Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2 - Антон Дубинин

Ветер шевелил на груди раздранную желтую котту. Темные глаза юноши остановились на чем-то взглядом, на уровне моего сердца. И стали широкими-широкими. Я проследил его взгляд и наконец увидел. Крест, мой крестоносный знак, красный, немного криво нашитый по левую сторону нашей прачкой.

Губы юноши скривились, словно он собрался заорать. В руке у него был меч — так и оставался там, накрепко зажатый — но рука с мечом была правая, а развернулся он через левое плечо, так что все, что у него получилось сделать — это неловкий взмах, будто курица крылом. Я облапал юношу сзади обеими руками, прижимая его локти к туловищу. Тот рванулся всем телом, испустив нечленораздельный яростный звук. Мимо нас ехали конные — по одному, по двое, очень быстро, не обращая никакого внимания. Черноволосый юноша изогнулся и ловко ударил меня головой в лицо. Я не успел нагнуться, чтобы защититься шлемом, и замычал от боли. По подбородку потекла кровь, но хватки я не ослабил.

От резкого движения мы оба едва не свалились с коня. Умное животное пораженно остановилось. Ужасно глупо было так сидеть, крепко обняв своего врага, посреди улицы тулузского предместья. Но ничего более разумного мне в голову не приходило.

Юноша неожиданно так выругался, как я еще не слышал даже от парижских студентов. И добавил:

— Р-руки убери… сучий потрох!

Я мог бы боднуть его в затылок — при наличии острой верхушки шлема это принесло бы эффект. Но я не хотел.

— Сиди, — выдавил я, набычивая голову. — Молчи. Не ори.

Тот, парень умный, мгновенно распознал мое намерение, как можно сильнее наклонился вперед. Замечательная позиция, нечего сказать! Конь тем временем остановился. Из-за невысокой ограды деревянного домика выглядывали ветки какого-то куста. Конь вытянул длинную шею и принялся жевать.

Мой… собеседник — как ни трудно назвать его так, иначе тоже не получается — тем временем издал странный замороженный звук. Я не сразу распознал его и сперва подумал, что того тошнит. Звук повторился, и я ушам не сразу поверил — тот едва сдерживал смех.

А что делать, и впрямь положение — комичней не придумаешь. Впору фаблио написать. Про двух доблестных рыцарей. Хуже, чем про Беранжера Пышнозадого, получится.

— Смешно? — глупо спросил я. А что еще оставалось делать.

— Ты правда франк? — спросил тот, продолжая дергаться всем телом — то ли от смеха, то ли в попытке вырваться.

— Да. То есть нет… Слушай, если я тебя отпущу, не трогай меня.

— Еще чего, — резонно отозвался тот. — Я тебя зарублю.

— Тогда не пущу.

— Ладно. Посмотрим, надолго ли тебя хватит. А еще я могу заорать.

— Если заорешь, я тебя ударю шлемом в затылок. Может, даже получится насмерть.

— Ха. Ври давай. Если б мог, давно бы ударил.

— Послушай… Я не шпион, — выдавил я, еще глупее прежнего — а делать-то что? Руки мои медленно, но верно начинали неметь. Еще немного — и простым рывком парень сможет освободиться. И тогда пиши пропало. Оставался еще вариант попробовать-таки трюк со шлемом; но бить в затылок человека, только что спасшего мне жизнь, страшно не хотелось. И вообще, Иисус-Мария, не хотелось мне никого бить!

— Ага, конечно, — хмыкнул тот, откровенно издеваясь. — А кто ж ты тогда? Парламентер? Старая тетушка Гильометта, приехавшая в гости к племянникам? Или карнавальная маска?

— Мне нужно к графу, — вот все, что я смог сказать. — У меня к нему… дело.

— Ха-ха, — ненатурально отозвался мой оппонент. Мы опять надолго замолчали.

— Слышь чего, — сказал наконец парень, чуть напрягая мышцы — как будто проверяя, много ли у меня еще осталось сил. Ему тоже было нелегко держать на весу тяжелый меч, неожиданно осознал я. И еще осознал, что сам я остался без меча — должно быть, выпустил его из рук, когда падал вместе с конем. Так что окажись мы с новым знакомцем друг от друга на расстоянии сажени друг от друга — мои шансы на выживание приблизились бы к минимальным.

— Слышь чего. Откуда ты так по-нашему говоришь?

— Да я… провансалец. Наполовину.

— Ха-ха, — снова ненатурально отозвался чужак — первый, кому я сказал о себе правду, и тот не поверил. Впрочем, неудивительно.

— И чего ж ты меня не сбросил там… на поле? — спросил тот, помолчав. Эта мысль, которую я настойчиво пытался донести до него долгими «объятиями», только сейчас пришла в кудлатую голову: у меня было так много отличных шансов его убить, да только я не стал. Не хотел, значит.

— Не хотел, значит, — честно сказал я. И не услышал в ответ «ха-ха», хотя уже успел к тому подготовиться.

