Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

Всемогущего творца словом, жестом или церемонией, принудить Его служить этой горсти праха?

— Гм! Нет, в таком случае этот человек был бы могущественнее самого Аллаха. Но, господин, ужас охватывает меня. Неужели вы прибегли к помощи дьявола?

— О нет! Мы вообще избегаем колдовства; мы понимаем в нем не больше других людей.

— Так, значит, вы неуязвимы для пуль!

— Мы бы очень обрадовались, если бы и впрямь было так. Увы, если пуля угодит в кого-то из нас, она оставит в нем такую же дыру, как и в любом другом человеке.

— Не верю я этому. Ты же ловил пули руками.

— Все это была лишь видимость. Я уже упрекал себя, что укрепляю людей в суеверии. Быть может, ты поможешь мне искупить вину. Если ты приедешь в Остромджу, то услышишь, что говорят о нас. Расскажи людям, как было на самом деле. Я узнал, что на нас собираются напасть или застрелить из засады, и тогда решил распространить слух о том, что мы неуязвимы для пуль, так что и стрелять в нас нет смысла. Как это я проделал, ты сейчас узнаешь.

Я объяснил ему все. Его лицо постепенно вытянулось от удивления. Потом он пришел в себя, дослушал меня до конца и, улыбнувшись, сказал:

— Меня очень радует, господин, что ты рассказал мне эту историю. В Остромдже я люблю высмеивать людей и втолковывать им, что было на самом деле. Ох, если бы я мог показать им, как ты все это проделал!

— Ты можешь показать. У меня есть еще несколько таких пуль. Если ты обещаешь, что будешь осторожен и не перепутаешь их с другими, то я подарю их тебе.

— Дай мне их; ты меня очень обрадуешь. Ты знаешь, я сейчас уважаю вас еще больше, чем прежде?

— Почему?

— Потому что одно дело защищаться умом, а другое — колдовством. Теперь я вижу, что магия — это всего лишь вот такие фокусы и ничего больше. Что ж, ты добился своего. Аладжи решили, что в вас не стоит стрелять и лучше напасть на вас с ножами и топорами. Посыльный описал вашу внешность так подробно, что вас уже нельзя было ни с кем спутать. Потом он уехал, а всего через четверть часа показался ты.

— За кого ты меня принял?

— За шерифа. Я и думать не мог, что ты и есть тот чужой эфенди, которого хотят убить.

— Слышал ли ты наш разговор?

— Нет, твоя персона показалась мне маловажной. А потом ты вошел в дом и приветливо обошелся со мной и детьми. Ты даже исцелил дочурку от зубной боли. Я не знал, что они замышляли сделать с тобой, но, раз ты по-дружески к нам отнесся, я предупредил тебя.

— Рискуя при этом сам!

— Опасность была невелика. Мне грозило всего несколько ударов плетью. А вот когда вы уехали все втроем, мне стало за тебя страшно; они обменивались такими странными взглядами. Поэтому я еще раз махнул тебе рукой, когда на мосту ты оглянулся.

— Я понял, что ты молишь меня об осторожности. Что ты делал потом?

— Я собрал соседей, рассказал, что произошло, и позвал их в лес, чтобы вырвать тебя из лап разбойников и спасти тех четырех чужеземцев, на которых они хотят напасть.

— Они не последовали за тобой, — закончил я его рассказ. — Они боялись, что аладжи им отомстят, и трусливо жались в своих четырех стенах. Да, так я и думал. Ужас — вот главный враг тех, кто всего боится. Где-нибудь в другой стране аладжи далеко не ушли бы, их быстро бы посадили.

— Ты имеешь в виду, в твоем отечестве?

— Да, конечно.

— Там что, каждый — герой?

— Нет, но там нет такого, чтобы какой-нибудь штиптар держал в страхе всех людей. Законы у нас не строже, чем у вас, а даже, наоборот, намного мягче, зато их соблюдают. Никто не боится мести, потому что у полиции достанет сил, чтобы защитить доброго и честного человека. А кто защитит вас?

— Никто, господин. Ужас — один нам заступник. Если кто, к примеру, осмелится перечить аладжи, когда они заявятся к нему и начнут им помыкать, то они ему отомстят и никто из властей его не защитит. Поэтому я не удивляюсь, что мои соседи решили остаться в стороне от этого дела.

— Разбойников же, наверное, немного?

— Да, но все уверены, что любой из них легко справится с десятью противниками.

— Гм! Значит, я легко справлюсь с двадцатью, раз одолел обоих аладжи.

— Только с помощью Аллаха, эфенди! Эти разбойники ужасны. И все же я решил предостеречь чужеземцев. Поэтому сел на скамью перед домом и стал их ждать.

— Ты их видел?

— Нет. Среди детей разгорелся спор, они заплакали, и я пошел наводить порядок. Видимо, в это время и проехали чужеземцы. Позже, к моему ужасу, вернулись аладжи.

— На своих лошадях?

— Конечно, эфенди.

— Значит, они их нашли. Они были в хорошем настроении?

— Как ты можешь об этом спрашивать? Я направился с ними в комнату. Казалось, с ними ворвалась туда целая тысяча шайтанов. Ну и скверно же мне было, но то, что я понял из их речей, меня обрадовало. Я узнал, что глуповатый шериф победил их.

— Они, значит, так и не догадались, что шериф-то и был главарем тех, кого им полагалось подстеречь?

— До этого они не додумались. Но потом, когда они успокоились и снова сели отведать ракии, один из них вытащил какую-то записку, которую они принялись читать. Я услышал, что она была приколота к дереву. Разумеется, они мало что поняли из этой записки, только сообразили, что трое всадников, проехавших мимо них, действовали так, как и было написано.

— Они поняли, что подстерегали именно этих троих?

— Нет, ведь главной фигуры-то не было. Они думали, что вы, возможно, еще проедете мимо. Они не сомневались в этом и тем сильнее бесились. Их ружья были сломаны; с собой они принесли лишь обломки. Мне пришлось испытать их крепость на своей спине. Дети стали громко плакать и наполучали пинков и тумаков. Один из аладжи не мог даже распрямить спину, ведь ты его бросил так, что он ударился о дерево. Он разделся, и мне пришлось несколько часов растирать ему спину маслом и ракией. У другого все время текла кровь. Ты ударил его по лицу снизу и рассек ему верхнюю губу; он сказал, что ты задел его большим пальцем. Нос его вздымался вверх; он распух, как осиное гнездо. Он тоже тер его ракией. Позже, когда появились двое