Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

Перед освобождением нас не повели на шахту, а погнали пешком вдоль леса. Вдруг налетели американцы, стали обстреливать с воздуха из пулемета, мы кинулись в лес и там прожили неделю. Несколько человек со мной вместе жили у бауэра в сарае, спали на соломе, он нас подкармливал. Через неделю нас разыскали американцы с русскими, они ходили с рупорами и призывали выйти из лесу и собраться всем вместе.

Нас начали отправлять по домам. Возможность уехать в любую другую страну у нас была, некоторые ею воспользовались, а я вернулась к маме.

Мы собрались, нас привели снова туда, где мы жили, но поселили в немецких казармах на два месяца, кормили хорошо.

Затем нас начали отправлять по домам.

Приехал русский полковник, собрал митинг, призывал ехать только домой, а не разъезжаться по другим странам. Возможность уехать в любую другую страну у нас была, некоторые ею воспользовались, а я вернулась к маме.

Выдали нам сухой паек, привезли на электричках в Мюнхен. Там русские военные на открытых военных машинах привезли нас в Белоруссию, в город Гродно. По дороге до Белоруссии нас охраняли на танкетках от пронемецких партизан, которые могли нас обстрелять. В Гродно мы прожили около месяца, дожидаясь отправки в Россию. Наконец сели в поезд и с частыми длительными остановками доехали до Днепропетровска. Оттуда своим ходом, на чем пришлось, я добралась до города Черноморска, где меня встретила мама на повозке с коровьей упряжью.

Освободили нас 17 апреля 1945 года, а домой я добралась лишь 17 сентября 1945 года, то есть спустя 5 месяцев. Дома меня долго не оставлял в покое НКВД. Вызывали на допросы, там, угрожая пистолетом, допрашивали, а не поехала ли я в Германию добровольно, но каждый раз убеждались, что я была угнана принудительно.

Годовщину октября мы отмечали забастовкой

Степанова Валентина Владимировна

Я мечтала стать балериной, ходила заниматься в клуб. Войну я встретила в Севастополе, а потом меня вместе с другими отправили на работу в Германию, в деревню Майнерцхаген.

Всю оборону я находилась в осажденном Севастополе. Смотрела за дочерью сестры, рыла окопы, тушила фугасы, носила воду из колодцев, не раз попадала под бомбежки. А маму мою однажды завалило во время очередного артобстрела. Лишь вечером, когда отец пришел с работы, ее удалось откопать.

1 июля 1942 года мы увидели первых вошедших в Севастополь немцев. Я как сейчас помню, что было 14 часов 30 минут. Все оставшиеся в живых во время оккупации повылезали из щелей и подвалов, где до этого прятались, и увидели немцев на мотоциклах. После артобстрелов и бомбежек стояла необычная тишина. Один из мотоциклистов подошел к отцу и указал на руку. Отец подумал, что он интересуется временем, и вынул добротные карманные часы. Тогда немец, не церемонясь, нагло забрал их, сел на мотоцикл и уехал. Это была моя первая встреча с оккупантами, которые не считали нас за людей и могли отобрать все, что им заблагорассудится.

Один из мотоциклистов подошел к отцу и указал на руку. Отец подумал, что он интересуется временем, и вынул добротные карманные часы. Тогда немец, не церемонясь, нагло забрал их, сел на мотоцикл и уехал. Это была моя первая встреча с оккупантами, которые не считали нас за людей и могли отобрать все, что им заблагорассудится.

Много нам пришлось помыкаться во время оккупации. Есть было нечего, жили одно время даже в водопроводной будке. Затем всем приказали явиться на улицу Ленина, напротив комендатуры. А после был приказ прийти с вещами на вокзал для отправки в Германию. Погрузили нас в товарняки, поставили часового и 25 августа повезли на чужбину. Было мне тогда всего 14 с половиной лет. Хотела бежать, когда вагон остановился в Симферополе, но немец стукнул по голове и снова втащил в товарняк.

Только 4 сентября мы добрались до города Перемышль, который находится в Польше. Здесь прошли дезинфекцию и были отправлены на биржу труда в Германию. Вот тут-то понаехали «хозяева». Самых здоровых и трудоспособных они брали на сельхозработы, а на нас, истощенных осадой севастопольцев, никто даже не смотрел. И лишь под конец торгов приехал владелец фабрики

Отто Фукс, купил всех севастопольцев по 9 марок за каждого и повез в лагерь для военнопленных, который находился недалеко от Кельна, на земле Вестфалия, в деревне Майнерцхаген.

Лагерь был интернациональный.

Вот тут-то понаехали «хозяева». Самых здоровых и трудоспособных они брали на сельхозработы, а на нас, истощенных осадой севастопольцев, никто даже не смотрел. И лишь под конец торгов приехал владелец фабрики Отто Фукс, купил всех севастопольцев по 9 марок за каждого.

В нем находились чехи, поляки, французы, русские, украинцы. Все мы имели бляхи с номерами, а каждый из восточных рабочих обязан был носить еще и бирку OST. Мой номер был 489. Каждый день, перед тем как вести нас на работу, полицай выкрикивал номера, открывались ворота с колючей проволокой, мы шли на территорию фабрики.

Меня, как и других самых молодых узниц, направили в сборочный цех, где собирались детали для снарядов. Работали мы по 12 часов в день, с 7 утра до 7 вечера. Трудилась я рядом с подругами Людмилой Карташовой из Ворошиловграда (Луганск) и Юлией Володиной из Донецка… Однажды в этом цехе произошел взрыв. Тогда всех русских оттуда убрали и перевели на другое производство. Там меня поставили к сверлильному станку. Опыта было мало,

Не все были такими жестокими фашистами. Служил в лагере полицай Отто – бывший скрипач. Так он никогда никого не бил, никогда не кричал.

Иногда рассказывал о положении на фронтах, о Сталинграде. Но вскоре его не стало – немцы донесли на антифашиста, и его отправили в концлагерь.

и, когда я сломала несколько сверл, мастер-немец, которого мы называли «Солнышко», ударил меня в лицо так, что я залилась кровью, а начальник цеха Эмиль бил плетью рабочих куда попало: по лицу, по спине, по голове…

Правда, не все были такими жестокими фашистами. Служил в лагере полицай Отто – бывший скрипач. Так он никогда никого не бил, никогда не кричал. Иногда рассказывал о положении на фронтах, о Сталинграде. Но вскоре его не стало – немцы донесли на антифашиста, и его отправили в концлагерь.

Кормили нас очень плохо, лишь бы, как говорится, не протянули ноги. В основном, давали молотую брюкву, разбавленную водой. Иногда туда добавляли немного шпината и синей капусты. Хлеб был сладкий, из буряка. Спали мы на двухъярусных деревянных нарах, соломенных матрасах и таких же подушках, укрываясь грубошерстными вонючими одеялами. Ходили в деревянных колодках и специальных костюмах с отличительными знаками пленных.

7 ноября 1943 года почти весь лагерь забастовал. Мы отказались есть брюкву и потребовали в честь праздника лучшей пищи. У кого был красный платочек, лоскутик или косынка, повесили их на станках и перестали работать. Так мы отмечали 26-ю годовщину Великого Октября. Три дня не притрагивались к пище, бастовали.