Избранные труды - Вадим Вацуро

В 1831 возвратился на военную службу и состоял при дежурстве Главного штаба при П. А. Клейнмихеле (до 1834). Материальная неустроенность заставляет, однако, искать литературного заработка в самых разнообразных, подчас враждующих изданиях: у А. Ф. Воейкова и одновременно в «Северной Пчеле» и «Сыне отечества» Греча и Булгарина, где в 1832—35 печатал сцены из нескольких трагедий: «Россия и Баторий» (отдельное издание: СПб., 1833), «Петр Басманов» (отдельное издание: СПб., 1835), «Дочь Иоанна III» (отдельное издание: СПб., 1836; ее считал своим лучшим драматическим произведением [629] ). В 1841 задумал трагедию о Петре I и царевиче Алексее. [630]

Исторические трагедии – центральная часть литературного наследия Р. Все они посвящены эпохе становления русской государственности (XV–XVII вв.) как времени трагических конфликтов и трагических характеров, наделенных чертами органической двойственности: так, Иван Грозный – «муж крайностей, величественный грешник», «и свет, и тьма, и благ, и зол избранник»; Курбский – «светлый муж с темною судьбою», воплощение этических добродетелей и русский патриот и одновременно изменник, поднявший меч на отечество. В основе характерологии лежит в сущности классицистический конфликт чувства и долга, и долг является этической доминантой; логика поведения главных персонажей направляется формулой: «Чем выше долг людской, тем холодней, / Но тем и выше он, и ближе к Богу» («Осада Пскова», д. III, явление 5). Такова определяющая идея в построении, напр., драмы «Осада Пскова» (СПб., 1834; поздняя ред. ее «Князья Курбские» ; отдельное издание: СПб., 1857), где противниками оказываются Курбский и его сын, оставленный им в России, воспитанный под именем кн. Прозоровского и ставший любимым военачальником Грозного (биография полностью вымышлена); над обоими тяготеет страх преступления (отце– и сыноубийства). Разрешение коллизии – «самоустранение»: чтобы не изменить чести и долгу, оба они вынуждены отказаться от света, уйдя в монастырь.

Трагедии Р. отмечены печатью официальной народности. Вслед за Н. М. Карамзиным он ставит особый акцент на патриотизме русских и приверженности их к самодержавию, даже в его аномальных, тиранических проявлениях. Поэтому «мучитель» Грозный в борьбе с внешним врагом находит опору в русском войске, в то время как гуманный, рыцарственный и просвещенный правитель Стефан Баторий терпит неудачу: его усилия сводятся на нет и мужеством противника, и своекорыстными интригами и раздорами шляхты.

Драма «Россия и Баторий» вызвала одобрение императора Николая, но не могла быть представлена на сцене, т. к. центральное место в ней занимал русский царь. По пожеланию императора и при консультации и частичном участии Жуковского (см.: письмо Вяземского И. И. Дмитриеву 23 декабря 1833; [631] Бычков И., Бумаги В. А. Жуковского, СПб., 1887, с. 80; письмо драматурга Жуковскому 4 февр. 1834 [632] ). Р. создал весьма переработанный сценический вариант – «трагедию в 5 действиях» «Осада Пскова».

От трагедии хотели, «чтобы она произвела хорошее впечатление на дух народный»; [633] однако она не имела успеха и сошла со сцены после 3-го представления. [634] Сдержанную рецензию на драму и антикритику самого Р. в «Северной пчеле» (1834, № 232, Приб. 1 и 24 октября) продолжила полемика в той же газете: В. В. В. <В. М. Строев> отметил промахи в драматургическом замысле и построении, ошибки в языке (17 ноября), а Р. ответил статьей «Нечто о нынешней критике» (22 ноября).

При всей консервативности идеологических установок Р. художественная, социальная и психологическая проблематика его трагедий значительно сложнее, чем в исторических драмах других авторов 1830-х гг.; не случаен интерес к ним Пушкина, записавшего в дневнике 2 апреля 1834: «Кукольник пишет Ляпунова. Хомяков тоже. Ни тот, ни другой не напишут хорошей трагедии. Барон Розен имеет более таланта». [635] В начале 1835 Жуковский предложил Р. в качестве либреттиста М. И. Глинке, начавшему работу над оперой «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»).

По воспоминаниям дочери Р., Николай I выразил желание, чтобы Р. создал либретто оперы в «народном духе», хотя «сам барон не хотел и не думал попасть в либреттисты». [636] Работа началась при участии Жуковского (вскоре полностью передоверившего ее Р.) и В. Ф. Одоевского, весьма высоко отзывавшегося об искусстве поэта, вынужденного решать чрезвычайно сложные технические задачи, в т. ч. писать в заданной изначально метрической схеме (Одоевский В. Ф., Музыкально-литературное наследие, М., 1956, с. 120–121 и ук.). Критичнее относился к работе либреттиста Глинка, отмечавший стилистическую какафонию стихов, которые автор защищал с редким «упрямством» (Глинка М. И., Записки, М., 1988, ук.); тем не менее их сотрудничество продолжалось почти до окончания оперы; разрыв произошел, когда Глинка заканчивал партитуру, и дополнения и некоторые изменения текста сделали Кукольник и сам композитор (Гозенпуд А. А., Русский оперный театр 19 в., Л., 1969, с. 42 и ук.).

