Повседневная жизнь Дюма и его героев - Элина Драйтова

У баронессы Корнелии Атенаис д’Ангилем было только шесть платьев, хоть и не слишком элегантных, но зато необычайно красивых: одно платье она сшила к свадьбе, другое — по случаю рождения сына (…) Остальные четыре платья баронессы были сшиты не в столь отдаленные времена и больше отвечали современной моде; однако и они, можно сказать, видали виды» («Сильвандир», I).

Наследственные владения д’Ангилемов, которые должны были перейти к сыну барона Роже, состояли из «Ангилема, Пентад и Герит, иными словами, шестидесяти арпанов пашни, двадцати арпанов лесных угодий и огорода, где росла капуста» (Там же).

Воспитание юного наследника поначалу сводилось к физическим упражнениям: верховая езда, охота, фехтование. Кроме того, священник из соседнего села обучил его основам грамматики. Затем юноше был выписан наставник — аббат Дюбюкуа.

Как видим, состояние барона было весьма скромным. Дюма уточняет:

«Барон получал от своих арендаторов, которым он отдавал внаем земли, тысячу двести ливров в год; а посему, так как в провинции доходы каждого известны всем остальным, ему следовало либо безропотно смириться с репутацией дворянина средней руки, либо лгать.

И барон лгал без зазрения совести: он утверждал, будто получает сто луидоров в год из военной казны да еще сто других из личной казны короля. Впрочем, мы не отважимся уверять, что он утверждал это самолично, просто он не мешал говорить другим и никого не разубеждал. Надо сказать, (…) никто не обманывался насчет этих двухсот луидоров дополнительного дохода, и потому шевалье Роже Танкред не считался в провинции завидной партией» (I).

Барон мечтал было направить сына по финансовой части, но получить такую должность мелкопоместному дворянину, не имеющему особых заслуг перед г-жой де Ментенон, отцом Лашезом или герцогом де Мэном, представлялось невозможным, а потому жизнь спокойно текла дальше, отец мечтал о карьере сына, сын охотился, соседи, как в любой деревне XIX века, прекрасно знали обо всех проблемах семьи, и все шло своим чередом, пока, как вы догадываетесь, юный Роже не влюбился…

Оставим Роже д’Ангилема наедине с его сердечными заботами и взглянем еще на одно имение, чуть более раннего времени и более богатое. Это усадьба г-на дю Валлона де Брасье де Пьерфона, то есть нашего старого друга Портоса. Заехать к нему тем более приятно, что «поместье Брасье находилось в нескольких милях от Виллер-Котре» («Двадцать лет спустя». Ч. I, XII). Впрочем, д’Артаньяну, вместе с которым мы отправляемся в это путешествие, не удалось застать Портоса в Брасье, и мы последуем за ним в сопредельный Пьерфон: для этого «следовало ехать по дороге, ведущей из Виллер-Котре в Компьень, и, миновав лес, свернуть направо».

Имение Портоса, простите, г-на де Пьерфона находилось в живописной долине, «в глубине которой дремало небольшое прелестное озеро, окруженное разбросанными там и сям домами с соломенными и черепичными крышами; казалось, они почтительно признавали своим сюзереном стоявший тут же красивый замок, построенный в начале царствования Генриха IV и украшенный флюгерами с гербом владельца» (XII).

Подъезд к замку представлял собой «аллею, обсаженную прекрасными тополями и упиравшуюся в железную решетку с позолоченными остриями и перекладинами».

Золоченой оказалась не только решетка. В самом замке «все сверху донизу сияло позолотой: золоченые карнизы, золоченая резьба, золоченая мебель» (Ч. I, XIII). Еще бы! Портос был вдовцом и имел сорок тысяч дохода. Он мог устроить жизнь по своему вкусу, а потому в его имении имелись стада тучных овец, охотничьи угодья, обилие рыбы в прудах и небольшой виноградник, обеспечивавший стол хозяина вином. От такого изобилия у всех, кто жил во владениях Портоса, были счастливый вид и «лица в аршин шириной».

Итак, мы имеем наконец картину счастья и изобилия, пример богатого сеньора, который живет со вкусом и не мешает жить другим. Думается, что щедрый Портос счел бы личным оскорблением, если бы в его владениях поселилась нищета. Ему хватало денег на всех. Но кое-чего не доставало и ему. Окрестные мелкопоместные дворяне, жившие, скорее всего, куда более скромно, тем не менее обладали титулами, которыми явно кичились. Поскольку в деревне известно все и обо всех, они быстро разузнали, что супруга Портоса, вдова стряпчего, — «сомнительная дворянка», и сочли это «отвратительным». Из-за этого словечка «отвратительно» Портос даже дрался на дуэли, что заставило окрестных графов и виконтов замолчать, но не убавило их презрения.

