Литума в Андах - Марио Льоса

Им позволяли говорить, никто не прерывал их, но никто и не обращал внимания на их слова. Они занимались своими делами. Расставляли часовых в местах, откуда можно было наблюдать за поднимающейся снизу дорогой и за уходящей к снежным вершинам тропой. Утро было холодное, острый воздух обжигал горло. Крутые склоны окружающих гор отливали свежей зеленью.

– Цели нашей борьбы схожи с целями вашей борьбы, – вновь заговорила госпожа д'Аркур, и в ее голосе нельзя было уловить и намека на тревогу. – Не относитесь к нам как к врагам, мы вам не враги.

– Могли бы мы поговорить с главным? – время от времени спрашивал инженер Каньяс. – Или с кем-нибудь еще из вашего руководства? Позвольте мне все разъяснить ему.

Так прошло довольно много времени, пока, наконец, группа этих людей не вошла в дом и туда стали по одному вводить приезжих. Их там допрашивали, а те, что оставались снаружи, могли слышать обрывки разговора. Допрос шел медленно, с многочисленными повторениями: личные данные вперемежку с вопросами о политических убеждениях, иногда подолгу выясняли что-нибудь о других людях или событиях. Первым отвели в дом шофера, потом техников, потом инженера Каньяса. Когда он вышел оттуда, уже темнело. Госпожа д'Аркур с удивлением подумала, что провела здесь ни много ни мало одиннадцать часов. Одиннадцать часов на ногах, без крошки еды, без капли воды. Но она не чувствовала усталости, не испытывала ни голода, ни жажды. Думала о муже и больше беспокоилась о нем, чем о себе. Она смотрела на вышедшего инженера: у него было совсем другое лицо, видимо, он потерял уверенность, которая поддерживала его весь день и заставляла добиваться разговора с начальником.

– Они слушают, но не слышат и даже не хотят понять, что им говорят, – прошептал он, проходя мимо. – Прямо инопланетяне какие-то.

Она вошла в дом. На полу сидели трое мужчин и женщина, ей тоже предложили сесть на пол. Госпожа д'Аркур обратилась к одному из них – к бородатому молодому человеку в кожаной куртке и с шарфом на шее. Его холодные серые глаза смотрели в упор, не моргая. Она со многими подробностями рассказала ему о своей жизни, начиная с рождения – а родилась она почти шестьдесят лет назад в далекой прибалтийской стране, которую совсем не помнила и язык которой не знала, потом о детстве – оно прошло во многих странах Европы и Америки, о годах учения – тоже в разных странах и на разных языках: она, как кузнечик, прыгала из колледжа в колледж, пока не приехала в Перу. Тогда ей не исполнилось еще и двадцати и она только что вышла замуж за молодого дипломата. Она рассказала, как сразу же полюбила перуанцев, как восхитили ее пустыни, леса, горы, снежные вершины, животные и растения этой страны, которая теперь стала и ее страной. И не только потому, что так значится в ее паспорте – перуанское гражданство ей дал Марсело, ее второй муж, – а потому, что она заслужила право называться перуанкой, ибо прочувствовала и изучила всю красоту перуанской земли и вот уже столько лет воспевает и защищает ее в своих статьях, книгах, в докладах на конференциях и симпозиумах. И она будет делать это до конца своих дней, потому что именно в этом и заключается смысл ее жизни. Разве не понятно, что она им не враг?

Они слушали ее, не перебивая. Но на их лицах нельзя было уловить никакого интереса. Напоследок она рассказала, каких трудов стоило ей и этому молодому великодушному и самоотверженному инженеру Каньясу пробить план восстановления лесов в Уанкавелике. И только когда она замолчала, они стали задавать вопросы. В их вопросах не было ни скрытого недоброжелательства, ни открытой неприязни. Сухие стандартные формулировки, обыденные безразличные голоса. Госпожа д'Аркур вдруг подумала, что все происходящее – пустая формальность, что им заранее известны ответы на все вопросы. Ее спросили, с какого времени она дает информацию полиции, армии и разведслужбе о своих поездках и путешествиях. Она тут же объяснила им: Военный географический институт просил ее принять участие в работе постоянной комиссии, которая готовила к переизданию атлас, это было единственное, что ее связывало с вооруженными силами, не считая еще нескольких лекций, которые она прочитала в военной школе, в морском училище и в научно-исследовательском институте. Они хотели также узнать о ее контактах с правительствами других государств, на которые она работает и от которых получает инструкции. Она ответила, что имеет дело не с правительствами, а с научными учреждениями – Смитсоновским институтом в Вашингтоне, с Британским музеем в Лондоне, с Музеем человека в Париже, с некоторыми фондами и экологическими центрами, где ей иногда удавалось получить деньги для небольших проектов («всегда лишь жалкие крохи»). Но сколько она ни говорила, сколько ни уточняла, ни разъясняла, как ни подчеркивала в своих ответах, что ни один из ее контактов не является политическим, что все ее связи имеют чисто научный характер, глаза этих людей все больше убеждали ее в том, что ей не верят, что разделяющая их пропасть непонимания не становится менее глубокой, будто все это время она говорила по-китайски.