А. Я. Панаева, видевшая Р. на репетициях, оставила его словесный портрет: «тип немца, высокий, неподвижный, с маленькой головой, с прилизанными светлыми волосами и светлыми голубоватыми глазами, имевшими какое-то умильное выражение»; подобно И. И. Панаеву и Глинке, мемуаристка сообщила, что он «упивался» своими стихами. [637] Как и трагедия Р., либретто «Жизнь за царя» оказалось шире отводившейся ему роли художественного официоза. «О роли Р. см. также Лит . при ст. Глинка М. И.).

В 1835—40 гг. личный секретарь при наследнике, великом князе Александре Николаевиче (в 1840 – коллежский асессор). Литературную работу, однако, не оставляет, участвует в «Современнике» Пушкина: ст. «О рифме» – к обоснованию безрифм. стиха (1836, т. I), сцена из трагедии «Дочь Иоанна III» (т. II). Смерть Пушкина глубоко потрясла Р.; памяти его он посвятил стих. «Могила поэта» [638] и «Эврипид», [639] где указал на конфликт с двором как причину гибели поэта (Лернер Н., Рассказы о Пушкине, Л., 1929, с. 199–203); какие-то стихи читал в день его похорон (воспоминания В. П. Бурнашева [640] ).

В конце 1830-х гг. возобновил сотрудничество с Воейковым и ненадолго сблизился с А. А. Краевским; И. И. Панаев вспоминал о критических нападках Р. на драматургию Н. Кукольника, игру В. А. Каратыгина и постоянных разговорах о своем драматургич. призвании. [641] В 1838—39 в свите наследника (где был и Жуковский) совершил заграничное путешествие: встречался в Риме с Н. В. Гоголем. Результатом путешествия явилась серия путевых очерков и стихов в «Северной пчеле» (Лейпциг. Из путевых заметок – 1839, 21, 22 марта), «Сыне отечества» [стих. «Встреча в Эгерском замке» (1842, № 4), очерки: «Римский пантеон» (1841, II), «Первая прогулка по Риму» (1842, № 7), «Ватиканский собор» (1844, VI), «Поездка на дачу Горация» (1847, № 1), «Прогулка по Рейну» (1848, № 2, 11), «Путешествие по Швейцарии» (1849, № 9), «Римский пилигрим» (1849, № 10)] и других изданиях («Окрестности Женевского озера» [642] ), «Колизей, древний театр римлян» (Пантеон, 1840, ч. 1, кн. 1)]. Очерки Р. стали заметным явлением в рус. «литературе путешествий» 1840-х гг.; дорожные впечатления сочетаются в них с живо воссозданными картинами ист. прошлого, в т. ч. Средневековья, античности (см. «Поездка на дачу Горация»), критическими экскурсами, автобиографическими отступлениями, придающими повествованию личностный, порой лирический характер.

В 1840 вышел в отставку с ничтожным пенсионом в 400 руб.; Жуковский хлопотал перед вел. князем об увеличении суммы («этого достаточно, чтобы в первую треть года не умереть с голоду» [643] ). По воспоминаниям родных, с начала 1840-х гг. жил затворником на своей небольшой даче в Кушелёвке, занимаясь литературой и воспитывая детей брата и собственных. [644] Нужда заставляла, как и ранее, искать литературного заработка; он устанавливает связи с «Пантеоном…» и «Лит. газ.» Ф. А. Кони, [645] и с «Сыном отечества»; в 1849 выполняет функции редактора, но уже через неск. месяцев вынужден передать их В. Р. Зотову. [646]

В «Сыне отечества» систематически печатал критические статьи, в т. ч. о переложении древнеиндийского эпоса «Наль и Дамаянти» Жуковским (1844, № 2) и о «Воспоминаниях» Ф. В. Булгарина (1847, № 3№ 1848, № 11), с защитой Булгарина от нападок прессы и признанием его значительной роли в русской литературе; в результате их сближения Булгарин предложил вести критический отдел в «Северной пчеле». [647]

Подход Р. к литературным явлениям обусловлен его концепцией исторического развития русского общества, совместившей элементы славянофильства и западничества: как и славянофилы, он усматривал в русском народе нравственные и интеллектуальные потенции, дающие ему преимущество перед другими этносами, подобно западникам, в реформах Петра I видел мощное позитивное, цивилизующее начало. Р. решительно отрицал славянофильский тезис о разрыве между верхними слоями общества и народом, видя их разницу лишь в уровне просвещенности, распространяющейся постепенно. Ценность литературных эпох и наследия отдельных писателей определялась для него мерой сочетания в них просвещенности и народных начал; так, творчество А. А. Бестужева – воплощение «оригинальности и гениальности» народного духа, но отмеченное печатью «дуализма», разлада между индивидуальным талантом и свойственным его эпохе невысоким уровнем просвещения. [648] Образцом гармонического сочетания «народного» и «просвещенного» явилось позднее творчество Пушкина. В применении к конкретным литературным феноменам концепция Р., проводимая с догматической последовательностью, обнаруживала жесткий нормативизм и консервативность, что ясно сказалось в оценке Р. творчества М. Ю. Лермонтова и Гоголя.