— Ехать надо, — встрепенулся парень, услышав вдали что-то, мною пропущенное. — Слышь? Надо ехать. Отцепись.

— А ты меня рубить не будешь?

— Посмотрим.

— Нет уж, на «посмотрим» я не согласен. Скажи, что не будешь. Скажи — не буду. Э?

Просить перекреститься или еще чего было бы разумней — да только как может перекреститься человек, которого держат за обе руки? Кроме того, смутное воспоминание, что все тутошние люди — еретики и не христиане, оставляло мне выбор полагаться только на честность нового знакомца. Тот посопел, нехотя сказал:

— Э. Не буду.

Я с громадным облегчением разжал занемевшие руки. И тут же со всей силы ударился спиной о камень: черноволосый парень свалил меня с коня, и пока я, кряхтя от боли, приходил в себя, обнаружился сидящим у меня на груди. Его острые колени впивались мне в раскинутые руки; у самого горла я увидел, скосив глаза, блестящую сталь клинка.

Я исхитрился плюнуть предателю в глаза. Плевок не долетел, упав мне самому на грудь. Тот же улыбался во весь рот, и зубы у него были белые и крупные.

— Ну как? Хорошо я тебя подловил?

— Ты… лжец. Сволочь.

— А вовсе нет. Я когда сказал «не буду», то тихонечко шепотом прибавил: «тебя отпускать». Так что все честь по чести, Бог меня не накажет. А ты, франк, теперь говори все начистоту. Чего тебе здесь надо? Зачем в город пробрался? Говори, а не то… — клинок недвусмысленно царапнул мне кадык. Я с трудом сглотнул.

— Надо… поговорить с графом Раймоном.

— Врешь.

— Не вру.

— Ну и что ты ему скажешь? Графу-то? Давай мне говори, что графу хотел сказать.

Я едва не рассмеялся. Но парень с перепугу еще приблизил клинок к моему горлу, так что стало уже по-настоящему больно. Я закрыл глаза и без слов обратился к ангелу-хранителю, хотя настоящий страх почему-то никак не приходил. Слишком быстро и глупо все случалось, чтобы мне успеть испугаться.

— Я бежал… от франков. Хотел… перейти к графу. Потому что я… наполовину провансалец. — Я говорил, а сам удивлялся, как глупо и неправдоподобно звучит моя правда. Тем более что рождалась она непосредственно сейчас. Я и не знал, что собираюсь оставить крестоносное войско, бежать от брата, от всего, к чему привык — а теперь, когда так получилось волею Божьей, казалось, что ничего разумней измыслить было нельзя. Я уже даже начинал гордиться собственной смекалкой, подарившей мне такой чудесный способ бегства. От родства моей матери — к родству отца.

— Что за чушь.

Как же это обидно, когда ты говоришь правду, а тебе не верят! Я начинал понимать ветхозаветных пророков. Никому, никогда я не говорил так много правды — а толку-то? Сейчас меня прирежут в проулке предместья, как куренка. Глупо ужасно. Обидно до слез.

— Клянусь своей жизнью, — тихо сказал я. И посмотрел ему в глаза.

Мы долго глядели друг на друга. Я успел изучить его лицо до мельчайших черточек — широкие, не сросшиеся брови, грязные потоки пота по вискам, подбородок с намеком на первую юношескую растительность. Густые, как у девицы, ресницы. Красивый парень, куда красивее меня. И, пожалуй, сильнее.

Он облизнул губы и встал.

Я не сразу смог подняться, и парню пришлось протянуть мне руку. На полпути ему пришла новая мысль, и он замер в пол-оборота:

— А может, ты хочешь убить графа?

Должно быть, в глазах моих отразилась вся никчемность подобной идеи, так что он даже не стал ее развивать. Взобрался на коня, с сомнением поглядывая на меня. Меч он так и не опустил в ножны, хотя рука уже заметно дрожала от усталости.

— Пойдешь, держась за стремя, — сообщил он сверху вниз. На простом лице его, так подходившем для радости, любое мыслительное усилие выглядело мучением. Я согласно кивнул, хотя ноги болели все сильнее. Перед тем, как взяться за стремя — хоть небольшое, а подспорье в пути — я вспомнил кое о чем и содрал с себя обрывки котты. Но не бросил, а затолкал желтый бесформенный ком себе за пояс.

Юноша оценивающим взглядом окинул мою кольчужку — не сильно-то лучше, чем у него самого, во многих местах чиненую, перекупленную братом для меня у одного оруженосца из отъезжающих обратно в Куси. Бог ты мой, он мне нравился. В самом деле нравился. Как ни один из моих ровесников до сих пор. Я поймал себя на мысли, что невольно сравниваю его с Эдом — и сравнение получается не в пользу последнего. Мой брат непременно зарезал бы лежачего врага, провансальца, без долгих расспросов — так я тогда думал, милая моя, и до сих пор не знаю, прав ли я был.