Измена. (не) Любимая жена - Лада Зорина

Вот поэтому тебе опаснее всего доверять.

— Значит, о своей драгоценной персоне печёшься? — я отступила.

— Тебе всего-то и нужно было всё мне рассказать. С самого начала. И если бы ты ничего не утаила, я остальных слушать не стал бы. Но ты скрыла! Скрыла, значит, на то была причина!

— Да! И я тебе уже сто раз её озвучила!

— Независимость. Свой заработок, — неожиданно печально усмехнулся он. — Ну и кто теперь кому не доверяет? Ты до сих пор опасаешься. До сих пор не считаешь моё своим. Сколько бы раз я ни просил тебя об этом. Ты по-прежнему сама по себе.

Его это ранило — я видела по глазам. Но принять часть вины на себя не позволяло упрямство.

— А что же насчёт честности? — съязвила я в ответ.

Синие глаза опасно прищурились:

— А что с нею не так?

— Требуешь её от меня, но врёшь насчёт своей дражайшей подруги!

— Я уже говорил, — в низком голосе зазвучала угроза, — я с ней не спал.

— Если бы ты с ней не спал, сказал бы об этом сразу! Но ты молчал! Ты вообще не шёл на диалог! И я сделала выводы!

— Идиотские выводы.

— Самые очевидные! И не смей утверждать, будто между вами ничего не было! Не смей пытаться во всём винить меня за собственные грехи. Я тебе ни за что не поверю!

— Как будто я могу тебе верить!

— Ты про эти свои записи-доказательства? — я ткнула пальцем ему в грудь и прошипела. — Грош цена таким доказательствам. Но если ты предпочитаешь быть одураченным, я не могу тебе этого запретить. Пожалуйста! Верь всему яду, что льют тебе в уши!

Я развернулась и пошагала прочь, размазывая по лицу злые слёзы.

Герман вполголоса выругался и пошагал в сторону своего кабинета.

И мы очень вовремя разбежались после очередной бесполезной стычки — на телефон пришло сообщение от Светы: «Кое-что узнала! Разговор не телефонный. Завтра всё расскажу».

Глава 29

— Доверие. Умение доверять…

Её слова ввинтились ему в мозг, не отпускали, куда бы он и пытался направить свои мысли после этого проклятого интервью.

В теории решение не отказываться от записи казалось ему верным, правильным. Это важный кирпичик в пиар-кампании их новой линейки продукции, но на практике…

В голове тут же зазвучал насмешливый голос отца: «Если ты будешь усердно работать только когда тебе приспичит или ты чувствуешь желание поработать, далеко не уедешь. Сопли подбери!».

Он трудился со школы. Пахал, пока остальные отдыхали после уроков или эти уроки прогуливали. Он знал цену всему, чего достиг. Поначалу под зорким и безжалостным оком отца, позже — когда над ним уже никто не стоял, кроме его собственной тени, голосом родителя строго спрашивавшей с него за каждую минуту, проведённую праздно.

Тогда всё было ясно, понятно, прозрачно.

Он знал, что нужно делать, чтобы добиться необходимого результата.

Что урезать, от чего отказаться, чем пожертвовать.

Сейчас… он снова чувствовал себя потерявшимся школьником, которому не к кому идти за советом. Или хотя бы за элементарным участием.

Потому что… за эти короткие три года всем этим для него стала жена.

Жена, которую он до того боялся потерять, что не раз это видел в снившихся и мнившихся ему кошмарах. Он думал, что будет готов. Что слишком сильно это по нему не ударит, когда воплотится в реальность.

Вероятно, так сильно он в жизни ещё не ошибался.

Она была совсем рядом, он обнимал её, впитывая в своё исстрадавшееся от разлуки тело её успокаивающее тепло и близость.

И в то же самое время она была бесконечно от него далеко. На вопросы репортёрши отвечала искусственно длинными, наверняка заученными фразами.

Она подготовилась, как прилежная школьница.

Как обещала.

— Доверие. Умение доверять…

Герман уставился невидящим взглядом в панорамное окно своего главного офиса. Осенняя столица как на ладони.

В Царицыно сейчас очень красиво. В прошлом году она украла его прямо посреди скучного совещания, которое он — впервые в жизни! — позволили себе переложить на плечи младшего брата.

Они гуляли по парку до самого вечера. И он ни минуты не пожалел о том, что совершил тот дерзкий побег из офиса.

— Герман Александрович, — ожил селектор, вытащив его из сладко-горьких воспоминаний, — к вам Марина. С бумагами по «Медиане».

— Пусть войдёт.

Игнатьева вплыла в его кабинет, с преувеличенной аккуратностью опустила документы на стол.

— Проверять будешь? — приподняла соболиную бровь.

Он пододвинул пачку к себе, выхватил ручку из мраморного органайзера:

— Оставлю на твоей совести, — он открыл помеченную стикером страницу и поставил свою размашистую подпись. — Если где-то налажала, сама будешь за это отвечать.

Пауза.

— Это… такое твоё наказание или благодарность?

Он поднял на неё ледяной взгляд:

— Благодарность?

— За всё, что я ради тебя делала, — в уголках алых губ затаился призрак усмешки.

— К слову об этом, — Герман продолжал листать документ и ставить подписи, не позволяя себе ни намёка на эмоцию. — Как ты её раздобыла?

— Запись?

Он кивнул.

— А разве это так уж важно?

— А я разве имею привычку заниматься пустой болтовнёй?

Марина молчала, таки вынудив его снова поднять на неё взгляд.

— Мой встречный вопрос завёл тебя в тупик?

— Нет, — усмехнулась она, сверкнув ровным рядом неестественно белых зубов, — просто… за всю дополнительную информацию я уже назначила тебе цену.

Он почти не глядя поставил последнюю подпись, отодвинул от себя бумаги, бросил поверх них ручку и откинулся в кресле.

— Так это всё от большой и чистой тяги к сексу?

Она оценила его искренность и томно повела плечами.

— Не просто к сексу, Герман. К сексу с тобой. Столько лет прошло, а я до сих пор помню тебя, — многозначительная пауза, — в себе. Такое, видимо, не забывается.

— Ничем не сумею помочь, — он прошёлся по ней намеренно неспешным взглядом, добрался до жадно распахнутых глаз.

— Почему? — шепнула она.

— Потому что я тебя не хочу.

Он взглянул на часы и поднялся из кресла:

— Если у тебя всё, можешь идти.

— А как же твой вопрос?

— Если потребуется, я сам отыщу на него ответ. Возвращайся к работе.

Она поджала губы, но от лишних слов воздержалась.

Ума Марине было не занимать.

И жадности. И коварства.

‍Что-то внутри него ворочалось, требуя действовать.

Сидеть в давившем на него офисе становилось невыносимо.

Герман отдал распоряжения секретарю и отправился в город.

Горячка последних невыносимых дней сменялась необъяснимым зудом — знать больше, отыскать наконец все ответы.

И получить их за цену, которая не оказалась бы для него неподъёмной.

А что скажут люди,