тебя и двести тысяч не спасут, дьявол!

Майор ликовал. Такое громкое дело могло очень способствовать карьере. Не только орден, но и повышение светило майору. Поэтому он решил раскрутить его на всю катушку, с фотографиями, газетами и телевидением.

Пока он писал, Пилия сходил в теплицу и вернулся с кучей черных бинтов, кисло-сладко пахнущих опиумом. Бросив их на стол, сказал:

— Помнишь, Бемал и Ашотик продавали бинты, метр за сто рублей? Очень на эти похожи! В кульке в углу лежали, под ведром. Там, наверное, полно еще разного всякого! Настоящее производство!

И он, вороша бинты, кратко объяснил несведущему Маке, что наркоманы додумались варить из маковых головок раствор-кокнар, окунать в него бинты, высушивать, перевозить их в сухом виде, куда надо, а потом опять варить в воде:

— И готово, пожальте ширяться! Чемодан бинтов под лимон тянуть может.

Вскоре примчался из Телави начальник милиции, еще более толстый, чем майор. Он квохтал и охал, когда Пилия показывал ему подвал с маком, повторяя, что дядя Михо — самый лучший колхозник, уважаемый человек, что во все это трудно поверить.

— Не мы же привезли все это с собой! — резонно заметил майор на его кудахтанье. — Тут целая банда. Надо задержать Гватуа, если такой вообще есть. Дом как следует обыскать, опечатать... До приезда экспертов ничего не трогать, никуда не ходить, никого не выпускать, привести понятых и журналистов.

Эксперты приехали очень быстро. Один, с перебитым носом, капитан, и второй, седой, гроза морфинистов, они быстро навели порядок — удалили посторонних, сделали тщательный обыск, простукали стены и пол. Пилия помогал им. Судебный фотограф щелкал все подряд.

Переходя из комнаты в комнату, Пилия постепенно пришел в свое обычное возбуждение. За столько лет работы он никак не мог привыкнуть к тому пьянящему ощущению, которое испытывал при обысках. Его волновали испуганные лица людей, их беспомощные взгляды. В эти секунды он ощущал необычный подъем: внутри все напрягалось, в приливах изощренной хитрости он шарил и лазил там, где никто бы не догадался искать. Ломал и вскрывал то, что другим и в голову бы не пришло даже осматривать. Так, один раз он нашел драгоценности в железной коробке, заделанной в бетонный брусок, который валялся во дворе на самом видном месте. Пилия не смог бы объяснить, что заставило его упорствовать, вызывать рабочих с отбойными молотками и разносить вдребезги несчастный брусок. И никто, конечно, не поверил ему потом, что никакой предварительной информации он не имел. Но это было так. Просто он до такой степени разъярился от тщетности поисков, что, помнится, готов был поднять крышу или нырнуть в колодец. Единственное, чем брусок привлек его внимание — это поведение хозяина. Тот как-то по-собачьи не отходил от бруска, часто косился на него и ставил ногу.

Приближался вечер. Отца и сыновей увезли в Тбилиси, в управление МВД. Майор был очень доволен операцией: шутил с Макой по поводу его слов насчет отсутствия работы; говорил, что у Пилии сегодня день крещения — пуля ведь погладила его и причесала; хвалил лысача Двали; вспоминал, что это именно он, майор, настоял на поездке...

Насчет Гватуа были приняты меры, причем соседи подтвердили, что да, есть такой родственник у дяди Михо, и действительно они открыли медицинский кооператив, травами лечат, и все бумаги в порядке, в телавском горздраве лежат. Уже в городе, когда подъехали к отделению и Мака вышел, Пилия сказал майору:

— Ты крути это дело без меня, я должен в Западную Грузию съездить, родственник болен, при смерти...

Майор удивился, что Пилия так откровенно отказывается от своей доли в успехе, но поразмыслив, отпустил его с удовольствием:

— Езжай! Какой сом попался нам сегодня, а? Это тебе не чеки по карманам выуживать! — и стал предвкушать, как будет единолично готовить это вкусное блюдо и лакомиться им на досуге. Ведь какие цепочки пойдут от дяди Михо и Гватуа, какие люди проявятся! Если действительно есть бумаги на кооператив, то сразу же привлечь ревизоров, всю эту райисполкомовскую сволочь за халатность, пособничество, содрать с них по пять шкур... Да не забыть весь двор перепахать!

А Пилия, наблюдая, как Мака топчется возле машины, думал о том, что возьми детина чуть правее и не ударь его Мака по руке — и все, вместо головы у Пилии был бы обрубок... «Ради чего?..» — мелькнула мысль, поразив его своей ясностью. Он поежился. Умирать от маленькой пули не хотелось. Не только от маленькой — от всякой... Мака спас ему жизнь. Пилия — его должник.

11

Короткими вспышками шел проливной дождь, то бил дробью по крышам, то смолкал, тихо шлепая по лужам перед мастерской, где, как всегда, собрались в ожидании кайфа несколько человек. Черный Гогия лежал пластом на кушетке, не двигаясь и не открывая глаз. Чтобы снять ломку, он запил бутылкой водки две пачки пенталгина и сейчас застыл, как труп, свесив огромные ступни и кисти рук и прерывисто вздыхая в забытьи.