Вечный зов - Анатолий Иванов

— Григорий… с Валерией у тебя серьёзное что-нибудь? — спросил Алейников, сам чувствуя, что вопрос в этой обстановке прозвучал как-то неуместно.

Ерёменко, размалывая крепкими зубами веточку, недоуменно поглядел на своего начальника. И, ухмыльнувшись, ответил:

— А как же… Спирту у неё сколько хошь.

Вот так у Григория, если дело не касается службы, никогда не поймёшь, серьёзно он говорит или балагурит.

— Ну, гляди у меня, жеребец! — воскликнул Алейников, чувствуя к своему шофёру в эту секунду откровенную неприязнь. — Зина Подолянская, бывшая наша машинистка, от тебя забеременела?

— Да вы что! — В глазах у Григория было искреннее возмущение.

— А все вот говорят…

— Все? Они меня за ноги держали, что ли?

— Зря я взял тебя. Придётся откомандировать из опергруппы, хоть у тебя и генеральская фамилия.

— Пожа-алуйста… Поплачу и перестану. — И вдруг Ерёменко сразу насторожился: — Одиночный. А? Легковушка.

Он чуть приподнялся на локтях, вытянул худую шею, глядя вправо. Алейников тоже услышал едва внятный звук мотора, а потом и увидел зелёный открытый автомобиль, выкатившийся из-за кромки леса, откуда недавно выползала танковая колонна. Машина нырнула в лощину, скрывшись из глаз, через три-четыре минуты выползла из низины.

Автомобиль приближался медленно, ныряя по ухабам. Ерёменко глядел на него напряжённо. И вдруг ноздри его раздулись и задрожали.

— Какая-то шишка едет, а? Видать, небольшая, раз без охраны…

Ерёменко умолк, закусил губу. Немецкий автомобиль приближался. Алейников теперь различал, что в автомобиле было всего двое — шофёр и, видимо, какой-то офицер в чёрном плаще.

— Товарищ майор! — прошептал Григорий. — Надо захватить машину! Сядем вместо них да поедем…

Алейников думал о том же, вынимая из кобуры пистолет. Кроме этого пистолета да автомата у Ерёменко, оружия у них не было.

— Э-э, не годится! — со стоном произнёс Яков в следующую секунду. — Вон, гляди…

Из-за кромки леса выползала новая колонна вражеских танков.

Со щёк, с бровей, с подбородков Алейникова и Ерёменко капало. Яков с раздражением ударил рукояткой пистолета по мокрой земле.

Ерёменко же напряжённо смотрел в сторону перелеска. Головные танки уже спускались в лощину. Григорий глядел и глядел на них, точно хотел пересчитать, на виске его сильно дёргалась тоненькая жилка. Потом уставился на пистолет Алейникова, зажатый в кулаке.

— Товарищ майор! — Голос Ерёменко был хриплым, неузнаваемым. — Если я попытаюсь остановить машину, то вы можете с первого выстрела…

— Как это… остановить?

— Вы с первого выстрела можете уложить шофёра? — мотнул упрямо головой Григорий. — Одиночного пистолетного выстрела в танках не услышат… когда они в лощине будут. Только с первого — иначе мне гибель! И папа зарыдает, поскольку нет у меня мамы… Разве что Валерия поплачет.

Немецкий автомобиль был уже напротив кустарников, за которыми лежали Алейников с Ерёменко.

— Ты что задумал?

— Последний танк в лощину спускается! — вместо ответа прокричал Григорий. — Запомните — с первого! В шофёра… И у вас всего три минуты! Три! Они меня обязательно начнут обыскивать…

Прохрипев эти бессвязные будто слова, Григорий сбросил пилотку, встал во весь рост, поднял руки и, мокрый и грязный, со спутанными волосами, шагнул через кустарник. Алейников услышал, как скрипнул тормозами автомобиль и оба немца, шофёр и офицер, выскочили из машины. Шофёр прижимал к животу автомат, офицер уже выхватил пистолет. Оба они, направив оружие в сторону приближающегося русского солдата, ждали замерев, когда он подойдёт.

Ерёменко шёл так, чтобы не закрыть для Алейникова немецкого шофёра. И Якову сразу же стал ясен дерзкий, может быть, даже безрассудный план Григория. Он понял, когда он должен стрелять в немецкого шофёра с автоматом, ни секундой раньше, ни секундой позже.

С того мгновения, как Ерёменко поднялся со вздёрнутыми кверху руками, прошло полминуты. Вот прошла минута… Всего через сто двадцать секунд головные танки из немецкой колонны покажутся из лощины. В Алейникове, как всегда в подобные критические отрезки времени, заработал внутренний хронометр. Видимо, так же обострённо чувствовал время и Ерёменко, потому что Алейников заметил, как тот прибавил шагу. Вот он уже с поднятыми руками стоит возле автомобиля. Немецкий шофёр держит его на прицеле, воткнув оружие чуть ли не в лопатки, а офицер, не выпуская пистолета из правой руки, левой, чуть пригнувшись, ощупывает Григория — нет ли где у него оружия.

