Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

Октавий победно, с видом сверхчеловека, коим он себя и полагал, покидал поле боя под руку со своей молодой и красивой женой Деворой.

Местные не знали, что Деворе, при всей ее дикой девятнадцатилетней цыганской красоте уже не достает нескольких зубов, да и нос ее раньше был прямее. Никто не знает, что прошлым летом эта привлекательная цыганка ломала руку, а еще ей пришлось ходить в полусогнутой позе, чтобы уменьшить боль от огромного черного ушиба на спине. Однако сейчас был уже поздний август 1927-го года, и история продолжалась своим чередом. Как говорится, когда Злость и Отмщение женятся, породить они могут только Жестокость.

Все дело в водке, думала Девора. Дело всегда в водке. Он позволяет ей овладеть собой. И когда Октавий Злой напивался достаточно сильно, чтобы отпустить на свободу свой крутой нрав, но недостаточно сильно, чтобы уснуть от опьянения, он вскакивал — всклокоченный и разъяренный — и не мог успокоиться, пока кто-либо не получал увечий.

Чаще всего… именно его жена.

О, а как мастерски он мог пользоваться своими руками! Его руки были буквально созданы для того, чтобы карать других людей. Они были сильными, как лопаты, и тяжелыми, как кирпичи. Именно такие руки, как никакие другие, были иллюстрацией его воинственной души.

Поэтому в такую ночь, как эта, когда представление заканчивалось, и все зрители уходили… после того, как монеты или куры отправлялись в надлежащие места, а лампочки на пути гасли, все отправлялись в свои передвижные дома, которыми служили прикрепленные болтами к повозкам прицепы, ставни лениво опускались, и Великий Белый Путь исчезал в темноте. Именно в этот час Девора вытирала кровь, текшую из ее носа, куском хлопковой ткани и тихо проходила мимо пьяной груды мышц Октавия Злого, храпящего на кровати. Перед выходом она смотрела в овальное зеркало, что висело у двери и проверяла, насколько заметно то, как ее глаза цвета черного дерева опухали от слез и боли.

Этой ночью ее нос распух, а глаза сильно раскраснелись. Уголки губ недовольно опускались вниз, и только густая черная грива с рыжеватыми прядями, похожими на бесовское пламя, горделиво блестела. Когда Октавий хватал свою жену за волосы, рыжие пряди в них и впрямь напоминали пламя.

Девора смотрела на себя и понимала, как далеко она ушла от той хрупкой и беззащитной девушки, которой она была когда-то.

Что ж, подумала она, пора идти, если вообще собираюсь это сделать.

Она нежно погрузила свое тело в чистое серое платье, которое ничем не отличалось от других ее нарядов. Октавий Злой говорил, что предпочитает ее голой. Предпочитает ее распластанной на кровати под его мощным телом… предпочитает, чтобы она была придавлена и не имела возможности сопротивляться.

Девора вздохнула и кончиком дрожащего пальца нанесла на губы слой ярко-красной помады. Октавий Злой не одобрил бы этого, если б увидел, но он и не увидит. А когда он проснется, на Деворе не останется и следа косметики. Девушка проделывала такое уже не раз, и сегодня, как и всегда, выйдя, она возьмет с собой ключ и осторожно запрет дверь, после чего растворится во тьме молчаливой деревне, образованной бродячим цирком.

Точнее сказать, не совсем молчаливой. Выходя, Девора услышала отдаленный звук чьей-то скрипки — протяжный и печальный… и осторожные переливы нот игрушечного пианино. Она не понимала, что за музыку играет Ириша — это было за гранью разума деревенской девушки — но она по достоинству могла оценить мастерство маленьких шустрых ручек карлицы.

Девора шла мимо погруженного в темноту Великого Белого Пути. Ночной ветер шевелил тенты. Тени, произведенные игрой лунного света, плясали под ее ногами. Сердце девушки начало биться чаще с каждым шагом. Она шла все увереннее, чтобы увидеть таинственного юношу, который занят заботой о животных. Своего любовника. Он был ее желанием и ее свободой… хотя бы на некоторое время.

Как говорится: Зимы нет только на землях надежды.

Он будет ждать ее, как и всегда, в зеленой палатке.

Он был странным мальчиком. Большую часть времени держался особняком и, похоже, лучшей компанией для себя полагал животных. Однажды юноша признался Деворе, что ему всего семнадцать лет. А еще назвал свое имя. Михаил. Фамилии он не называл, а она не стала спрашивать. Михаил появился в цирке чуть больше месяца назад, вещей при нем не было, одежда висела на нем мешком — похоже он украл ее с чьей-то бельевой веревки, пока она сушилась на солнце. Девора задавалась вопросом, были ли у него хотя бы ботинки? Чаще всего он ходил босиком. Михаил имел худощавое телосложение — даже ребра можно было пересчитать — а кожу его украшал оливковый загар. Черные волосы всегда торчали в разные стороны, и, казалось, в них постоянно запутывалась солома. Когда он смотрел на Девору спокойным и неподвижным взглядом своих зеленых глаз, что-то в ее душе оттаивало и начинало согреваться. А в Михаиле словно что-то стягивалось и сжималось, будто подготавливая себя к тому, чтобы переродиться в нечто, неподвластное контролю. Именно таким он показался ей, когда она увидела его впервые. И так было до сих пор…

Он специально зажег несколько свечей для них в своей личной палатке, неподалеку от настила из сена, на котором спал. Для Деворы он расстелил мягкое одеяло пшеничного цвета. Но сначала, перед тем, как она полностью вошла в его скромную обитель, он повернулся к ней и предложил завернутое в светлую холщовую ткань синее платье. Она ахнула и улыбнулась, приняв подарок, не зная, что сказать, потому что уже очень давно никто не делал для нее ничего подобного. Вдобавок к этому дару, разумеется, Михаил собрал для нее полевые цветы… он всегда делал это, но платье…

— Ну же, примерь, — сказал он ей. Он хотел, чтобы она оделась для него. Ему доставит большое удовольствие после этого раздеть ее самому.

Где-то далеко от тента, в лесу, Девора услышала отдаленный волчий вой. Волк, заточенный в клетке, протяжно завыл в ответ.

Девушка прикрыла глаза и с истинным удовольствием сделала,