Разборки дезертиров - Сергей Зверев

– Факт, недострелили, – выдохнул Балабанюк, вскидывая автомат.

– Подожди, – поморщился я, отводя оружие. – Расстреливать два раза уставы не велят. Не мужское это дело.

– Не по-товарищески, – поддакнул Аристов.

– Статьи не помню, – каркнул Булдыгин. – Убийство в состоянии аффекта…

– Ты о ком? – не понял Ленька.

– А здесь и правда загадочная земля, – пролепетала остолбеневшая Маша. – Мертвые воскресают… Постойте, Михаил, – всполошилась девица, – вы хотите его оттуда извлечь? А вы поинтересовались мнением коллектива?

Мнение коллектива было жирно отпечатано на пугливых физиономиях. Я не знаю, что преобладало в умах – паническая боязнь возвращенцев с того света или нежелание находиться в компании с врагом, но надоумь меня в этот момент провести тайное голосование, и все пятеро проголосовали бы за сохранение статус-кво. То есть за пулю. И чем скорее, тем лучше, поскольку раненный в грудь человек, со скрипом дыша, вращая мутными глазами, уже полз по склону…

Мы вынесли его на сухой мох и положили чью-то сумку под голову. Он пытался приподняться, скреб ногтями. Обозрел нас мутным взглядом. Кадык ходил ходуном, бледное лицо напряглось, страшноватая гримаса, похожая на ухмылку, обосновалась на трясущихся губах.

– Перевяжите меня… – прошептал «грибник». – Подохну же, на хрен…

– Мы бы с радостью, приятель, – брезгливо склонился над ним Аристов, – но в аптечке остался, уж не обессудь, один стафилококк.

– Вы хотели сказать, стрихнин? – удивилась Маша.

– В машине есть аптечка… В моей машине… Под водительским сиденьем… Там бинты, спирт, обезбо… – Договорить не удалось, приступ боли выгнул раненого, сломался ноготь, впившийся в ветку. Марию передернуло. Жирная испарина затопила лицо раненого.

– Хорошо, мы перевяжем тебя, дружок, – ласково сказал я. – Но мы не Красный Крест, и подарственному милосердию не обучены.

– А есть такое слово – «подарственное»? – усомнился Булдыгин.

– А посторонних прошу выйти, – огрызнулся я. – Не откажи в любезности, дружок, пообещай, что дашь толковый совет, как проехать Радыгинское ущелье, не привлекая внимания. Только в этом случае – повторяю, ТОЛЬКО В ЭТОМ – мы облегчим твои страдания, хотя в любом случае должен огорчить – ты поедешь с нами. Поэтому шансы на твое исцеление прямо пропорциональны твоей же искренности. Заключаем взаимовыгодный гешефт, дружок?

– Хорошо… – прошептал несчастный, закатывая глаза.

Тащиться за медикаментами опять пришлось мне. Грузовик, когда-то замыкавший колонну, стоял в зарослях калины, другой упирался ему в борт. Пришлось спуститься в овраг, пробиться через растительность, повозиться в корнях, плетущихся по откосу, и только после этого вскарабкаться на водительское место. Перегнувшись через трансмиссию, я поднял тяжелое сиденье, ящик под которым был удачно приспособлен под багажный отсек, и запоздало сообразил, что аптечка-то как раз под водителем! Чертыхнувшись, я собрался опустить тяжелую штуковину, но тут внимание привлек предмет, завернутый в упаковочную бумагу. Размером с толстую книгу, похожий на бандероль, он лежал в компании ящика с инструментом, мотка проволоки и емкости с машинной смазкой. Я зацепил его двумя пальцами, извлек на свет. Упаковка легкая – меньше килограмма. Сгибалась посередине – и вдоль, и поперек. Исполнившись неясных предчувствий, я ногтем оторвал приклеенный уголок и развернул сверток.

Великолепие стодолларовых Франклинов ударило в глаза, я уронил их на колени, ослепленный…

Нашему поколению настойчиво внушали в детстве, что деньги – необходимое зло. Их нельзя любить, за ними нельзя гоняться. Но я никогда не понимал, как зло может быть необходимым. Поганенькая дрожь пробежала по телу, холодновато как-то стало. Ни одной приличной мысли о причине происхождения Франклинов. Какая разница? Расчет за доставленную в точку «А» продукцию, «инкассация», сбор средств на нужды преступного сообщества…

Денег было пугающе много. Я прикинул на глаз. Шесть пачек, очевидно, по сто банкнот, и еще два слоя сверху. Сто восемьдесят тысяч?

Я в рублях-то не держал таких денег. На всякий случай я их понюхал, покорябал ногтем сюртук великого президента – вроде ребристо. Не исключено, что настоящие.

