Няня Боссов Братвы - Селеста Райли

прикусываю губу:

— Вы оба… — Я осекаюсь, не зная, как сравнивать, не уверена, что вообще стоит.

Николай слегка отстраняется, на его губах появляется довольная ухмылка.

— Не стоит щадить мои чувства, Эмма. Но для протокола, я намерен быть лучшим во всем, что касается тебя.

Дерзость его заявления, неприкрытая уверенность. Это должно быть слишком, но вместо этого это так… Николай. И я не могу удержаться от того, чтобы не притянуться к нему.

Он наклоняется и сладко целует меня.

— Я попросил принести десерт в комнату.

Я улыбаюсь, чувствуя, что уступаю ему.

— Что это?

— Клубника в шоколаде, — подмигивает он, — и немного охлажденного шампанского.

Я улыбаюсь:

— Ты такой клишированный…

— Клише или нет, но это вкусно. Как и ты.

Я снова краснею.

Николай, с ноткой раздражения, отлучается, чтобы проверить приготовленный десерт.

— Пойду проверю, — бормочет он, быстро одевается и выходит из комнаты.

Я остаюсь одна, сердцебиение все еще отдается эхом в ушах. Я поднимаюсь с кровати, ноги словно прошли марафонскую дистанцию, шаткие и ненадежные. И тут происходит это — бумажник Николая соскальзывает с края прикроватной тумбочки, рассыпая содержимое по полу.

Фотография летит вниз, приземляясь лицом вверх. Это мужчина, лет тридцати, поразительно похожий на… Подождите… Эта девочка — Алина?

Кто этот мужчина?

Любопытство одолевает меня, и я беру фотографию в руки, изучая лица, и в этот момент открывается дверь.

ГЛАВА 12: НОЧЬ В ОДИНОЧЕСТВЕ

НИКОЛАЙ

Я возвращаюсь в комнату с серебряным подносом в руках, ожидая увидеть Эмму. Вместо этого меня встречает зрелище, от которого у меня кровь стынет в жилах. Вот она, в ее руке зажата фотография — фотография, которую никто не должен был найти, особенно она.

— Что, черт возьми, ты себе позволяешь? — Рявкаю я, с грохотом ставя поднос на стол, когда подхожу к ней.

Она вскакивает, ее глаза расширены от шока или страха, возможно, от того и другого.

— Клянусь, твой бумажник упал, и когда я его подняла, там была эта фотография. Я не хотела…

— Кому ты об этом успела рассказать? — требую я, выхватывая фотографию из ее рук. В голове мелькают мысли о последствиях, о потенциальном нарушении. Она видела его, мужчину с Алиной.

— Кто он, Николай? — Спрашивает она, ее голос дрожит, но настойчив. Я разрываюсь между желанием защитить свои секреты и нелепостью ситуации. — Как я могла кому-то рассказать? — Отвечает она, и мне хочется ей верить. Но доверие, это роскошь, которую я редко могу себе позволить.

— Этот человек, — начинаю я, изо всех сил стараясь сохранить ровный голос, — тебя не касается.

— Но он с Алиной на этой фотографии. Я заслуживаю знать, если она…

— Ты заслуживаешь? — Я прервал ее, мой голос повысился, несмотря на мои попытки контролировать его. — У тебя нет здесь никаких прав, Эмма. Ты здесь, чтобы выполнять работу, а не копаться в наших жизнях.

Эмма выглядит искренне шокированной. Она поворачивается, открывает ящик и достает полотенце, чтобы прикрыться.

— Никаких прав, да? Поэтому ты меня поцеловал? Поэтому ты привел меня сюда?

Ее слова жалят, проникая сквозь напряжение и задевая нерв. Я стою на месте, и гнев в ее голосе эхом разносится по комнате, напоминая, что дело не только в фотографии или секретах, которые она хранит. Дело в нас, в той черте, которую мы переступили и не можем вернуться обратно.

Я провожу рукой по волосам, разочарование зарождается на поверхности.

— Эмма, это не…

— Именно так, Николай, — прерывает она меня, ее голос повышается. — В одну минуту я ценна, а в другую — просто помощница без прав.

— Ты ценна. Это не было ложью. Но это, — я жестом указываю на фотографию, которая теперь валяется на полу, — больше, чем кто-либо из нас.

Ее плечи опускаются, борьба вытекает из нее, но полотенце она крепко сжимает, защищаясь не только из скромности, но и от того, что может произойти дальше.

— Я понимаю необходимость секретности, Николай. Понимаю. Но ты не можешь держать меня в неведении. Если хочешь, чтобы я осталась.

Я тяжело вздохнул и жестом указал на мягкое кресло напротив себя.

— Хорошо. Я скажу тебе, кто это. Садись.

Эмма повинуется, садится на край сиденья, плотно обтягивая себя полотенцем.

— Это Сергей, — начинаю я, мой голос ровный, несмотря на нахлынувшие эмоции. — Отец Алины.

В ее глазах мелькает узнавание, затем они наполняются вопросами.

— Это все, что тебе нужно знать, — говорю я, закрывая дверь в эту главу нашей жизни.

Однако Эмма на этом не успокаивается.

— Что с ним случилось?

Я на мгновение отвожу взгляд, подыскивая слова.

— Он умер.

— Как он умер? — Эмма задает прямой вопрос, ее глаза ищут в моих что-то, может быть, честность, может быть, уверенность.

Я не могу встретить ее взгляд, мои глаза опускаются на пол. Молчание затягивается, пропасть между нами увеличивается с каждой секундой.

— Как он умер, Николай?

Я не отвечаю. Потому что она уже знает. Она умна. Красива. И невинна. Но не настолько невинна. Она не застрахована от грехов этого мира.

Внезапно она встает на ноги, полотенце падает, и она начинает искать свою одежду, ее движения торопливы, самообладание теряется. Я протягиваю руку, пытаясь найти утешение, объяснение.

— Эмма.

— Остановись. Не трогай меня, — огрызается она, отдергивая руку, ее тело дрожит. От нее исходит страх, реальный и сильный, и он скручивает что-то внутри меня.

— Эмма, послушай меня, — призываю я, мой голос низкий, отчаянно пытаюсь заставить ее понять. — Мы должны были…

— Почему?

— Он предал нас, — говорю я, и правда горчит на языке.

— Предал вас? Как предал? Вы ведь владеете технологической компанией, не так ли? Что он сделал? — Ее вопросы сыплются стремительным потоком, требуя правды, которая таилась в тени каждого разговора шепотом, каждого осторожного шага.