Цирк зажигает огни - Николай Николаевич Сотников

в сочетании слов получается «СВИНЬЯ – ВИЛЬГЕЛЬМ». Таким образом он оскорбил особу императора, за что был арестован, предан суду, и только заступничество такого большого революционера и замечательного адвоката, каким являлся Карл Либкнехт, который выступал на этом процессе в его защиту, сделал приговор довольно мягким, то есть его приговорили интернировать на родину, ну, что ему, собственно говоря, и нужно было.

Вот это, так сказать, первая политическая заслуга Дуровых, но есть ещё самая главная.

В то время наши русские клоуны, русские артисты, разговаривая в манеже, подражали иностранцам, думая, что это гораздо комичнее. Выходя в манеж, они коверкали русскую речь, говорили на полуломанном-полуиностранном языке, причём, образ самого́ клоуна был довольно-таки неприятен, потому что они всегда (а это в кинокартинах о старом цирке видеть можно) являли собой образы с размалёванным лицом – наполовину чёрным, наполовину красным, с широким ртом, сделанными гримом глазами, в ужаснейших костюмах с такими гиперболическими ботинками, в пальто, и с широченными брюками, и весь репертуар их был на потеху того жирного буржуа, который пресыщено хотел животного смеха. Они обливали друг друга водой, разбивали тухлые яйца, то есть делали всё то, что унижало достоинство человека.

И вот мои деды были первыми, кто отбросили эту старую дурацкую цирковую традицию. Они вышли в манеж совершенно без грима, с человеческим лицом, в костюмах придворных шутов, но именовали себя так: да, мы шуты, но мы шуты не царей и не королей, а шуты Его Величества Народа, то есть они на первую ступень ставили народ, а себя называли придворными этого большого короля-народа.

И вот таким образом уже этот пятачок наш родной – манеж – перестал быть местом такого низкого пошиба, развлекательной ареной. Он как бы получил свою гражданственность, и уже с этого манежа можно было читать (конечно, рискуя!), можно было бросать в публику острую публицистическую пропаганду. Цензура была очень строгая, но они с ней не считались![204]

Таким образом манежи стали трибунами, и вслед за ними пошли их последователи: возникли такие имена, как Виталий Лазаренко,[205] Бим-Бом,[206] Братья Таити[207] и другие.

Появилась целая плеяда ПОЛИТИЧЕСКИХ клоунов, которая помогала революционному движению России и революционализации нашего искусства. Это – вторая заслуга моих дедов.

Ну, а третья, которую я считаю тоже очень важной, по-моему, может быть наиглавнейшей в наше время. Надо сказать, что Анатолий Леонидович Дуров не дожил до радостного дня победы Великой социалистической Октябрьской революции и умер в 1916 году в Мариуполе от тифа. Мой дедушка, Владимир Леонидович Дуров, умер в 1934 году на 72-м году своей жизни. Он радостно встретил приход Октябрьской социалистической революции, победу того дела, которому он посвятил всю свою жизнь. Я помню, в это время в манеже он читал так:

Полвека я ношу шута названье.

Полвека я весь истиной горю

и, не боясь ни мук, ни наказанья,

я людям всем о братстве говорю.

Полвека! Да легко ль сказать – полвека!

Уж нет былой, отжившей старины,

и я, я, шут, для блага человека

отдал всю жизнь до этой седины.

отдал всю жизнь до этой седины.

Хоть нёс я в голод с вами все мученья,

но не согнулся я от злых невзгод.

Язык шута насыщен обличеньем

для тех, кто жал и угнетал народ.

И много лет, служа душой народу,

я ждал и ждал, когда же наконец

увижу я желанную свободу

и оживёт народ-полумертвец!

И ожил он! Мозолистые руки

низвергли гнёт былого навсегда.

Рабочий люд под скипетром науки

творит свой мир – мир братства и труда!

Быть может, кто-нибудь вопрос предложит:

«Чего ж молчишь теперь ты, шут-старик?

Иль новый быт тебя уж больше не тревожит

и кем-нибудь привязан твой язык?»

И я, ваш шут народный,

отвечу так спросившему в ответ:

«Народ живёт лишь десять лет свободно!

Рабом же был он триста долгих лет!»

Теперь же знания свои и чувства

я отдаю, чтоб просветить народ,

и новый мир бессмертного искусства

в содружестве с наукой процветёт![208]

Вот так он выступал в свои последние годы в манеже. Надо сказать, что в самые последние годы он больше всего занимался научной деятельностью. В то время, о котором я вам рассказывал, Дуровы ещё не были дрессировщиками в полном смысле этого слова, ибо они работали с такими мелкими животными, как куры, гуси, свиньи, собаки, которые все служили им только обрамлением к той политической сатире, которую они преподносили публике в манеже. По-настоящему стал дрессировать только мой дед.[209]

Советская власть, оценив прежние заслуги Дурова, присвоила моему дедушке первому из цирковых артистов звание заслуженного артиста республики, назвало одну из московских улиц, бывшую старую Божедомку, улицей Дурова, подарило ему на этой улице дом[210], бывший особняк принца Ольденбургского, и главное – дала возможность поехать за границу, где Дуров приобрел такие ценные экземпляры экзотической фауны, как обезьяны-шимпанзе, морские львы, слоны и так далее.

Да, так вот последние годы своей жизни Дуров посвятил преимущественно научной деятельности и меньше выступал в цирке. В доме на Божедомке он создает так называемую практическую лабораторию по зоопсихологии. Зоопсихология — это молодая наука о жизни и психике животных. С ним работают такие большие светила науки, как академики Бехтерев, Павлов, профессор Кожевников и другие. И вот там, в этой, как любил говорить дедушка, фабрике рефлексов, создается первый в мире гуманный метод дрессировки животных, основанный на научном принципе.

Надо сказать, что раньше существовал только один метод дрессировки – так называемый механический, когда дрессировщик путём болевого воздействия на животного, путём кнута и страха заставлял его делать то или иное движение, то или иное задание.[211]

Настоящего, сознательного артиста таким методом воспитать невозможно, ибо, если вы чего-то добьётесь от этого животного, то когда вы выйдете с ним работать в манеж, на публику, животное выйдет с поджатым от страха хвостом, с прижатыми от страха ушами, с глазами, от страха направленными на кнут или палку дрессировщика. И психология у зверя будет такова: поскорее сделать то, чему научили болью, и поскорее вбежать в клетку, где его оставят в покое.

Оценивая нашу работу или работу других советских дрессировщиков, вы заметите, что животные работают непринужденно,