Абрикосовый мальчик - Людмила Леонидова

– Наконец-то у нас будет мальчик! – искренне обрадовался Царев и, поцеловав Любашу, подарил ей очередное дорогое украшение. Не знал он, что судьба ребенка еще не решена.

– Может быть, не стоит? – сомневалась будущая мама. – Мы оба так заняты.

– Наконец-то ты угомонишься и станешь дома, как Пенелопа, ждать мужа, – шутил Арсений, заранее зная, что этого никогда не произойдет.

Роды протекали трудно и унесли много сил у немолодой уже женщины, все-таки за сорок! Однако мальчик родился крепким и здоровеньким.

На сей раз имя выбрала ему сама Любовь Михайловна – Роман. Так звали ее возлюбленного.

Злые языки пытались донести Цареву об измене жены. Но то ли это не имело для него значения, то ли он не верил сплетням, но к способному, умненькому мальчику Роме, совсем не похожему на него, Арсений относился так же ровно и хорошо, как и к дочерям. Английская школа, затем – элитный вуз, светивший перспективной работой за рубежом. Ставшему к тому времени академиком Цареву никто не отказывал. Таня оканчивала Суриковское училище, имела собственную скульптурную мастерскую. Дана, еще не оперившаяся студентка факультета журналистики, уже работала на телевидении.

А воздушная балерина Любочка, пережившая пылкий возраст влюбленности, стала респектабельной мадам Царевой, однако сохранившей свои изящные формы. Она гордилась детьми, воспоминаниями о бурной творческой молодости, продолжая вести неспокойную светскую жизнь московского бомонда.

Особняк в центре Москвы эпохи сталинских заигрываний с научной интеллигенцией, выделенный теперь одному из известнейших академиков, никогда не пустовал. Бывшая балерина, не отошедшая от театральных дел, любила тусовки. Ей, выросшей в богемной семье, нравилось, когда до ночи гремела музыка, приезжали после спектаклей актеры, под большим секретом передавались театральные сплетни, словом, кипела жизнь.

Однако Танечка с Даной, стремясь к самостоятельности, настаивали на отдельном кооперативном жилье. Девочки стеснялись приводить к себе друзей, потому что дом всецело заполоняли гости мамочки. Таня часто скрывалась от родительского глаза у своего возлюбленного, престарелого художника, польстившегося то ли на молодое тело, то ли на связи академика Царева. Однако обременять себя узами брака служитель муз не торопился.

Дана смывалась на студенческие вечеринки, в «хаты без родительского глаза».

– Ромка закончит вуз и все равно уедет за границу, – стонали девчонки, – а нам тут с вами куковать.

И только Дениска, сын Романа, родившийся сразу же после его быстрой свадьбы с сокурсницей, останется жить с бабушкой и дедушкой в этом большом просторном доме. Дед все свободное время будет посвящать внуку.

Огромная библиотека с книжными шкафами в два этажа стала обителью двух мужчин. Когда в гостиной гремела музыка – кто-нибудь привозил бабушке в подарок музыкальный презент, и шумные гости подолгу не расходились, – Арсений с Дениской находили здесь убежище от гомона и посетителей.

Усталая домработница, воспитавшая три поколения детей Царевых, сбивалась с ног. С питанием даже в Москве становилось все хуже и хуже. В продуктовом спецраспределителе, куда был прикреплен академик Царев, и то были очереди.

Однажды домработница попросила Любовь Михайловну отпустить ее назад в деревню.

– Времена настали тяжелые, перестройка. У нас в деревне совсем есть нечего. Раньше я хоть какими-то продуктами им могла помочь, а теперь... Возвращаюсь к своим детям. Ваших вырастила, поеду я, Любовь Михайловна. Уж простите меня, старую, им без меня совсем плохо.

Любовь Михайловна растерялась.

– Как же так? А дом кто будет убирать, стирать, в очередях стоять? А за Арсением кто будет ухаживать? Ведь я же этого делать не умею, – жаловалась она своим многочисленным приятельницам. – Кем же мне верную Дусю заменить?

Приятельницы, как сороки, передавали друг другу новость: «От Любаши Дуся уходит. Как ей, бедной, жить дальше? Кого искать?»

Выход нашелся неожиданно. Способная на выдумки подруга Любовь Михайловны, занимавшая нужную, а точнее, блатную административную должность в консерватории, придумала.

– Я тебе такую девочку нашла! Умная, образованная, работящая, приехала в консерваторию поступать.

– Что ты такое несешь, милочка? Мне же нужно, чтобы она не оркестром дирижировала, а кастрюлями да плошками с поварешками. Чтобы за Арсением ухаживала. Знаешь, какими мужчины привередами после пятидесяти становятся? И воротничок на сорочке не так выглажен, и суп недосолен. Дусю замотал просто. А девчонки? А Ромка? Она их обслуживать должна. Дуся неделю, как уехала, а в доме кавардак!

