Не открывая лица - Николай Далекий

— Ну, что? — спросил обер-лейтенант у Сокуренко. — Молчит молодой человек?

— Молчит.

— Ставьте их рядом. Ничего, ничего, Сокуренко, пусть постоит на ковре. А то он еще схватит насморк…

Шварц засмеялся.

Тарас, приоткрыв рот, с ужасом смотрел на приведенного.

— Не узнаешь? — спросил обер-лейтенант.

— Разве узнаешь сейчас? Вон как разделали… — Тарас пригнулся, вглядываясь. — Он, как будто…

— А ты? — глянул Шварц на паренька. — Знаешь его?

Паренек поднял голову, равнодушно посмотрел одним глазом в сторону соседа.

— Нет.

— Лучше смотри…

Снова одинокий, черневший, как уголь, на окровавленном лице глаз равнодушно скользнул по фигуре Тараса.

— Встречался, кажется…

— Встречался! Что-то ты сегодня забывчивый стал, — ядовито сказал обер-лейтенант и обратился к Тарасу. — Смотри, через два часа мы его повесим. Мы повесим и тебя, если ты что-нибудь станешь утаивать. Но ты, парень, не дурак. Ты все честно расскажешь… Чего смеешься?

— Разве я… — начал было растерянный Тарас, но тут же заметил, что офицер смотрит не на него, а на паренька.

И в самом деле, на разбитых губах паренька дрожала улыбка. Черный, оживившийся глаз вспыхивал искорками смеха.

— Он бы рассказал, этот мамин сосунок. Он бы выдал, продал сразу… Если бы что-нибудь знал! Разве партизаны доверяют таким слюнтяям тайны? — Паренек насмешливо глянул на Тараса. — Расплакалась, сопля зеленая! Ага, дрожишь. Попался в борщ к немцам, цыпленок несчастный. Повесьте его, господин комендант. Веселее мне будет качаться, на пару… Хоть плохая, а — компания!

Паренек смеялся, не скрывая своего торжества: его тайна не известна никому и уйдет вместе с ним в могилу.

— Ты не слушай его, — торопливо сказал Тарасу обер-лейтенант. — Ты еще не успел причинить нам вреда, а его песенка спета. Он убил двух немецких солдат и будет…

— Только двух, герр обер-лейтенант? — насмешливо, но с явным разочарованием спросил паренек.

Больное место Шварца было задето. Бешенство закипело в нем.

— Значит, двух мало? Говори, тебе двух мало?

— Маловато.

Шварц побледнел, на его лбу быстро вздувались синеватые вены.

— А сколько? — сквозь зубы произнес он. — Сколько бы ты хотел убить немецких солдат?

— Да трех, хотя бы… — как бы в раздумье, спокойно сказал паренек. — К этим двум офицера бы в придачу.

Ослепленный яростью, Шварц рванул клапан кобуры. Но подбежавший Сокуренко схватил его за руку.

— Убьете! — умоляюще зашептал он. — Ковер запачкаете. Вы же хотели ковер увезти с собой. Другого такого не найти.

У обер-лейтенанта подергивалось лицо. Он оттолкнул Сокуренко и, шагнув к пареньку, занес руку для удара.

И тут случилось неожиданное. Пригнувшись, точно готовясь упасть на колени, паренек стремительно подался вперед и точным, сильным движением правой руки вырвал из висевшей спереди, у левого бедра офицера, раскрытой кобуры пистолет. В то же мгновение он отпрянул назад, сдвигая предохранитель и нажимая пружину боевого взвода.

Шварц, словно желая прихлопнуть летающую моль, отчаянно взмахнул руками, успел схватить концами пальцев дуло пистолета.

Грохнул выстрел, второй, офицер схватился руками за грудь. Кинувшийся было на помощь обер-лейтенанту Сокуренко шарахнулся в сторону, к стене, но сверкающий глаз паренька нашел его.

Третий пистолетный выстрел слился с трескучей скороговоркой автомата — фельдфебель Штиллер успел подскочить к пареньку сзади и сверху вниз прошил его тело автоматной очередью.

Вася Коваль свалился на колени.

— За Ро-оо-о…

Хриплый крик оборвался. Вася качнулся, едва не ткнувшись головой в тело Шварца, но оттолкнулся рукой и свалился на бок.

Даже мертвый, он не хотел лежать рядом с гитлеровцем.

Все это произошло за четыре — пять секунд.

И вслед за выстрелами наступила тишина.

Стреляные гильзы еще дымили, как будто на ковер набросали непогашенных окурков. В воздухе плавало прозрачное, слоистое облачко голубоватого порохового дыма.

Люди застыли, потрясенные тем, что случилось на их глазах. Они смотрели на убитых.

Свесив голову на плечо, сидел на полу, у стенки, Сокуренко в измазанной мелом синей чумарке. Как будто заснул пьяненький… Длинные маслянистые пряди черных волос закрывали его лицо до усиков. На губах обер-лейтенанта пузырилась розовая кровь, правая рука его все еще скребла ковер. Вася лежал неподвижно. Возле его тела выступал на ковре ручеек крови. Кровь казалась темной, густой и тяжелой, но вот ручеек приблизился к солнечнму пятну на ковре и вспыхнул ярко, как рубин.

— О, майн готт! — нарушил вдруг тишину лейтенант. С запозданием выхваченный пистолет ходуном ходил в руке нового коменданта, обвисшие щеки его тряслись.

Через несколько минут Курт Мюллер и еще один солдат вывели из школы Тараса. Они повели его в глубь двора к кирпичному сараю. За зданием школы лежали на расчищенной от снега площадке убитые Васей Ковалем солдаты и полицейские. Тела солдат были укрыты шинелями.

Конвоиры втолкнули Тараса в темный сарай и закрыли тяжелую дверь на висячий замок. Оставшись один, хлопец не спеша обшарил руками холодные стены, нашел два маленьких окна, заткнутых пучками соломы. В углу лежала смятая, потертая солома, служившая, очевидно, постелью прежним заключенным.

Тарас перерыл ее, но ничего не нашел. В противоположном углу он обнаружил сложенные друг на друга продолговатые деревянные ящики, легкие, видимо, пустые, пахнущие сосновой стружкой. Пока хлопец ощупывал гладко оструганные доски ящиков, глаза его привыкли к темноте, и он вдруг в ужасе отдернул свою руку.

Это были гробы. Их заготовили впрок.

— Тьфу ты, черт! — сплюнул в сердцах хлопец. — Тут от одного разрыва сердца умереть можно…

Он нашел маленький чурбак, уселся на него и, подперев руками голову, задумался. Но живая, общительная натура Тараса не выносила долгого одиночества и тишины. Он вскочил на ноги и зашагал по земляному полу сарая.

— Вот какое происшествие в немецкой комендатуре. Подумать только! Ай-я-яй! — бормотал он, сокрушенно покачивая головой. — Обер дуба дал и господин Сокуренко преставился. Все голубыми полосками интересовался покойник… Ха! И хлопец погиб… Ну, таких отчаянных я еще не видел. Нет, таких мало найдется… Из миллиона — один! Да! Подумать только, как он с этими двумя рассчитался. Одно мгновение — молния!

Тарас с тоской оглядел темные, голые стены.

— Ох и кашу он заварил, братцы. Горячую! Он заварил, а мне расхлебывать… Ага! При таком печальном положении не очень-то будут разбираться, кто прав, кто виноват. Им что — одним Тарасом больше, одним меньше — им все равно. Теперь тут мараковать надо, как отсюда выбраться, а то пропадешь ни за цапову душу. Да! Как булька на воде, и следа не останется…