Симоно-Савловск - Дмитрий Маркевич

бескрайнее воронье крыло…

— Кар!

Крыло отдалилось. Стало возможным различить отдельные перья. Затем вокруг крыла обозначились контуры птицы. Под когтями заблестела шпала. Над глазом-бусиной засинело небо. Зашептались меж собой о чем-то камыши.

Женя улыбнулся, приподнял руки, но какое-то смутное предчувствие остановило его, и мальчик замер в нерешительности. Ворона, потеряв интерес, продолжила прыгать по земле в поисках еды. Подросток посмотрел на холм вдали. Лезть в брошенное бомбоубежище ему совершенно не хотелось. Всему есть предел, и погулял он сегодня достаточно. Скомкав вырезку с объявлением, он швырнул ее куда-то в шуршащий занавес, хранящий секреты болот. А потом Женя развернулся, поднял с щебня тростинку, подул в нее, прислушался к звуку, и зашагал к золотому кругу в синеве.

Крестный ход

Первый шаг был сделан ранним июльским утром. Кому он принадлежал, сейчас уже и не разобрать. Просто до этого человек гулял под знакомым летним небом, но неожиданно распахнулась какая-то вселенская форточка и сквозняк пронесся по улицам города. Кто-то не заметил порыва, кто-то поежился, поспешил домой, а кто-то сделал первый шаг.

Так вот, личность пешехода теряется в дебрях прошлого, но одно можно сказать точно — совсем скоро к нему присоединились и другие. Там, где двое, там и трое. Там, где трое, там и крестный ход. И поковыляли они по улицам и проездам, через перекрестки и канавы, тротуары и сонные дворы, буераки и полумертвые промышленные зоны.

Поначалу то и креста не мелькало над головами идущих. Наверно какой ребенок и размахивал палкой, наверно какой гуляка и раскручивал пустую авоську, а только крест все одно появился. Еще не обросла толпа хоругвями и забытыми флагами, еще не ощетинилась. Стучала об асфальт клюка, шаркали старые башмаки, звонко шлепали сандалии по молодым пяткам.

Куда шли, зачем шли — не шептались о том в толпе. Больше про цены на социальный хлеб да про ларьки с кроваво-красной бормотухой. Звенел июль, корчило рожи солнце в зеркалах машин. Кошки подслеповато щурились из сырой полутьмы подвалов, собаки с интересом смотрели вслед крестному ходу, ловя языком свежий утренний воздух. Тополиный пух носился потерянно, заставлял глаза слезиться. А мокрому взгляду мир вокруг виделся четко. И не шлось, а летелось, непонятно куда и зачем.

Если и следил за идущими чёрт, то издалека, из разбитых окон фабрики, из камышей кособокого частного сектора. Не то, чтобы с завистью, но с предательской дрожью в ножках кривых и мохнатых. А из дальних дворов отзывались ударами по мячу другие ноги. В стоптанных кедах, в отцовских ботинках, в зашитых кроссовках из майской лужи. Благовестом звенели гвозди, когда прибивали к тополям перекладину.

Шаг за шагом, час за часом, вышли к незнакомым улицам. Фонари через раз ощерились одной лишь нижней челюстью. Вроде и день, а темно, как поздним вечером. Кто упал, да заснул в канаве, кто на стеклышко наступил. Только, как его достать из пораненной пятки, когда не видно ни хрена? Сидели на земле, ковырялись, отплевываясь от вездесущего пуха. А те, что дальше ушли, отставших не ждали, на брошенных не оглядывались, уставших не успокаивали. Надо будет — догонят, захотят — ускорятся.

Вот площадь, на которой под Новый год вырастали горки до неба, вот петухи да гуси каменные, детворе заместо коней, вот гаражей ржавый лабиринт. Шел крестный ход, и через площадь, и через дворы, и через гаражи. Тяжело, с шумом и гамом, но шел. Тем более, что и небо прояснилось, и дорога старую кожу сбросила, обросла брусчаткой. А налево свернешь, а направо свернешь — разбросали машины землю колесами, полил июльский дождь, замесили грязь до небес.

Взметнулись над ходом золотые хоругви, блеснули вдалеке подгорные купола, пошел по толпе шорох. Шепчут в руках пакеты разноцветные, разбухают от сытости, друг перед другом хвалятся. Чуть сбавили шаг, но с пути не свернули. Всё одно, куда ни сворачивай — туда, значит, и надо. Блестела пестрая змея, ползла-извивалась, сестрилась с бензиновой радугой. Вон, и батюшка впереди затянул что-то. То ли тропарь, то ли акафист, кто его разберет?

Как-то, походя, и с маршрутом определились. Вышли на Крепостную улицу, поспешили к высокому берегу. Вокруг благодать — ни темных закоулков, ни бродячих собак, ни людей незнакомых. Вдруг заметили — ничто и не подгоняет уже. Дул ветер в спину, дул, а потом перестал. Да и Бог с ним. Вот оно, начало Крепостной — и забор виден, и дорога к нему широкая. Тополя, правда, кто-то спилил. Полез народ через бревна, в обход пеньков, отмахиваясь от сваленных в кучу веток. А нечего за пиджаки и платья цепляться.

Под псалмы добрались до самого истока Крепостной. Только, где же та крепость? Забор двухметровый и надпись «Изолит». Ну ничего — подсадили, подсобили, перелезли. Обошли одно административное здание, другое, начали ломиться в рабочий цех. Кого-то в станке зажало, другой на арматуру напоролся, кто-то от страха назад побежал. Прошел крестный ход завод насквозь, ничего не нашел, дальше побрел.

А тут уже и берег высокий. Весь полынью порос и крапивой. Внизу извивается мутная речка — Ишим. Стали по оврагу вниз спускаться. На заднице, на карачках, теряя пакеты и телефоны. Глина под ногами чавкает, обувь засасывает. Грязные, но довольные, встали среди камышей, посмотрели вдаль. А Ишим не переплыть. Да и зачем? На том берегу только степь ковылём машет, кусты какие-то чахлые, солнце к горизонту катится.

Начали искать, может что на берегу осталось. Увидали следы от копыт, шерсти клок, да множество битых бутылок. Обернулись, а там только закатная глина до самого верха. Побродили немного, нашли овраг не такой крутой, по которому можно обратно вернуться. Полезли, но лукавый последний луч в глаза бить начал. Отразился от купола, слепит. А как перестал слепить, увидели, что выше и купола, и креста, и коросты подгорного района — башня в восемнадцать этажей. Верхние уровни не достроены, черный скелет на фоне вечернего неба. Что поделать, поползли к башне, чертыхаясь и охая.

Тем и закончился крестный ход. Никто не расстроился, не плюнул на беззащитную глину, не дернул от злости бурьян. Хорошо погуляли: с чувством, с песней, с толком. Значит, город еще на год старее стал. Значит, не пал, не исчез, не рассыпался. Значит, чуть-чуть потерпеть, поскулить, подождать до июльского утра. А там уже, глядишь, и новый крестный ход.

Иллюзион

Что-то поселилось под кроватью. Точнее, что-то дало знать о своем существовании. А сколько оно прожило между нижним миром пола