Аленкин астероид - Феликс Дымов

Давай условимся, что я был последним из них - я временно убыл из твоей биографии.

Он еще раз беспокойно посмотрел на шкалу:

- А теперь я бы хотел, чтобы ты отключилась.

- Нет!

- Но я уже все сказал. Попрощаемся - и, пожалуйста, уходи.

- Не надо! - крикнула я.

- Надо, Аленушка, милая, надо! Зачем тебе видеть остальное? Поверь мне, это неинтересно...

Он будто бы надвинулся на меня одними глазами. И прибавил мысленно: "Передай Киме... Впрочем, что же теперь?

Бесполезно..."

Наверно, ют холод, который подстерегал за скафандром дядю Исмаила, каким-то образом добрался и до меня. Я внезапно озябла, вздрогнула, охватила себя руками за плечи и закричала:

- Я не хочу! Не хочу-у!

Кто-то подошел спереди, властно взял меня за подбородок, загородил собой экран. Я пыталась увернуться, заглянуть за него, куснула пахнущую лекарством ладонь. Но он приподнял мое лицо, уставился в глаза бездонными черными зрачками. Я зевнула. Откачнулась. И мягко завалилась на спинку дивана.

"Зачем здесь врач-гипнотизер? - успела подумать я прежде, чем все поплыло передо мной и комната накренилась. - Очень приятно будет дяде Исмаилу моей сонной физиономией любоваться. И дурные мысли слушать..."

Я еще раз, борясь с непослушным телом, судорожно зевнула и погрузилась в вязкий, тревожный сон...

5

Меня жалели теперь не только во дворе, но и в городе.

Я думаю, и во всем мире тоже. Стоило выйти из дому, как меня окружали замаскированное сочувствие и показная беззаботность. Все боялись нечаянно меня растревожить. Ребята наперебой уступали в играх. "Проньку" отдавали без очереди - дворник тетя Маня лишь вздыхала, подперев щеку ладонью.

Я могла бы хоть тысячу раз выпрыгивать на Туньке из окна или плавать над крышами вдали от прогулочных трасс - никто не делал бы мне замечаний. На улице подходили незнакомые люди и будто случайно просили о какой-нибудь мелкой услуге В общем, как всегда, когда пытаются облегчить человеку несчастье. Если честно, я сама еще сполна в несчастье не верила.

Нет, я понимала: дядя Исмаил умер, и я никогда "же его не увижу. Восемь лет - это не тот возраст, когда понятие о смерти вообще в голове не укладывается. Но понимала все умом, чужим опытом, рассказами об иных, далеких мне умерших людях.

А вот с ним, которого я любила и знала, такое произойти не могло, не имело права случиться. Я понимала все как бы односторонне, за одну себя- я осталась, я не увижу, мне тосковать о нем. А тайком, где-то там на донышке души, надеялась, что вот сегодня или, в крайнем случае, завтра дядя Исмаил неожиданно ввалится к нам, отпихнет по привычке локтем Туню и заорет с порога: "Ну, как вам моя шуточка?" И в этот раз, ручаюсь, даже Т)ня нисколько на него не обидится.

Прошел почти месяц с тех пор, как дядя Исмаил перестал откликаться. Спасательные корабли все еще пробивались к нему сквозь встречные волны Пространства. Удалось запеленговать автоматический передатчик непременную принадлежность скафандра. Да что пеленгаторы! Уже самого дядю Исмаила стало видно в телескопы - он чуть наклонился вперед, улыбался мертвыми губами и защищался от чего-то согнутой, не донесенной до груди рукой, замерев в вечном и бестревожном сне Меня успокаивали тем, чю умер он легко, без мучений.

"Ну и что с того, - думала я, - ведь ему бы еще жить и жить, никак не менее ста пятидесяти лет..."

Пояс Астероидов принимал прежний вид Пустота, образовавшаяся вокруг дяди Исмаила, снова заполнилась малыми планетами, словно они, пропустив гребень гравитационной волны, возвращались на старые орбиты По уверениям астрономов, так будет несколько раз, все с меньшим радиусом возмущения. Но это можно было заметить лишь в телескопы Марса или Сатурна. Вблизи, со спасательных кораблей, расстояние скрадывалось все еще уплотненным Пространством...

Ах, если б можно было верить телескопам! До погибшего, казалось, совсем уже недалеко А пеленгаторы твердили: лёту к мест" трагедии еще около двадцати дней. Это противоречие выводило из себя лючей гораздо старше и разумней меня: разбегающееся Пространство поедало всю скорость кораблей, практически удерживая их на месте, как течение реки удерживает в одном и том же водовороте лодку с отчаянно гребущими людьми.

Я несколько раз пробовала украдкой вызвать дядю Исмаила. Но слышала только монотонный шум. А когда мама узнала про мои попытки - ой, что было! Расплакалась, пожаловалась врачу, меня т"т же обстучали, осмотрели и в конце концов заставили дать торжественное обещание никогда ничего подобного не выкидывать. Дать такое обещание мне ничего не стоило: канал связи с дядей Исмаилом постепенно блокировался и сам собой расплывался в невнятный фон.

Цирк, театр и Дом Чудес одновременно взяли надо мной шефство. Не отстали и космонавты: стоило мне лишь заикнуться - любой свободный от вахты разведчик изъявлял готовность лететь со мной, куда я только захочу. Но я никуда не хотела.

Прежние дворовые дела перестали меня волновать. Ребята жалели меня, а мне странным казались их мелкие детские хлопоты и какие-то происшествия, важные лишь для них самих.

Мне хотелось быть рядом с командиром разведчиков Тоболом Сударовым. Или, например, с Читтамахьей. Но даже им редко удавалось вытащить меня из дому.

Впрочем, дома тоже стало неспокойно. Мама взяла отпуск и все время караулила меня, ловя смену выражений на моем лице. Папа научился так здорово "не обращать внимания" на мое настроение, что поневоле напоминал о нем на каждом шагу.

А Туня витала надо мной ангелом, постоянно заглядывая в рот и надеясь предугадать мои желания. А у меня из всех желаний осталось одно-единственное: хоть ненадолго уйти от жалости, остаться одной, запереться в комнате, занавесить окна и тихотихо побыть в полумраке. Со своим горем. И своими воспоминаниями.

По видео часто наведывался Антон Николаевич. Начинал всегда с одних и тех же вопросов, только менял их очередность. Строил вопросы четко, гладко, бодрым докторским голосом: "Ну, как нам понравилась выставка марсианской" флоры?

Почему в плане на завтра не учтен океанариум? Каникулы кончаются, хорошо ли мы готовимся к четвертому классу?"

И тому подобное, такое же насквозь пресное и полезное, как рыбий жир. Оттого я не очень охотно беседовала с этим неулыбчивым и вечно занятым человеком. Даже в наши с ним разговоры вклинивался вкрадчивый референт Токаяма, перебивал по неотложному делу какой-нибудь нетерпеливый исследователь... А вот с Читтамахьей мы подружились всерьез, хотя из-за дяди Исмаила он вначале и заходить к нам боялся: он взвалил на себя всю вину за саму катастрофу, а потом за неудачу спасательной экспедиции. Да-да, боялся - он мне сам так сказал. Но все равно без конца приходил, и я неожиданно для себя поддавалась на его уговоры и шла гулять.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});