Виланд - Оксана Кириллова

свои полноватые розовые пальцы, затем резко вскинул голову и спросил в лоб: – А ты за кем стоишь?

Я не ожидал такого быстрого перехода и замялся. Мое смятение было очевидно, и Хайнц произнес:

– Не бойся, мы не на допросе, не сойдемся во взглядах – ты меня больше не увидишь. Всего и дел-то. Но если столкнемся на улице, ты уж не обессудь.

Я больше не раздумывал и, выпрямившись во весь рост и вскинув руку, громко произнес:

– Да здравствует Национал-социалистическая немецкая рабочая партия!

На сей раз лицо Хайнца расплылось в широкой улыбке, обнажившей его довольно крупные передние зубы, и он удовлетворенно произнес:

– Новое время, новые символы, новые люди. Добро пожаловать в Берлин, друг!

Я с облегчением понял, что мы «сошлись во взглядах».

Хайнц оказался интересным малым, остро и метко шутил, был в курсе последних событий, обсуждение которых и заняло у нас остаток вечера. На следующий день он зашел за мной, чтобы «показать город».

– Хайнц, мальчик мой, Рейхстаг и Бранденбургские ворота – само собой, но не стоит обходить вниманием и кафедральный собор с картинной галереей, ты понимаешь, о какой я говорю.

– Конечно, фрау Клозе, – заверил Хайнц.

Едва мы вышли на улицу, Хайнц торопливо перешел дорогу и оглянулся, будто проверял, успеваю ли я за ним. Я не отставал ни на шаг. Мы прошли несколько кварталов, прежде чем свернули в какой-то двор. Пройдя его, мы вновь выскочили через арку на улицу и пошли дальше. Хайнц молчал, я не задавал вопросов. Наконец мы приблизились к серому каменному двухэтажному зданию, обогнули его и оказались прямо у неприметного входа. Хайнц постучал, и ему незамедлительно открыли. Невысокий бледный мальчик, которому на вид было не больше четырнадцати лет, пугливо воззрился на меня:

– Кто это, Хайнц?

Но мой провожатый даже не удостоил того взглядом.

– Кто надо, Герберт, с дороги.

Хайнц довольно грубо отпихнул мальчишку и повернулся ко мне:

– Проходи, Виланд, я познакомлю тебя с замечательными людьми.

Я вошел в коридор без единого окна. Освещение было скудное, но я сумел разглядеть нарисованные от руки плакаты с лозунгами и символикой партии, кое-где были развешаны вырезки из газетных статей, но что там было напечатано, я не разобрал. Хайнц потянул меня дальше. Миновав коридор, мы вышли на лестницу, поднялись на второй этаж и уперлись в единственную дверь. Хайнц постучал и, не дожидаясь ответа, вошел, я проскользнул за ним. Это оказалось просторное и светлое помещение, четыре больших окна выходили на улицу, широкие подоконники были завалены книгами и плакатами, в шкафах у стены лежали толстые стопки перевязанных газет. На длинном столе в центре комнаты были разложены листовки, коробочки с краской и кисти. За столом сидели молодые люди, которые старательно срисовывали с листовок изображение и переписывали текст на разрезанные тетрадные листы. Хайнц нахмурился.

– Опять не прислали?

Один из присутствующих, который не участвовал в рисовании, а лишь наблюдал, кивнул:

– Отделение Кноппа перехватило практически всю партию.

Хайнц тихо ругнулся.

– Чертов Кнопп, умеет работать засранец.

Парень, наблюдавший за производством рукотворных листовок, подошел к нам ближе. На вид ему было лет двадцать, крепкий, светловолосый, с красивым, я бы даже сказал, немного женственным лицом.

– Виланд, это Саша Штайн, один из наших руководителей.

– Откуда ты? – поинтересовался Саша.

– Из Розенхайма.

– Бавария, значит, – задумчиво проговорил мой новый знакомый.

Я кивнул на листовки.

– Для чего это?

– Мы участвуем в предвыборной кампании, распространяем листовки и брошюры, расклеиваем плакаты. Люди должны сделать единственно верный выбор, и мы работаем для этого. Какой выбор сделаешь ты?

Тут же вмешался Хайнц, не дав мне возможности ответить:

– Он сделает правильный выбор, Саша. Я бы не привел к нам чужого.

– Так ты хочешь нам помочь? – вновь посмотрел на меня Штайн.

Я сделал шаг вперед.

– Готов сделать все, что от меня потребуется.

Я чувствовал, как быстрее забилось сердце. Я в столице, в самой гуще событий, с людьми, взгляды которых разделяю, и могу принести действительную пользу! Я уже представлял, как несу впереди толпы плакат с лозунгом, как прорываюсь на баррикады, чтобы водрузить знамя партии на вершину… Но с вершины меня быстро спустили.

– Вот кисточка, краски, Тимо тебе все объяснит, – проговорил Саша и повернулся к Хайнцу: – Пойдем, нужно переговорить. В Моабите красные совсем распоясались…

Они вышли из комнаты. Я сел за стол и придвинул к себе чистый листок. Несмотря на помощь Тимо, выходило у меня криво, краски растекались, было много клякс и пятен. За час я сумел сделать всего две листовки. Позже пришел Хайнц и, даже не глянув на них, похвалил меня.

