Пески Палестины - Руслан Мельников

Бурцев тоже начинал понемногу дуреть от жары и монотонной, убаюкивающей верблюжьей поступи. Грань между однообразной реальностью и миражами перегретого сознания постепенно стиралась. Накатывала дрема. Накатывала, накатывала, накатывала…

Из странного состояния полусна‑полубодрствования выдернули яростные крики и сабельный звон.

Бурцев всполошился, едва не свалился вниз, на твердый горячий песок. А падать с Горбоконя пришлось бы ох прилично…

— Тпр‑р‑ру! — рявкнул по привычке. Резко натянул повод.

Поводу глухая горбатая скотина повиновалась, встала послушно.

Бурцев рывком сорвал с пулемета одеяло, завертел головой и стволом.

То была не засада. Рубились Бурангул и Бейбарс. Страшно рубились — насмерть. Вот‑вот, блин, поубивают друг друга! И зачинщика сразу видать: Бейбарс наседал, Бурангул оборонялся.

— Эй‑эй, джигиты! Уймитесь!

Бурцев развернул верблюда, погнал к поединщикам. И не он один: отовсюду уже спешили всадники — сарацины Бейбарса и рыцари Жана Ибеленского.

— Сабли в ножны, кому говорю!

А ни фига! Его не слышали. Изогнутая сталь сверкала, плясала, звенела. Только незаурядное мастерство конно‑сабельного боя спасало обоих фехтовальщиков от верной смерти. Но надолго ли хватит того мастерства в столь бешеном темпе отчаянной рубки? Кто‑то должен уступить, сплоховать, ошибиться…

Нет, криками сейчас делу не поможешь. Бурцев пошел на таран. Здоровенная туша дромадера с разбега вклинилась между всадниками, отбросила в стороны лошадей.

— В чем дело? — рыкнул Бурцев по‑татарски.

— Он татарин! — взвизгнул Бейбарс на том же языке.

— Эка невидаль! Ну и подумаешь! В моих жилах тоже течет татарская кровь и ниче…

Фьюить!

— …го!

Бурцев едва успел уклониться от размашистого сабельного удара.

— Убью, шайтановы дети! Обоих убью!

Звяк‑ш‑ш!

Уж второй удар неминуемо снес бы Бурцеву голову, не окажись на пути сверкающего клинка ствол МG‑42. Третьего выпада, к счастью, не последовало. Воспользовавшись благоприятным моментом, Бурангул что было сил шибанул сверху вниз по эфесу вражеского оружия, выбил саблю из рук эмира, бросил свою, цапнул Бейбарса за пояс.

Дальше пошла татарская народная забава — борьба в седлах да на кушаках. Пыхтели противники недолго: тут уж юзбаши оказался сильнее и опытнее мамлюка. С коней в итоге упали оба, но Бурангул сидел сверху, а Бейбарс под татарином плевался песком и невнятными ругательствами.

Взвыли, загалдели, замахали саблями наголо подоспевшие сарацины. Горячие бойцы Бейбарса, толком не разобравшись, рвались в драку. Дружинники Бурцева — тоже с обнаженной сталью — сгрудились живой стенкой перед воеводой и Бурангулом. Рыцари‑тяжеловесы Жана Ибеленского подзадержались — пылят вон неподалеку. Пока еще доскачут…

А арабы надвигались, не скрывая своих намерений. Блин! Намечалась нешуточная резня с превосходящими силами сарацин.

— Э! Э! Э! Парни! — Бурцев обратил в сторону воинственных союзничков пулемет. На охладительном кожухе ствола красовался глубокий след доброй дамасской стали, но от этого МG‑42 не утратил ни боеспособности, ни грозного вида.

Глава 26

Всадники придержали коней. В рукопашную сарацины не полезли. Зато лучники в задних рядах торопливо расстегивали саадаки и колчаны.

— Мафиш! Миш мумкин![36] — Между противниками, как шайтан из коробочки, выскочил Хабибулла на пегом жеребце.

То ли своевременный призыв уважаемого аксакала сделал свое дело, то ли лязг пулеметного затвора. А может, арабы поостыли, убедившись, что убивать их драгоценного эмира никто не собирается. И ведь в самом деле… Бурангул уже отпустил Бейбарса. Подобрал обе сабли, отошел подальше. От греха… Мамлюкский предводитель, поднявшись, стряхивал песок и сыпал проклятиями.

Подоспела рыцарская конница. Остановились. Молчали сейчас все — угрюмо и напряженно. Говорили только Бейбарс и Хабибулла. Переругивались, точнее. Видимо, араб, ходивший в друзьях у Айтегина, имел право отчитывать молодого эмира. И Хабибулла этим правом пользовался в полной мере.

Кричали они долго. Потом взяли на полтона ниже. И еще на полтона. И еще… В конце концов вспыльчивый мамлюк утихомирился.

— Кулю тамэм?[37] — поинтересовался напоследок Хабибулла.