Алейников знал, что не промахнётся. Он прицелился немецкому шофёру в висок.

Когда щёлкнул выстрел, Григорий Ерёменко, мгновенно сцепив пальцы поднятых над головой рук, обрушил сверху страшный удар в шею обыскивавшего его офицера. Позвонки хрустнули, немец, выронив пистолет, повалился. Несмотря на это, Григорий схватил его левой рукой за волосы, а ладонью правой ещё раз, для страховки, рубанул по шее. Не теряя времени, сдёрнул с него плащ, легко забросил тело немца на заднее сиденье автомобиля. Алейников скачками бежал к машине. Ерёменко нагнулся над немецким шофёром, торопливо расстегнул на нём шинель… Через мгновение рядом был Алейников.

— Ловко вы его, товарищ майор, точно в висок! — воскликнул Ерёменко, торопливо натягивая на себя немецкую шинель, и как-то неуместно даже хохотнул.

— Быстрее! — задыхаясь, проговорил Алейников. — Давай…

Туда же, на заднее сиденье, они втиснули и шофёра-немца. Григорий сдёрнул с него пилотку, поморщился:

— Воняет, зараза.

И полез за руль. Мотор автомобиля ещё работал.

Алейников поднял с земли фуражку немца и его пистолет. Уже на ходу машины он накинул чёрный плащ себе на плечи, потом просунул руки в рукава.

В это время из лощины выполз первый немецкий танк…

…Подъезжая к Жерехову, Алейников почему-то вспомнил этот случай и улыбнулся. Да, тогда они ловко вывернулись. Минут двадцать они ехали впереди немецкой танковой колонны, не вызывая у фашистов никакого подозрения. Потом впереди, на развилке, увидели озябшего немецкого регулировщика — тот тоже ничего не заподозрил, указал направление и даже отдал честь.

— В самое-то ихнее логово нам вроде бы и ни к чему, — пробормотал Ерёменко ещё минут через пять.

— Проедем ещё немного. Чёрт их знает, на сколько километров они прорвались, — ответил Алейников спокойно.

В тот раз немцы вклинились в нашу оборону километров на сорок, и из зоны прорыва они с Григорием выбрались уже к вечеру, пешком, бросив машину вместе с трупами двух фашистов в густо заросшей балке…

Жерехово когда-то было цветущим и большим, дворов на четыреста, селом. Немцы, определив в нём центр Жереховского уезда во главе со штандартенфюрером Лахновским, убравшимся сейчас со своей армией за Орёл, в село Шестоково, хозяйничали тут почти два года, большую часть домов сожгли или разобрали для оборудования блиндажей и прочих оборонительных сооружений. Освободили его нынче в феврале, бой за село был особенно жесток, оно несколько раз переходило из рук в руки, жалкие остатки построек были почти начисто уничтожены огнём и снарядами. Сейчас в Жерехове едва ли можно было насчитать десятка полтора хотя и почерневших, но всё-таки уцелевших зданий. Всюду, куда ни взглянешь, пепелища, пепелища на месте домов, посреди пепелищ, как повсюду, уныло торчат то более или менее целые, то полуразрушенные печки, с которых дожди давно смыли побелку.

На окраине Жерехова, в измызганной и переломанной колёсами и гусеницами молодой берёзовой рощице, несколько танков заправлялись горючим. На ободранных и перекрученных деревцах кое-где оставались ещё листья. Они жалко и беспомощно трепетали под слабым ветерком. «Вот и роща разделила судьбу деревни», — больно застонало в мозгу у Алейникова. И ему почему-то вспомнились ни с того ни с сего Громотушкины кусты в Шантаре, сама речка Громотушка, не замерзающая даже в самые лютые морозы, и Вера Инютина, с которой он встречался в зарослях на берегу этой речки. Когда же это было? Давно-давно… Где сейчас Вера? Как она? Всё же она оставила в его душе больной и до сих пор не заживающий след. Конечно, сейчас он относится к Вере как-то не так, как раньше, в те времена, когда ходил к ней на свидания. Многое стало теперь ему отсюда виднее. Он-то влюбился без памяти, но она… Конечно, чувства настоящего, искреннего у неё не было к нему. Просто ей льстило, что в неё влюбился, как мальчишка, он, Алейников Яков, «страшный» человек в районе. И вообще, она женщина, которая… Да бог с ней, какая бы она ни была. Всё-таки она, его чувство к ней, возникшее неожиданно, как-то разжало ту страшную пружину, которая сдавливала сердце до того, что от боли хотелось выть волком, попавшим в капкан. И он, Яков, благодарен ей. Она, хотя этого никому невозможно объяснить, тоже была причиной тому, что он оказался на фронте. Он хотел попасть в обычную строевую часть, в пехоту, но это оказалось невозможным. И вот он занимается здесь, на фронте, тем же, по сути, делом, что и раньше. Но какая разница! Теперь ему опять ясно, кто свой, а кто враг…