Барон д’Ангилем страдал от отсутствия денег, Портосу не доставало для полного счастья баронского титула. Так уж водится: в жизни всегда чего-то не хватает!

И причины этой неудовлетворенности человека его положением кроются зачастую не во внешних обстоятельствах, экономических или политических, а в том, кто эти обстоятельства создает, — в самом человеке. Обратимся же наконец к тому, как Дюма изображал людей: современников, исторических лиц, представителей всех рангов и сословий.

Глава шестая

Ранги, сословия, характеры, судьбы

Короли

Глубокая вера в провиденциальную логику человеческой жизни уберегла Дюма не только от предвзятости по отношению к «положительным» и «отрицательным» героям, но и от пресловутой «классовой позиции», которая уже была свойственна многим писателям его времени. Наследники идей 1789 года и свидетели беспомощности политики младшей ветви Бурбонов и потомков Наполеона, они зачастую недолюбливали королей, забывая, что те — тоже люди, и не предполагали, что, возможно, окажись они сами на месте того или иного монарха, у них тоже не хватило бы сил и умения справиться с ситуацией. Однако что поделаешь! Передовым французам середины XIX века казалось правильным унижать королей, а с ними порой и свою собственную историю.

Вспомним образ Людовика XI в «Соборе Парижской Богоматери» В. Гюго. Достаточно проанализировать главу «Келья, в которой Людовик Французский читает часослов», чтобы увидеть однозначность оценки этого образа автором. Глава начинается упоминанием о том, что король не любил Париж, «находя, что в нем недостаточно потайных ходов, виселиц и шотландских стрелков». Затем мы присутствуем при том, как Людовик XI тщательно, со свойственными ему скупостью и мелочностью, пересчитывает расходы двора и парижского муниципалитета, попутно замечая, что охотно утверждает лишь сумму, ушедшую на покупку нового меча палачу для казни Людовика Люксембургского. «На такого рода расходы я не скуплюсь. На это я никогда не жалел денег», — заявляет король.

Затем мы видим, как Людовик XI бесчувственно игнорирует мольбу растоптанного им епископа Верденского и наконец творит скорый и жестокий суд над мятежниками. Он милует Пьера Гренгуара, но лишь потому, что ему надоело слушать его испуганную болтовню. Он рассуждает о единстве Франции: «Пора уже прийти тому дню, когда во Франции будет один король, один владыка, один судья и один палач, подобно тому, как в раю есть только один Бог!», но именно слово «палач» исподволь заставляет читателя усомниться в заманчивости такой перспективы.

Почему так? Да потому, что Пого не любит королей. Справедливым он полагает подчеркнутую поддержку простого народа, не распространяющуюся на венценосных особ. Его образ Людовика XI предваряет его же клич: «Сограждане! Довольно спать!» Роман «Собор Парижской Богоматери» вышел в 1831 году, через год после революционных событий, приведших к отречению от престола беспомощного политика Карла X. Людовик XI в романе — это не столько исторически верный образ реального Людовика, сколько намек на Карла X, на взошедшего на трон Луи-Филиппа и на несправедливость королевской власти вообще.

Между тем историки отмечают, что помимо действительно свойственных Людовику XI скупости и жестокости этот король обладал рядом других, много более полезных для Франции качеств. В частности, его считают родоначальником современного дипломатического искусства. Людовик явно предпочитал политику войне, хотя при случае не брезговал и военными действиями. Как бы то ни было, ему удалось присоединить к королевскому домену Бургундию, Пикардию и Прованс, усилить центральную власть. Он также покровительствовал ремеслу и торговле, сделав первые шаги на пути обеспечения во Франции активного торгового баланса и создания экономической базы будущего национального государства. Фактически созданная Людовиком XI государственная система просуществовала до революции 1789 года, и, возможно, именно это предопределило отношение к нему В. Гюго, который был на стороне народа, сломавшего в 1789 году систему власти.

Прошу не считать все вышесказанное выпадом против Виктора Гюго. Смысл моих рассуждений не сводится к оспариванию принятых ценностей или к тому, например, чтобы ставить абсолютно ненужный вопрос типа «Кто лучше: Дюма или Гюго?». Однако в отношении Дюма к тому, о чем он пишет, мы видим совершенно другой тип писательского credo. Тот, кто всерьез верит в Провидение, ищет объяснение происходящему не в порочности какой-то социальной группы и, соответственно, в бесчеловечности ее представителей, а в смысле самого хода истории, повинующегося Провидению не менее, чем жизнь каждого человека.