Биение сердца предательски нарастало. Чье отныне богатство? Мое? Работников прокуратуры, не поделиться с которыми было бы форменным свинством? Всех, кто выжил в катаклизме? Я закрыл глаза и несколько минут сидел, не шевелясь, приспосабливая организм к новым «социальным» условиям. Размахивать пакетом нельзя – на эту тему очень тихо вещала интуиция. Оставить под сиденьем? Выбросить в овраг? Втиснуть под штормовку и отыскивать веские причины, почему меня вспучило?..

– Послушай, Асклепий, – ворчливо сопроводил Булдыгин мое возвращение в большую компанию, – ты не мог бы докопаться до аптечки как-нибудь пошустрее? Наш приятель уже на ладан дышит.

– У тебя загадочная физиономия, – обнаружил Аристов. – Не случилось ли чего, Михаил Андреевич?

– Почему Асклепий? – встрепенулся Балабанюк. – Это те, кто обитают в склепах?

– Какая милая непосредственность, – рассмеялась Маша. – В Риме – Эскулап, в Греции – Асклепий. Боги медицины и безболезненной отправки людей на тот свет. Это намек, прокурор, что перевязывать несчастного придется также вам. А вы действительно необычно выглядите. Сделали интересную находку?

– Требую внимания. – Я извлек из глубокого кармана початую бутылку азербайджанского коньяка (мною же и початую), найденную, слава богу, рядом с аптечкой, и щедро бросил на растерзание. Накинулись с удовольствием и, пока я перевязывал стенающего пленника, живенько ее оприходовали. О моем продолжительном отсутствии больше не вспоминали. Израненный «грибник» долго не запирался. Величали его (согласно «легенде») Александром Олеговичем Лесниковым, проживал Олегович в городе Ангарске, но в силу бесконечной занятости дома почти не бывает, дети растут сиротами, жена недовольна, теща негодует, зарплата хреновенькая, начальство требует невозможного… Но вместо того, чтобы разжалобиться, я предложил раненому перестать дурковать и заняться делом.

– Чакры не прочистить, приятель? – строго спросил я. – Имею смутное подозрение, что в этих краях все равны перед беззаконием. А народ мы, как известно, горячий.

Беседа плавно перетекла в нужное русло. «Политическая» обстановка на данной территории волновала в последнюю очередь – только возможность добраться до цивилизации. Раненый художественно застонал и начал колоться. Да, действительно, тайная тропа из Радыгинского ущелья чутко охраняется. Но проехать можно – если заблаговременно вырулить с главной дороги, попасть на проселок, тянущийся параллельно, и умудриться проехать по ухабам и обвалам двадцать верст. У Черной рощи (а она действительно черная) повернуть налево, прокатить поле, миновать озеро и между двумя фаллическими утесами протиснуться в узкую долину – фактически щель между скалистыми массивами. В этих «социально-неблагополучных» краях, как ни странно, проживают люди… если можно их так назвать. Для машины, напичканной вооруженными людьми, эти особи фактически безвредны, но если выйдешь из машины и, не дай бог, потеряешь бдительность…

– Всё, мы поняли, – долбанул я кулаком по коленке. – Выезжаем через пять минут. Машина номер два – уважаемого Александра Олеговича: неясное чувство мне подсказывает, что это транспортное средство наиболее технически подготовлено. Верующие могут помолиться. Раненого – в кузов, комментировать дорогу. Заднее стекло в кабине – удалить. Булдыгин – штурманом…

Дурные предчувствия полыхали, как костер, в который подливают бензин. Я смотрел на них, усталых, мрачных, обуреваемых сомнениями, и понимал, что происходит что-то не то. Булдыгин отрешенно проницал пространство, выходя на телепатическую связь с женой и покинутым миром. Балабанюк угрюмо занимался извлечением корня из песка. Натуральный ребенок – и внешность, и ухватки мальчишеские. Я тоже мог иметь такого, женись в восемнадцать лет на одной особе, мимо койки которой не удосужился пройти… Ленька Аристов порывался что-то внушить глазами, но сам не разобрался со своими чувствами. Посапывала Маша. Ей-богу, не окажись мы в столь дурацкой ситуации, я мог бы посмотреть на нее другими глазами… Незнакомый опер Заславский – неизвестно как ведущий себя в экстремальных условиях. Судя по пленению и позорному заточению за решетку, не так уж храбро.

– Мы забыли про аптечку! – спохватился я и побежал к оставленному грузовику, у которого под сиденьем лежала достаточная сумма для решения жизненных проблем. В рюкзаке за спиной эта благодать будет скрыта от алчущих взоров. А своим я в нужный момент сообщу…

Описание костотряса по таежным прелестям можно смело сокращать. Езда по нервам. Колдобистый проселок в стороне от дороги повторял ее траекторию. Чахлые осинники, рябина, смородина, гущи хвойника висели над дорогой и заставляли тащиться со скоростью асфальтоукладчика; абсолютно черный лес из умерших и умирающих деревьев, половина из которых висела на стволах соседей; объезд через поляну, меньше всего напоминающий езду по автобану; живописное озерцо, камыши, лилии…