— Аюа,[38] — буркнул Бейбарс. И дал отмашку своим воинам.

Сарацины вложили клинки в ножны, убрали луки. Мир‑дружба‑жвачка‑кумыс? Хабибулла повернулся к Бурангулу:

— Отдай саблю эмиру.

Юзбаши вернул трофей.

Бейбарс принял клинок, недовольно бросил в ножны. Вскочил на коня. Стеганул плетью, умчался вперед — к головному дозору. Ну да, обидно, небось, такому гордецу потерпеть поражение при всем честном народе. Хотя, с другой стороны, мамлюк ведь нападал на двух противников сразу. Причем один был с «шайтановым оружием». Это обстоятельство все же должно оправдать Бейбарса в глазах подчиненных.

— Чего он так взбеленился‑то? — поинтересовался Бурцев.

— Татар не любит, — коротко ответил Хабибулла.

— Ну, это я уже понял. А почему?

— Так. Давние счеты…

Непорядок! Бурцев нахмурился. Конфликты в отряде ему не нужны. В самом деле, что за дела такие?! Что за разборки на межнациональной почве?! Не успели до Торона добраться, а бойцы уже рубятся друг с другом! Дуэлянты хреновы…

Бурцев поспешил вслед за Бейбарсом. Догнал. Подъехал вплотную. Окликнул с высоты верблюжьего горба по‑татарски:

— В чем дело, эмир?

Бейбарс насупился, отвернулся.

— Мне казалось, у нас сейчас общий враг. Выясняя отношения между собой, мы только играем ему на руку.

— У меня много врагов, Василий‑Вацлав.

— Охотно верю. Но все‑таки какие претензии к Бурангулу?

— Он татарин.

Опять двадцать пять!

— А поподробнее?

Бейбарс помедлил немного. И ответил. Поподробнее. Затянул — уныло и монотонно, словно какой‑нибудь степной акын…

— Я родился на побережье Атырау, в роду Елбарлы племени Берш, в знатной семье отважного Жамака и верной своему мужу Айнек, — так начал свой рассказ о потерянной юности султанский мамлюк. — Тогда меня звали Махамеддином. Народ мой кочевал между реками Едиль и Жайыка[39] по бескрайним степям великого ханства Дешт‑и‑Кыпчак[40]. Когда в наши земли пришли орды монголов и татар, многие воины моего племени пали в боях. Берши, оставшиеся в живых, с женами, детьми, стариками, с больными и ранеными отступили в Корум[41]. Мы просили булгарского хана Анара дать нам дорогу через Судак. Хан пропустил нас, но лишь для того, чтобы ночью напасть на наши стойбища, лишенные должной защиты. Коварный Анар захватил тогда немало рабов. Среди пленников оказался и я. В тот год мне только‑только минуло четырнадцать.

М‑да… Дикие времена, дикие нравы. Татаро‑монголов, как, впрочем, и булгар Бейбарсу, действительно любить не за что.

— Что с тобой было потом?

— Потом? — Бейбарс невесело усмехнулся. — Потом был невольничий рынок в Сивасе, затем меня перевезли в Халаб на знаменитый базар Кылыш. Но продать раба с бельмом на глазу оказалось непросто. Покупатели не хотели платить за порченый товар. Только в Дамаске за меня дали восемьсот дирхамов. Смешная цена! Но больше никто и не просил.

Новый хозяин обошелся со мной не как с дешевой скотиной, а как с человеком. Возможно, потому, что сам в то время был в опале у султана Египта и, глядя на меня, видел свое будущее. Однако в шкуре раба — хвала Аллаху! — ему побывать не довелось. Зато мы сдружились. Не как добрый господин с верным слугой, а скорее как отец с сыном. Хозяин стал моим учителем и наставником. Я же дал клятву, что о потраченных на меня дирхамах эмир Айтегин аль‑Бундуктар не пожалеет никогда.

— Айтегин?!

— Да, это он выкупил меня из рабства и сделал мамлюком султана.

Вот как?! Бурцев присвистнул от удивления.

— А ведь ты уже сравнялся со своим хозяином и учителем? Ты теперь тоже эмир.

— Нет, еще не сравнялся. Пока я только младший эмир в султанской гвардии. Но, может быть, позже…

Глаза Бейбарса мечтательно блеснули.

— Да, парень, все у тебя получится, — заверил Бурцев бывшего раба и будущего повелителя. — Далеко пойдешь, уж поверь. Дальше даже, чем думаешь… Только вот Бурангула не задирай, а то можешь и не дожить до своего звездного часа. Что там у вас с татарами было и что еще будет — бог весть. Но сейчас все мы — пальцы одной руки. И ты сейчас подчиняешься мне, понял, младший эмир?

Мамлюк вскинул голову. Сверкнул глазами.

— И нечего на меня зыркать. Такова, между прочим, воля твоего наставника Айтегина аль‑Бундуктара, если ты забыл.