Малахитовый лес - Никита Олегович Горшкалев

подослал, чтобы вы мне грядки потоптали.

Репрев хотел ответить что-то на эту нелепицу, но Орион задорно расхохотался.

– Ладно, ладно, шутки в сторону! Вам хорошенько досталось от отряда, а я тут шутки шучу. Но я не соврал – мы, пантеры-феликефалы, народ честный. Я правда вас знаю. Хотя правильнее будет сказать – наслышан о вас, но не суть. Так, ты – красавица Агния, – Орион ткнул пальцем в Агнию, и она тут же из сердитого переделала свой взгляд в настороженный, но ни в коем случае не испуганный. – А ты, с милой и мечтательной мордахой, – Астра, – и, словно считая, он перевёл палец на Астру, вконец растерявшегося. – Ну а ты – ты, должно быть, новый полуартифекс по имени Репрев, – полуартифекс по имени Репрев невозмутимо упёрся своими землистыми глазами в по-детски смеющиеся глаза бывшего отрядовца.

– Но откуда ты мог о нас слышать? – наконец спросил Астра.

Орион протянул руку, помогая выбраться из засасывающей грядки.

– Оттуда же, откуда вы знаете моё имя. Вы же помните, как меня зовут? – жалким голосом уточнил бывший отрядовец.

– Да, Орион, мы читали твой дневник. И твоя карта нас очень выручила. Мы перед тобой в долгу, – сказал полуартифекс, и звёздочки на плаще подпели ему. – Но ты так и не ответил – откуда?

– От нашего доброжелателя, конечно же! – разулыбался Орион. – Но вас должно быть пятеро…

– Да, Репрев, где Алатар с Умброй? Ты их спрятал? Какой же ты предусмотрительный! – радостно воскликнула Агния. – Алатар мог бы и поучаствовать в моём спасении. Я понимаю тебя, Астра, ты горел желанием помочь, но Алатар раскидал бы отряд одной левой! И где вы успели перековать под тебя доспехи? Столько возни – и ради чего? – смеялась Агния, но её смех скоро иссяк, прервался, когда она заглянула в глаза Репрева и Астры – в них был вырезан неподвластный страх, срывающий все покровы. А под покровами скрывалась страшная правда, и настал час ей раскрыться. Агния всхлипнула и душераздирающе тонко провыла одно слово: «Не-ет», обхватила лицо руками и зарыдала так горько и самозабвенно, икающе стеная, словно кричала ночная птица, а не кинокефал, что шерсть у Репрева с Астрой встала дыбом и даже Орион опешил, произнеся короткое: «Ой-ёй…»

Кинокефалка рухнула на колени. Репрев, пытаясь утешить, робко положил ей на плечо ладонь – она сжала её до хруста костяшек, скинула с плеча и зарыдала громче и надсаднее, и ещё безумнее, и бросилась в дом.

– Я всё равно собирался пригласить вас войти… – сконфуженно пробормотал Орион и сжался под ядовитым вскриком Астры:

– Помолчал бы ты лучше!

Репрев бросился за Агнией, окликая её. Агния прижалась к стене, распластав на шершавых досках свои длинные руки, как бы пытаясь взобраться на потолок, слёзы не думали прекращать литься из её глаз, и полуартифекс ощущал их влажный, мешающийся с медовой сладостью пота, запах.

– Агния… – просяще, доверительно словно позвал он.

– Умбру я тебе никогда не прощу! – послышался сквозь всхлипывания обозлённый и приглушённый голос Агнии, и она влепила Репреву пощёчину, да так, что он отвернул голову. Но ни одна гневная морщинка не тронула его лицо, только задрожали губы.

– Агния, Агнушка, я ничего не смог сделать, я не виноват, не виноват…

– Я прощу тебя в эту же минуту, если ты честно скажешь мне, когда с Умброй… когда с ним сделали это – ты уже был полуартифексом или не был? – Агния острым и беспощадным взглядом скосилась на него.

И Репрев всё понял, отступил и, ища поддержки, взглянул на Астру, стоящего у него за спиной рядом с Орионом.

– Был. Но я не мог поступить по-другому, Агния! Могли пострадать невинные! У Цингулона есть тюрьма, в которой он держит ни в чём не повинных кинокефалов, феликефалов. Их заражают малахитовой болезнью. Со мной на прииске была кинокефалка, он и её убил! Он убил всех заключённых, которые помогали мне добывать малахитовую траву! Я стоял перед сложным… да каким там сложным – неразрешимым! – выбором: или я раскрою себя и спасу нашего Умбру, или никого не спасу!

– И всё-таки ты выбрал Умбру?

– У меня не было выбора! – вскричал Репрев, орошая слезами глаза.

– Вот теперь живи с этим до конца своих дней! Ты называл Астру наивным, а сам недалеко ушёл. Кинокефалка с тобой была, вот, значит, как? – бессердечно ухмыльнулась Агния. – А ты времени зря не терял.

– Ты дослушай сначала! – взъярился Репрев. – Кинокефалка Агата…

– Ты ещё и имя у неё узнал!

– Агния, хватит! – еле сдерживал себя Репрев. – Ты свой выбор уже сделала. Выбрала Астру. Всё остальное тебя не касается.

– Ты и об этом хочешь поговорить? – Агния, отпрянув от стены и сжав кулаки, пошла на него. – А я тут подумала, может, ты ради этой Агаты пожертвовал Умброй?

– Да ты с ума сошла! Я познакомился с ней лишь на прииске, как и с остальными пленниками.

– Ну, назови тогда остальных по именам, – улыбнулась Агния.

– Я с ними не общался, – прошептал Репрев.

– Не общался, – покачала головой Агния. – Так я и думала.

– Ты испытываешь меня на прочность? Пытаешься вывести меня из себя, как в старые времена? У тебя ничего не выйдет. Потому что те времена прошли.

– Твоя правда. Прошли. И того, что было между нами, не будет уже никогда. Никогда всё не станет по-прежнему. Ты теперь заботишься о ком угодно, но только не о своих, а об Агатах и прочих посторонних. И меня ты, наверное, спас лишь по долгу службы. Ты же у нас полуартифекс!

– Агата мертва. Как и все прочие. Но есть те, кто ещё жив. Их ещё можно спасти. Иначе всё было зря.

– А что если я скажу тебе, что я была там? – спросила Агния спокойным тоном. – Была свидетелем того, что ты сделал. Вернее, того, чего ты не сделал. Ты не предпринял ничего. Ты стоял и смотрел, как твоего фамильяра, как твоего сына, и твоего друга… или кем для тебя был Алатар – ты смотрел на их казнь. О каком выборе идёт речь, Репрев?

Репрев округлил глаза и тяжело задышал.

– Ты была там? Но… но как?

Агния отошла к окошку и говорила, не оборачиваясь:

– Отряд схватил меня сразу как я рванула тебе на подмогу. Но он не был со мной так обходителен, как с тобой. Черновых изначально было двенадцать. Я – тринадцатая. Цингулон загримировал меня так, что мать родная не узнала бы… И ты меня не признал, не почувствовал меня своим чутьём полуартифекса, ни сердцем, ни глазами не