Четыре сезона (сборник) - Стивен Кинг

На протяжении многих лет он беспокоился о своем ключе, лежащем под камнем в Бакстоне. Волновался, что какой-нибудь крутой охранник из новеньких устроит у него тщательный обыск и заглянет за плакат или что придет новый сокамерник. Все эти вещи действовали ему на нервы на протяжении восьми лет. Все, что я могу сказать по этому поводу: он – самый хладнокровный человек из мне известных. Я бы просто свихнулся от такой неопределенности. Но Энди продолжал свою игру.

Он вынужден был мириться с тем, что в любой момент его тайна раскроется, но боги были добры к нему на протяжении всего этого долгого времени.

Самое забавное, что только можно себе представить, – это его амнистия. Ведь три дня после того, как решение об освобождении принято, заключенный проводит в менее охраняемом корпусе, проходя физические, психические, профессиональные тесты. Пока он находится там, его камеру полностью освобождают от вещей хозяина и готовят для нового жильца. Поэтому вместо освобождения Энди получил бы довольно долгий срок в карцере, а потом поднялся бы по все тем же ступеням, но уже в другую камеру.

Если он вышел на полость в 1967-м, почему же ничего не предпринимал до 1975-го?

Точно не знаю, могу лишь кое-что предполагать.

Во-первых, он должен был стать еще более осторожным. Он был слишком умен, чтобы сломя голову броситься осуществлять свои замыслы и попытаться выйти наружу за восемь месяцев или даже за восемнадцать. Он должен был расширять свой лаз понемногу. Отверстие размером с чашку, когда он заказал свою новогоднюю выпивку в тот год. Размером с тарелку к тому времени, когда он отмечал день рождения в 1968-м. И уже довольно большой ход в 1969-м, когда начался бейсбольный сезон.

К тому времени он стал продвигаться гораздо быстрее, чем раньше. Вместо того чтобы измельчать куски бетона и выносить пыль во двор в потайных карманах, можно было просто выбрасывать их в полость. Возможно, он так и делал, а может, и нет, ведь шум мог бы возбудить подозрения. Или, если он уже знал о трубе, то мог бояться, что падающий вниз обломок бетона пробьет ее раньше времени. Канализационная система блока выйдет из строя, что повлечет за собой расследование, и его ход будет непременно обнаружен.

Несмотря на все это, к тому времени как Никсон был избран во второй раз, ход сделался настолько большим, что Энди спокойно мог проникнуть в него.

Почему же он этого не сделал?

Здесь какие-либо обоснованные предположения заканчиваются, и остаются только смутные догадки. Конечно, лаз мог быть засорен внизу осколками стены, и его надо было расчистить. Но эта операция не могла занять много времени. Что же тогда?

Мне кажется, Энди испугался.

Я уже описывал, как привыкает человек к несвободе. Сперва вы не можете находиться среди этих четырех стен, затем понемногу к ним привыкаете, начинаете принимать их как нечто естественное… И наконец, тело ваше и сознание настолько приспосабливаются к клетке, что вы начинаете ее любить. Здесь вам указывают, когда надо есть, когда писать письма, когда курить. Когда вы работаете, то каждый час вам выделяется пять минут на то, чтобы справить свою нужду. Мой перерыв приходился на двадцать пятую минуту каждого часа, и это было на протяжении тридцати пяти лет. Поэтому единственное время, когда я мог захотеть в туалет, приходилось на двадцать пятую минуту. А если я по каким-то причинам туда не шел, на тридцатой минуте нужда проходила… До двадцать пятой минуты следующего часа.

Возможно, Энди тяготил страх оказаться за пределами тюремных стен, этот обычный для всякого заключенного синдром.

Сколько ночей провел он, лежа на койке под своим плакатом, раздумывая о канализационной трубе и своих шансах благополучно сквозь нее пробраться? Распечатки указали ему местоположение и радиус трубы, но никак нельзя было узнать, что находится внутри – не задохнется ли он, не будут ли крысы настолько велики, чтобы нападать на него, а не убегать, а главное, что он найдет на дальнем конце трубы, когда до него доберется? Ведь могла бы выйти даже более забавная история, чем с амнистией: Энди пробивает отверстие в трубе, ползет пять сотен ярдов, задыхаясь в зловонной темноте, и видит крупную металлическую сетку или фильтр на другом конце трубы. Забавная ситуация, не правда ли?

