Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

Долго и упорно мне пришлось объяснять им, что в 37-м году не то после усиленных арестов служащих НКВД, не то из-за увеличения объема работы эти органы начали набирать новые кадры среди молодежи. И когда моему брату предложили работать в этих органах, он отказался: «Я не могу, — заявил он, — потому что мой отец арестован как враг народа». У брата сначала даже создалось впечатление, что ему не поверили и подумали, что он нарочно приписал себе это, чтобы избежать службы в этих органах. «Если не верите, проверьте, это в ваших силах», — ответил им мой брат. И конечно, после этого его не только не взяли на работу в НКВД, но он подвергался многим гонениям и неприятностям, которым подвергались такие честные и смелые люди, как он.

Мой брат погиб на фронте 11 сентября 1942 года в боях при прорыве блокады Ленинграда.

Для меня все эти вопросы о брате, погибшем в такое трагическое время, были мучительным испытанием. Как сыпать соль на открытую рану. Мне было больно думать и больно вспоминать пережитое, тем более в страшных условиях войны. И вот здесь, среди этой совершенно равнодушной публики, выворачивать душу и говорить, говорить о трагически погибшем брате для меня было хуже всякой пытки.

Я жила в Москве, брат — в Ленинграде, и больше того, что я слышала от брата, я не знала ничего. И потом, зачем им нужен был этот допрос? Ведь не он у них просит право на убежище, а я.

Во время этого допроса мне стало ясно, что кто-то уже успел донести то, о чем я вскользь упомянула в разговоре в присутствии мадам Далиной.

И как на зло, через несколько минут после того, как мы вернулись в наш «Лео-Хаус» и голова моя не просто болела, а трещала от боли, к нам зашел Далин с женой.

Мадам Далина опять завела старую пластинку о том, что в Советском Союзе мораль опустилась до такой степени низко, что все люди без конца доносят друг на друга — сын на отца, отец на сына и так далее.

Я еще не могла никак успокоиться после этого отвратительного дня, не выдержала и сказала:

— Если там все так, как вы говорите, этому, по-моему, там есть извинение: люди живут в условиях сталинской диктатуры. Но кто здесь, в этой свободной, как все утверждают, стране тянет людей за язык заниматься доносами, не успеешь рот открыть.

Мадам Далина на это не задумываясь ответила:

— А разве советское правительство не может подсылать сюда к нам людей, чтобы они знакомились с нами и передавали ему сведения о нас? Разве советское правительство не хочет знать, как мы живем и чем занимаемся?

— Во-первых, я не считаю, что в советском правительстве сидят такие тупые идиоты, которые способны были бы посылать для этой цели семью с детьми. А во-вторых, среди вас они легко могут найти и завербовать человека, умеющего профессионально этим заниматься.

С этого момента к нам стал приходить только г-н Далин. По-видимому, мадам поняла, что я догадалась, кто был в данном случае доносчиком.

Дочь анархиста Кропоткина

— Ниночка Ивановна, с вами хочет познакомиться дочь Петра Александровича Кропоткина.

— Александр Федорович, вот не ожидала, но я с огромным удовольствием. А скажите, она очень глубоко разделяет точку зрения и анархические идеи своего отца, Петра Александровича Кропоткина? Вы знаете, об анархизме я кое-что слышала еще в детстве, а моя семья имела какое-то косвенное отношение к знаменитому анархическому движению батьки Махно на Украине. Да не смотрите на меня так, как-нибудь расскажу.

— Да нет, я лично даже думаю, что она скорее сочувствует Советскому Союзу.

Так мы очутились на 5-й авеню в районе д90-ой улицы в очень скромной квартирке, нас встретила очень милая, симпатичная пожилая дама, Мария Петровна Кропоткина.

За годы моего пребывания за границей я уже успела повстречать довольно много таких маститых князей и княгинь, графов и графинь: Голицыных, Оболенских, Мусиных-Пушкиных, Урусовых, Белосельских-Белозерских и многих других. Всегда было странно видеть обыкновенных людей, которых в автобусе, в метро, на улице ничем не выделишь из окружающей их толпы. Никто из них не был похож на тех князей, графов и графинь, которых все, и я в том числе, видели только в кино или на сцене, от чего создавалось впечатление, что в прошлом вся жизнь в России была какая-то особенная и все эти люди были людьми особой касты, к которым страшно было даже прикоснуться.

А вот здесь мы сидели, пили чай, так же как в любой семье в Москве. Только это была не Москва, а 5-я авеню в Нью-Йорке, и с нами сидела княгиня Мария Петровна Кропоткина, женщина, смертельно уставшая от эмиграции с 19-го года. И весь разговор крутился вокруг вопроса, насколько опасно или безопасно возвращаться сейчас в Россию и что многие эмигранты после войны, истосковавшись по родному краю, готовы бросить все и вернуться к себе на Родину. И мне до боли обидно было слушать, что война образумила Сталина, что после войны все изменилось к лучшему и все могут спокойно вернуться в родные пенаты. Во время войны, когда у Сталина была более важная задача — отправлять на убой миллионы людей — и он немного отвлекся от гражданского населения, у многих советских граждан появилось чувство, что можно более свободно общаться даже с иностранцами. И старые эмигранты также воспрянули духом в надежде на перемены и на возможность скорого возвращения к себе на родину. Они стали оббивать пороги советских консульств даже уже во время войны, бросали все и возвращались, но Сталин не был бы Сталиным, если бы не остался верен себе, и многие из них горько заплатили за свою доверчивость. Почему не могут люди спокойно вернуться без боязни к себе на родину?

Не знаю, осуществила ли дочь князя Петра Александровича Кропоткина свое желание или осталась здесь где-нибудь на Ново-Деевом, но ее платок, подаренный мне, я храню как реликвию, полученную из рук дочери легендарного лидера анархического движения у нас в России. Но, к сожалению, здесь же я очень хорошо поняла, что существует глубокая пропасть, которую трудно перешагнуть. Мы тепло с ней попрощались.

Мира Гинзбург — лучшая переводчица США

С Мирой нас познакомил, вскоре после того как мы оказались в Нью-Йорке, Юлий Давидович Денике. Рекомендовал он нам ее как лучшую в Америке переводчицу с русского языка. Она в это время как раз переводила одно из лучших произведений Евгения Ивановича Замятина роман «Мы». Кирилл знал Замятина с детства, они оба оказались из одного города Лебедянь Тамбовской губернии, и Кирилл даже учился в той школе, где преподавал священник — отец Замятина. Мира хотела узнать у Кирилла значение каких-то слов или названия каких-то предметов, которые часто упоминал Замятин в своем романе и которые были ей незнакомы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});