Царь нигилистов 3 - Наталья Львовна Точильникова

class="p1">Мама́ вздохнула.

Скрипнул стул, зашуршали шелка, она встала и направилась к двери.

Пришел Никса.

— Саш, мы все очень просим за тебя, но папа́ говорит, что он бы давно вернул твоего студента, если бы не твой бунт.

— Ну, какой это бунт!

— Саша! Ты все прекрасно понимаешь. Он прав.

— В отношении Николая Васильевича он не прав, и кажется начинает это признавать. Ждем.

— Сашка! С ним разговаривал я, мама́, Енохин, Зиновьев. Он совершенно непреклонен.

— Боже мой! Даже Зиновьев! Как он решился?

— Ты его плохо знаешь. И Григорий Федорович за тебя очень просил. И Яков Карлович. И Сухонин. И Куриар. И даже Шау.

— А если все вместе?

— Коллективное письмо, да? Или петиция? Ненасильственный метод номер 99. Или какой там? Не беспокойся, я запомнил.

— Отлично! Запоминаешь на лету. А на практике?

— У меня была мысль подписи собрать. Оттон Борисович отговорил, потому что еще больше похоже на бунт, чем твоя голодовка. Только хуже сделаем.

— Ну, валяйтесь в ножках по очереди!

Никса возвел очи к потолку.

— Не умеют у нас в России объединяться! — продолжил Саша. — Вся эта русская соборность — мечта маниловская. Моя хата с краю, мое дело сторона, своя рубашка ближе к телу и прочая типичная народная мудрость. В этой стране каждый за себя!

— Ну, ты же не за себя!

— Пытаюсь затянуть вас в Европу. В прорубленное Петром Алексеевичем окно.

Никса хмыкнул.

— Так и представляется, как Россия падает из окна и разбивается об Альпы.

— Почему же? Наоборот: расправляет крылья и летит.

— Саш, у нас боятся объединяться. Но умеют. Когда захотят.

— Будем надеяться.

— Ладно, до завтра, — вздохнул Никса. — Я утром зайду.

Ночью Саша снова не мог заснуть.

Сколько их было, таких борцов, и в оппозиции, и среди лучших представителей власти! Кто был убит, кто умер в тюрьме, кто в эмиграции. Кто-то был не понят и проклят потомками. Иногда им удавалось вывести эту страну к свету. Но ненадолго, лет на 8-10 в лучшем случае, а потом она погружалась опять в свое болото: несвободы, произвола, пьянства, воровства, лжи, убийств и террора против соседей.

Александр Второй казался союзником, и тем больнее воспринималось его самодурство.

Можно просто бросить все и уехать, прихватив с собой свою команду. С его знаниями и работоспособностью он не пропадет нигде. Но нет! Все мы терпим до последнего, до конца надеясь, что все можно исправить здесь. Словно березок больше нигде нет, а также холодного лета, осенней распутицы, морозов и снега.

Утром Никса забежал буквально на десять минут перед уроками.

— Енохин говорит, что это уже опасно, — прошептал он. — Сашка! Не надо больше! Что же я буду делать без тебя?

— Ты законченный эгоист! — припечатал Саша. — Только о себе думаешь.

— Не только! Что мы все будем делать без тебя?

— А что я буду делать с самим собой, если сдамся?

Никса положил руку поверх Сашиной и вздохнул.

— Теплее в гроб кладут, — сказал он.

После брата в комнате появился еще один визитер. И этого посетителя Саша, признаться, ждал. Было бы удивительно, если бы обошлось без него.

У кровати сел Иван Михайлович Балинский.

— Доброе утро, Ваше Императорское Высочество! — сказал он.

— Можно, конечно, поспорить с тем, насколько утро доброе, — заметил Саша.

— От вас зависит…

— Не от меня. Я, кстати, ждал вас.

— Разумеется, если человек твердо решил умереть, это заставляет сомневаться в его душевном здоровье.

— Я не решил умереть, — усмехнулся Саша. — Я решил победить.

— Можете не успеть, я ведь тоже врач.

И он прощупал пульс на холодной Сашиной руке.

— Плохо, — заключил он.

— Я не могу не успеть. Если я умру, это тоже будет моя победа. Но я не хочу для отца такого сокрушительного поражения.

— Ну, какая это победа! — сказал Балинский. — Это бессмысленный героизм.

— Уверен, что не бессмысленный. Может быть, папа́ поймет, что справедливость важнее самолюбия.

— У вас у обоих самолюбие!

— Отлично! Гражданскому мужеству вы уже научились. А говорите «бессмысленный»!

— Я бы и раньше так сказал. По крайней мере, вам.

— Понимаете, если сейчас сдастся он, будет восстановлена справедливость, если сдамся я — уничтожена целая лаборатория, работа которой могла бы спасти тысячи жизней, а я потеряю уважение к себе. Мы в разном положении, и я не сдамся.

На занятия Саша не пошел. Гогель посмотрел на него, вздохнул и не стал настаивать.

День прошел в полусне. На обед он пил воду, есть уже почти не хотелось.

Приходил Енохин, трогал лоб и щупал пульс. Отводил глаза и даже не пытался увещевать.

После уроков забежал Никса. Сел рядом, пытался выдавить улыбку. Что-то рассказывал про Володьку и учителей. Держал за руку.

А потом пришел папа́. Высокий, прямой, в генеральском мундире со шнурами.

Резко повернулся и положил на тумбочку рядом с кроватью клочок бумаги.

Коротко приказал:

— Читай!

Саша взял записку:

«Ректору Императорского Московского Университета тайному советнику Альфонскому Аркадию Алексеевичу. Повелеваем: студента Склифосовского Николая в университете восстановить и разрешить ему жить в столицах.

Александр».

И подпись. Бисерным почерком с завитушками и двумя росчерками с нажимом: сверху и снизу. Роскошная, и впрямь царская. Произведение искусства.

— Это телеграмма? — спросил Саша. — Она отправлена?

— Да, — кивнул царь. — Конечно.

Саша подумал, что неплохо бы получить подтверждение от Склифосовского, но решил не эскалировать ситуацию. Он пока не ловил папа́ на лжи.

— У нас есть что-то вроде яблочного сока и протертой моркови? — спросил он пространство.

Никса взял со стола телеграмму, прочитал, улыбнулся и бросился на шею отцу.

— Мать благодари! — бросил царь Саше, обнимая старшего сына.

Вечером из рассказов Никсы стало ясно, что благодарить надо не только мама́, а целую толпу.

Мама́ он конечно отблагодарил. И обнял, и поцеловал руку.

— Больше так не пугай нас, — попросила она.

— Только, если окажется, что нельзя иначе.

Морковку, протертую с яблоком, принесла лично Китти. Так что он уплетал салатик под длинный спич брата об истории своего спасения.

— Во-первых, папа́ получил письмо от Мадам Мишель…

— Да? И что писала Елена Павловна?

— Перед ней отчитались твои студенты. Оказывается, зверьки, которых вы заразили золотухой, подохли один за другим.

— Ты так спокойно говоришь об этом? Видел бы ты эти милейшие существа!

— Я стараюсь говорить спокойно. Я же понимаю, что это значит. Их заражали золотухой, а они умерли о чахотки. И твои эскулапы нашли у них клетки Пирогова.

— Гранулемы, Никса. Но за тебя мы еще поборемся. Морская свинка более нежное существо, чем цесаревич.

— Во общем, Мадам Мишель написала, что ты — гений, а твоя