Допрос, по-видимому, близился к концу, у госпожи д'Аркур пересохли губы и горело горло, она вдруг ощутила безмерную усталость.

– Вы меня убьете? – спросила она и почувствовала, что ее голос надломился.

Молодой человек в кожаной куртке, которому сна адресовала вопрос, смотрел на нее, не моргая.

– Это война, а вы солдат классового врага. – Его взгляд, как и в начале допроса, был чист и прям, а голос звучал ровно, без эмоций. – Вы даже не осознаете, что являетесь орудием империализма и буржуазного государства. И при этом вы позволяете себе роскошь думать, что ваша совесть чиста, и считаете себя доброй самаритянкой, спасающей Перу. Типичный случай.

– Вы мне объясните это? Откровенно говоря, я не очень понимаю. В каком смысле мой случай типичный?

– Это случай интеллигента, предавшего свой народ. – Он говорил все так же спокойно, все с той же холодной уверенностью. – Интеллигента, который служит буржуазному государству, его господствующему классу. То, чем вы занимаетесь, не имеет никакого отношения к окружающей среде. Все делается ради вашего класса, вашей власти. Вы приезжаете сюда с этими вашими служащими, газеты поднимают шум, создают вам рекламу – и вот пожалуйста: правительство выигрывает сражение. Кто там говорил, что это, мол, освобожденная территория? Кто утверждал, что в этой зоне частично уже установлена власть Республики Новой Демократии? Ложь. И вот доказательство. Посмотрите на фотографии. Буржуазный строй в Андах незыблем. Вы ведь тоже не знаете, что здесь рождается новая страна. Рождается с кровью и болью. И мы не можем проявлять мягкотелость по отношению к таким сильным врагам.

– Могу я хотя бы попросить за инженера Каньяса? – тихо спросила госпожа д'Аркур. – Он ведь совсем молодой. Как вы. Никогда я еще не встречала ни одного перуанца, который работал бы так же…

– Разговор окончен, – сказал, поднимаясь, молодой человек в куртке.

Когда она вышла, солнце уже опускалось за горы. Питомник затягивало дымной пеленой: языки пламени уже лизали саженцы. Госпожа д'Аркур почувствовала, что у нее горят щеки. Она отвернулась и увидела, что их шофер садится в джип. Через минуту он уже ехал по дороге в сторону Уалкавелики.

– Хорошо, что хоть его отпустили, – сказал, подойдя к ней, инженер Каньас. – Я рад за него, он хороший парень.

– Мне очень жаль, инженер, – прошептала она. – Я так виновата перед вами. Не знаю, как и просить вас…

– Для меня это большая честь, сеньора. – Его голос не дрогнул. – Я хочу сказать, быть вместе с вами в этот трагический момент. Техников тоже казнят, но поскольку они стоят на низких ступенях социальной иерархии, их ждет пуля в голову. А вы и я, мы, наоборот, относимся к привилегированному слою. Мне только что разъяснили это. Вы ведь веруете, да? Помолитесь за меня, прошу вас, сам-то я неверующий. Мне будет легче, если я буду держать вас за руку. Возьмемся за руки, сеньора. Согласны?

* * *

– О чем ты говорил во сне, Томасито?

Томас открыл глаза, испуганно огляделся: комната была залита солнечным светом, сейчас она казалась более запущенной, чем ночью, и совсем маленькой. Мерседес, одетая и причесанная, испытующе смотрела на него, стоя у кровати. На ее лице блуждала насмешливая улыбка.

– Который час? – спросил он, потягиваясь.

– Уже несколько часов, как я поднялась, а ты все спишь. – Мерседес засмеялась.

– Ну ладно, ладно. – Он смущенно улыбнулся. – Я рад, что ты встала в хорошем настроении.

– Это потому, что я не только смотрела, как ты спишь, но и слушала. – На смуглом лице Мерседес поблескивали белые, как у мышонка, зубки. – Ты все говорил и говорил, я даже подумала, ты притворяешься спящим. Но потом подошла, потрогала – и правда спишь.

– И все-таки что за чертовщину ты нес во сне? – настойчиво повторил Литума.