Ведущий в погибель - Надежда Попова

– Отчего же «в никуда», – возразил фон Вегерхоф. – Вам обоим известны имена друг друга. Тебе известно ее имя, что главное. Она не сгинула, не растворилась в пространстве… Я знаю, где находится ее имение. Сказать?

– Нет, – отозвался он, и стриг кивнул:

– Вот именно. Ты сможешь ее найти, если только захочешь; она это знает. Но ведь искать не станешь, верно?

– Верно.

– И это она знает тоже. Адельхайда уверена, что своим существованием на одном жизненном пространстве с тобой будет тебе мешать; и она права… Выпьешь со мной напоследок?

В предложенный ему кубок Курт заглянул с преувеличенным вниманием, усмехнувшись.

– Красное? Ни разу не видел у тебя в доме красного.

– В доме было, – возразил тот. – Я не пил.

– А, – хмыкнул Курт. – Теперь психологический барьер снят?

– Ты талантливый парень, Гессе, – не ответив, продолжил стриг. – Отличный следователь. Впереди у тебя большое будущее; только не растрачивай себя. Да, под этим я разумею личную жизнь; так уж сложилось. Выбор, тем не менее, за тобой: если хочешь, соглашайся на повышение или уходи в архив, по истечении обязательного срока службы освободишься от обязательств и сможешь жить, как все нормальные люди.

– Уже в дрожь кидает, – заметил Курт.

– Voilà, – развел руками фон Вегерхоф. – В этом ваш pierre d’achoppement[224]. Какие могут быть у вас перспективы сейчас? Способен ты будешь терпеть некоторые необходимости в ее работе? Нет. Да и она не все стерпит… Теоретически – все не так плохо: сословное различие меж вами удалено, а прочие проблемы можно было бы решить или обойти, если б не ваша приверженность оперативной службе. Однако невозможно вообразить тебя вооруженным пером и сражающимся с бумагами, а ее – сидящей дома и ожидающей тебя, поглядывая в печь на скворчащий ужин. Вы друг другу и сами себе опротивели бы уже через пару лет.

– А вот ты от подобной перспективы не отказался бы, верно?

– Это была ирония? – уточнил фон Вегерхоф с улыбкой, и Курт пожал плечами. Стриг вздохнул. – Я ведь такой жизни не хотел, позволь напомнить. Не хотел быть тем, кем стал. Не хотел, как бы ни коробило это твоего инквизиторского слуха, и работать на Конгрегацию. И то, и другое я получил помимо воли. Я обыватель, Гессе, и никем другим стать никогда не желал. Не грезил боевыми подвигами в юные годы, не мечтал войти ни в какой рыцарский орден, не воображал себя спасителем принцесс или борцом за веру в чужеземных краях. Я никогда не слушал легенд о Граале, затаив дыхание, и всегда полагал, что кидаться сломя голову вдогонку небылицам – наиглупейшая из затей. Никогда не считал, что рисковать жизнью за идеалы – высшее счастье на земле. Я с пеленок имел все, что хотел, и надеялся, что так и останется; я надеялся прожить свою жизнь спокойно, тихо и ни во что не вмешиваясь.

– Самому не противно?

– Нет, – пожал плечами стриг. – До сих пор хочу только этого. Необходимость вынуждает жить иначе, но никакой радости по этому поводу я не испытываю. Так сложилось, и мне ясно дали понять, что на меня возлагаются кое-какие надежды; отказать же таким чаяниям человек в своем уме не может, даже если он стриг.

– Да брось, – возразил Курт, занеся руку над доской, и, подумав, вновь отвел ее в сторону, не тронув ни одной фигуры. – Не может быть, чтоб хотя бы упомянутое тобою самолюбие не потешилось после всего, что приключилось в фогтовом замке.

– Tout est bien qui finit bien[225], Гессе. Да, невзирая на многие неприятности, сопровождавшие наш поход, все повернулось лучшей стороной и каждому из нас что-то дало. Ты, наверное, теперь воображаешь себя великим воином…

– И имею на это полное право.

– Спорить не стану. Было и еще кое-что, на что ты не обратил внимания… Сейчас, проходя по коридору моего дома, наверняка снова шарахался от светильников?

Курт покривился.

– Шутки на эту тему, Александер, устарели лет тысячу назад, – начал он, и стриг вскинул руку:

– Dieu préserve. Никаких шуток. Просто хотел бы напомнить: в замке фогта ты бегал по коридорам, комнатам, подвалам, прижимался к стенам; если напряжешь память, то вспомнишь, что была ночь. Темнота. Что освещало твой путь? Факелы, Гессе. Светильники. Свечи кое-где. И что-то я не припомню, чтобы ты… Да, – кивнул фон Вегерхоф, когда он растерянно замер. – Ты их просто не замечал. В ту ночь ты был поглощен другим, и все твои страхи отступили в глубь твоего разума… куда-то на его задворки. Не уверен, что так будет происходить всякий раз, однако это повод задуматься, не находишь?

– Я задумался, – подтвердил Курт, и стриг понимающе усмехнулся:

– Психологический, как ты выразился, барьер дал трещину, а?.. И ты в очередной раз получил доказательства собственной уникальности.

– А ты завалил мастера, – напомнил Курт. – Неужто не раздуваешься от самодовольства?

– Это и в самом деле невероятно, – вновь согласился фон Вегерхоф, и он оборвал:

– «Невероятно»? Окстись. Сложно, не спорю, но не невероятно. Мне бы твои возможности…

– А кое-чего ты так и не понял, – вдохнул стриг со снисходительной усмешкой. – Вообрази-ка себе такую историю, Гессе. Потерпев кораблекрушение, некий библиотечный писарь оказался на далеком неизвестном острове и обнаружил, что там обитают крохотные человечки. По колено этому писарю. Среди них он – титан, Геркулес, полубог. Его друзья имеют в его лице величайшего заступника, его враги жалеют, что родились на свет. Но вот однажды к берегу пристало судно, и на берег сошли люди – команда хорошо вооруженных бойцов, перед которыми этот писарь стал таким, как прежде, каким он и является на самом деле, хилым, слабым и, честно признаться, трусоватым…

– Это ты, полагаю, перегнул.

– Это, Гессе, я исповедался, – возразил стриг серьезно. – Дай-ка я тебе напомню. Я никогда не увлекался боевыми забавами. В бытность простым смертным – лишь занятия с инструктором, какие полагаются любому носящему оружие обладателю титула. Чему мог научить начальник баронской стражи? Паре финтов?.. Из боевого опыта – два с половиной турнира; на третьем меня выбросили в пыль, и я очнулся уже дома. После – в развитии таких навыков не было необходимости. В пражском гнезде рукоприкладства случались редко, а по собственной воле я их не провоцировал. В орлеанском подобное поведение было не в чести и полагалось за mauvais ton. Посему, когда на мой одинокий далекий остров явилась хорошо вооруженная команда бойцов, я, как тот писарь, могу лишь радоваться случаю… или помощи свыше, давшей мне возможность выйти из их рук живым.

– Что-то на радующегося ты не слишком похож.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});