– Я тебе говорю, девочка что надо, не избалованная, из провинции. Все делать умеет. И характер ангельский. Я в людях разбираюсь! Ее родственница приютила, на время экзаменов. Мне ее наша гардеробщица в консерватории нашла и привела. Я ей помочь с экзаменами пообещала.

– По какому классу она собирается у вас учиться?

– Любаша, ну какая тебе разница, по какому классу? Возможно, по классу фортепьяно, а может, хорового пения. По-моему, она в детском хоре пела. Будет твоего Арсения песнопением ублажать или детям колыбельную петь.

– Моим детям только колыбельной не хватало!

– У тебя все равно никакого выхода нет. Я пообещаю, что год она на вас поработает, тогда в консерваторию запишем. Приходи, завтра смотрины устрою.

– Ну, подруга, ты и выдумщица! Как зовут твою абитуриентку?

– Клавдия ее зовут, Клавочка! Хорошее русское имя!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Клавочка с детства любила музыку, нотки повторяла звук в звук, ритм чувствовала с детского сада. Вот и отдали ее родители в музыкальную школу. Клавочка стала солисткой в детском хоре. Звонкий чистый голос преподаватели считали временным. «Вот переходный возраст минует, тогда можно будет говорить о ее дальнейшей судьбе», – уговаривали они беспокойную маму. А пока юной пионерке рукоплескали на всех концертах. Переходный возраст надвигался, Клавочке исполнилось четырнадцать, а голос оставался, как у соловья.

Однажды в их закрытый город Энск приехала представительная делегация из Москвы. К визиту важных гостей долго готовились. После рабочей программы участникам делегации показали концерт с выступлением детского хора. Клавочка, как всегда, солировала. Задорные песни Пахмутовой взволновали московскую делегацию. И сам академик Царев, чей портрет висел в заводском дворе – первым в ряду ударников и передовиков производства, лично перед начальством похвалил Клавочку, дескать, таланты у вас тут растут выдающиеся. На проводы делегации в Москву, запомнив похвалы, услужливые общественники выбрали именно Клавочку, чтобы она преподнесла академику цветы.

Царев, стройный мужчина в расцвете лет, взяв из рук Клавочки букет, посмотрел в ее серые, огромные, как блюдца, глаза и, поцеловав в щеку, сказал:

– Ты очень талантливая, девочка! Тебе надо непременно в Москву, в консерваторию поступать.

Неокрепшее сердце подростка вздрогнуло и затрепетало. Она влюбилась в знаменитого ученого с первого взгляда.

Мама Клавочки, работавшая в заводской библиотеке, сразу после отъезда делегации принесла местную газету с заметкой о проводах делегации, а там... сам Царев, целующий ее дочь. Девочка вырезала фотографию и бережно наклеила ее в свой личный дневник, которому она поверяла сердечные тайны.

Теперь каждый раз, проходя мимо доски передовиков производства в заводском дворе, Клавочка украдкой, чтобы никто не заметил, посылала его изображению пламенный взгляд.

Царев часто приезжал на завод, где, по рассказам отца Клавочки, работавшего там же, воплощались секретные идеи знаменитого академика.

С затаенной надеждой Клавочка ждала, что встретится с ним и он так же обнимет ее и поцелует. Но, как назло, концертов по случаю его приезда больше не устраивали и торжественных проводов не организовывали. Во время коротких наездов Царева в Энск Клавочке ни разу не удавалось выследить предмет обожания.

Шло время. К концу десятого класса она выросла во взрослую девушку, привлекательную, сероглазую, но, к своему огорчению, совсем не модную по тогдашним понятиям. Как бы мало она ни ела, а с едой даже в их закрытом городе становилось все хуже, девушка наливалась в теле, становилась полненькой и упругой, отчего страшно расстраивалась, завидуя длинноногим и высоким подружкам. Зато матовую кожу на ее шее, груди и бедрах, гладкую, натянутую, можно было сравнить с рекламными сливками, которые каждый день переливались на телевизионном экране. А пастельный румянец на щечках – с цветом наливных яблок.

Юноши заглядывались на Клавочку, выглядевшую как поспевший плод, готовый вот-вот сорваться с ветки. Веселый нрав певуньи и хохотуньи, несмотря на отсутствие длинных ножек и худобы, притягивал кавалеров. Но она для себя давно решила хранить верность одному. И, помня его слова, стала настаивать, чтобы родители отпустили ее в Москву поступать в консерваторию. Но перестройка, смутные предреволюционные времена настораживали родителей. Они возражали. Да и не на что было отправлять девочку учиться. Завод к тому времени стал недополучать финансирование, зарплату отец почти не приносил. Библиотекарша мама и подавно. Клавочка вынуждена была пойти преподавать уроки музыки в начальные классы общеобразовательной школы. Если бы не приусадебное хозяйство, где приходилось трудиться всей семьей, чтобы прокормиться, так и вовсе бы не прожить.