Все эти вопросы постоянно волновали его. И даже если все закончится благополучно и Энди вылезет из трубы, сможет ли он найти гражданскую одежду и исчезнуть незамеченным ни полицией, ни фермерами? Даже если все это произойдет и он будет далеко от Шоушенка прежде, чем поднимут тревогу, доберется до Бакстона, найдет нужный луг, перевернет камень… а там ничего? Нет даже необходимости в таком драматическом развитии событий, как прийти на нужное место и увидеть вместо луга новый супермаркет. Все может оказаться еще проще: какой-нибудь ребенок, любитель камней, увидит вулканическое стекло, вытащит его, обнаружив ключ, и унесет то и другое в качестве сувениров… да все, что угодно, может произойти.

Итак, мне кажется, что Энди просто на некоторое время затих. Что он мог потерять, спросите вы? Во-первых, библиотеку, и потом, привычную подневольную жизнь. И любой будущий шанс воспользоваться своими документами и деньгами.

Но в результате он решился и преуспел.

Но действительно ли ему удалось убежать, спросите вы? Что произошло потом? Что случилось, когда он перевернул камень… Даже если предположить, что камень все еще был на месте?

Я не могу описать эту сцену, потому что все еще сижу в четырех стенах своей камеры и вряд ли скоро покину Шенк.

Но кое-что я знаю. Пятнадцатого сентября 1975 года я получил почтовую открытку из маленького городка Макнери, штат Техас. Город расположен на американской стороне границы. Та сторона открытки, где полагается писать, была абсолютно пуста. Но я все понял.

Именно там он переходил границу. Макнери. Штат Техас.

Вот и вся моя история. Я никогда не задумывался о том, сколь долгой она получится и сколько страниц займет. Я начал писать сразу после того, как получил открытку, и закончил сегодня, 14 января 1976 года. Я использовал уже три карандаша и полную упаковку бумаги. Рукопись я тщательно прячу… Да и вряд ли кто-нибудь сможет прочитать эти каракули.

Ты пишешь не о себе, говорю себе я. Ты пишешь об Энди, а сам являешься лишь второстепенным персонажем своего рассказа. Но знаете, каждое слово, каждое чертово слово этого рассказа все-таки обо мне. Энди – это часть меня, лучшая часть, которая обрадуется, когда тюремные ворота откроются наконец и я выйду на свободу. В дешевом костюме, с двадцатью долларами в кармане. Эта часть моей личности будет радоваться независимо от того, насколько старой, разбитой и напуганной окажется оставшаяся половина.

Здесь есть и другие заключенные, которые, подобно мне, помнят Энди. Мы счастливы, что он ушел, но и опечалены. Некоторые птицы не предназначены для того, чтобы держать их в клетке. Их оперение блистает сказочными красками, песни их дики и сладкозвучны. Лучше дать им свободу, иначе однажды, когда вы откроете клетку, чтобы покормить птицу, она просто выпорхнет. И какая-то часть вашего существа будет знать, что все происходит так, как и должно, и радоваться. Но дом ваш опустеет без этого чудного создания, жизнь станет более скучной и серой.

Вот и все, что я хотел вам рассказать. И я рад, что мне это удалось, даже если мой рассказ где-то оказался непоследовательным и бессвязным, и если эти воспоминания сделали меня чуть печальнее и даже старее. Благодарю за внимание. И Энди, если ты действительно сейчас на свободе – а я верю, что это так, – погляди за меня на звезды после заката, набери полную пригоршню песка, брось ее в прозрачную чистую воду и вдохни за меня полной грудью воздух свободы.

Я никогда не подозревал, что снова возьмусь за свою рукопись, но вот передо мной лежат разбросанные по столу страницы, и я хочу к ним добавить еще несколько. Я буду писать их на новой бумаге, которую купил в магазине. Просто пошел в магазин на портлендской Конгресс-стрит и купил.

Я думал, что закончил свой рассказ в Шоушенкской тюрьме январским днем 1976 года. Сейчас май 1977-го, и я сижу в маленькой дешевой комнатушке отеля «Брюстер» в Портленде.

Окно распахнуто настежь, и доносящийся с улицы гул машин кажется мне очень громким, волнующим, будоражащим сознание. Я постоянно выглядываю в окно, чтобы убедиться, что на нем действительно нет решетки. Ночью я плохо сплю, потому что кровать в моем дешевом номере кажется слишком большой и непривычно роскошной. Я вскакиваю в шесть тридцать каждое утро совершенно растерянный и испуганный. Мне снятся дурные сны, и постоянно возникает чувство, что свобода моя вот-вот исчезнет, и это ужасно.

Что со мной случилось? Я был выпущен из тюрьмы. После тридцати восьми лет подъемов и отбоев по звонку я оказался свободным человеком. Они решили, что в возрасте пятидесяти восьми лет после долгого заключения я слишком стар, разбит и совершенно безопасен для общества.