– Завтра мы пойдем продавать наши газеты, ты с нами?

– Спрашиваешь, – хмыкнул я.

Как оказалось, ни фрау Штольц, ни тем более моя тетушка не подозревали, чем занимается Хайнц. И мне это было только на руку. На следующий день вставать пришлось рано. На улице Хайнц впихнул мне стопку газет.

– Между страницами листовки, – предупредил он, – не растеряй.

Я пролистал верхнюю газету, в середине лежала листовка, нарисованная от руки. В некоторых газетах были отпечатанные на станке.

– Пока нам не хватает материалов, – пояснил Хайнц, – но после победы на выборах все изменится, вот увидишь.

На улице было холодно. Поначалу я пытался действовать в вязаных перчатках, но было неудобно отделять одну газету от другой. Я снял перчатки и спрятал их в карман. Дело пошло быстрее, но буквально через полчаса я перестал ощущать свои околевшие пальцы. Я дышал на них, но это мало помогало. Тем не менее я не прекращал дело. Когда мы продали все газеты, появился Саша, он передал нам пачку листовок уже без газет.

– Их раздаем бесплатно, – проговорил Хайнц.

С этим мы справились быстро. Бесплатно люди готовы были брать даже то, что им не нужно, да и, откровенно говоря, я все-таки начал халтурить, впихивая иногда по две, а то и по три листовки. В этот момент я мечтал поскорее добраться до теплой гостиной тети Ильзы и выпить чашку горячего чая со сдобным кренделем в сладкой пудре. От этих мыслей у меня окончательно свело желудок, ведь утром я был так взбудоражен, что напрочь позабыл о завтраке.

– Можно идти, сегодня мы неплохо поработали, – сказал Хайнц, торопливо впихнув какому-то неприветливому толстяку последнюю листовку.

Ловко лавируя между прохожими, мы пошли обратно. Неожиданно Хайнц остановился и придержал меня за руку. Я проследил за его взглядом. Впереди возле магазина стояла группа молодых людей. Они что-то обсуждали, не обращая на нас никакого внимания.

– Красные, – прошипел Хайнц, кивая на них, – совсем твари осмелели.

Словно что-то почувствовав, один из них вскинул голову и заметил Хайнца, он что-то сказал остальным, и уже все уставились на нас.

– Идем, – резко бросил Хайнц и пошел на противоположную сторону улицы.

Красные мрачно провожали нас взглядами, но с места не двигались. Поравняться с ними мы не успели, Хайнц увлек меня в ближайший переулок. Я уже успел выучить дорогу и знал, что так нам придется сделать крюк, но спорить не стал. Это было разумное решение.

– Какого черта они здесь делают, это наш сектор! – возмутился Хайнц, когда мы прилично удалились. – Этого нельзя допускать.

Когда мы пришли, Хайнц отвел меня в комнату, в которой накануне рисовали листовки.

– Подожди здесь, мне нужно поговорить с Сашей. – И он тут же вышел.

Я не сразу сообразил, что нахожусь в комнате не один. В углу стола, сгорбившись, примостился худой паренек.

– Привет, Герберт, верно? – вспомнил я его имя.

Он кивнул.

– А я Виланд, мы виделись вчера. – Я подошел и протянул ему руку.

Он робко протянул бескровную ладонь. Я пожал ее, она была ледяная.

– Замерз?

Он качнул головой.

– Нет, у меня всегда руки холодные.

– Сколько тебе? – спросил я.

– Пятнадцать, – произнес Герберт.

– И родители не против того, чем ты занимаешься?

– А чем я занимаюсь? – пожал он плечами. – Мне не доверяют ничего серьезного, так, кисточки отмываю, листовки с газетами сортирую. А если бы и занимался, так никто б ничего и не сказал: мать год назад умерла, а отцу, в общем-то, плевать.

Я молчал, думая, что бы еще у него спросить. Между тем он тихо добавил:

– Везет тебе.

Я удивленно взглянул на него, он продолжал смотреть прямо перед собой и негромко говорить:

– Только появился, и тебя сразу на улицы, газеты доверили.

Мне стало жаль парня, хотелось сказать ему что-то ободряющее, но на ум ничего не приходило. Он опустил голову и начал промокать сухим полотенцем отмытые кисти. Я молча наблюдал, как он убирал все в шкаф. Вскоре вернулся Хайнц.

– Нигде не могу найти Штайна, пошли, на сегодня мы свободны.

Мы вышли на улицу, ближе к вечеру стало еще холоднее. Хайнц поежился.

– Что мы будем делать завтра? – спросил я, натягивая перчатки. – Опять раздавать газеты и листовки?

– Скорее всего. Нужно, чтобы как можно больше людей знали, за кого действительно стоит голосовать. Еще не хватало, чтобы этот кочегар[34] пробился. А его прихвостни не сдают оборотов.

– А что насчет Гинденбурга?[35]

Хайнц вздохнул, я ждал, что он выскажет свое мнение, но он так ничего и не ответил. Мы расстались, и я заторопился