После измены (сборник) - Мария Метлицкая

А на улице совсем настоящая весна! Теплынь, запахи, молодая листва.

Как я раньше любила эту пору! Самое рождение новой природы! Первые цветы и первая трава. Все пока еще юное и свежее. И столько впереди надежд на обновление! Как я торопилась на дачу! Как собиралась туда! Как мы все любили этот первый дачный выезд после зимы! Муж мариновал шашлыки и покупал молодое вино. Я обязательно пекла сладкий пирог. Выйдя из машины, не могла надышаться. Гладила листву, нюхала первоцветы – пеструю примулу и молодые нарциссы.

Потом дружно собирали прелые листья и траву, убирали в доме, распахивали окна и топили камин. Муж разжигал мангал, я накрывала на стол.

Все казалось таким обыкновенным, рядовым и естественным.

А потом оказалось, что это и было самым настоящим и реальным счастьем, которое я как-то и не замечала – ну есть и есть! Что в этом особенного?

А особенным было, оказывается, все. И даже ни разу не пришла в голову мысль об этом задуматься!

А мужа все тянет на душевные разговоры! От безделия, наверное. Совсем замаялся. Пару раз начинал:

– А помнишь?..

Я обрывала:

– Не помню!

Он обиженно замолкал.

Сам он был почти в порядке. Уже передвигался не с костылями, а с палкой, и довольно резво. Ел на кухне, дышал на балконе. Телевизор смотрел в гостиной на диване. Уже выходили на улицу. Сели во дворе на лавочку. Он закрыл глаза и взял меня за руку. Я против обыкновения руку не выдернула, подумала: «Черт с тобой, балдей».

Он спросил:

– Ир, ну а что дальше?

Я промолчала.

– Сколько будет продолжаться эта мука и этот кошмар? – не успокаивался он.

Я возмутилась.

– А я не знаю! Вот честно – не знаю. Мука и кошмар у меня длятся уже полтора года. Первые полгода – когда ты бегал к ней из нашего дома. Когда врал, что едешь в командировку. Потом – когда ушел туда с вещами и прожил там полгода. Дальше – еще хуже. Когда ты передумал строить новую жизнь и возжелал старой. Хуже потому, что к тому времени я стала успокаиваться и постепенно приходить в себя. Стала привыкать к новой жизни и к своему новообретенному статусу брошенной жены. А ты – передумал. Просто взял и передумал! Делов-то! Сломали – построим. Починим, подлатаем. И заживем дальше. Как раньше.

А как раньше не получается. Вот незадача! Баба-то оказалась упрямой. Обидчивой оказалась, злопамятной. Не может проглотить, ну не может! Вот застряло у неумной в горле и не проскакивает. А тебе ждать надоело! Сколько можно, в конце концов. И каялся, и молил, и просил прощения. На коленях стоял. А она… – Я замолчала.

– Ладно, – проговорил он. – Я понял.

– Да? – удивилась я. – Понятливый, значит.

– Я понял, да. Не волнуйся. Больше я тебя не напрягу. Я уезжаю на дачу. – Развернулся и поковылял в квартиру.

– Счастливого пути! – крикнула я ему вдогонку. И тихо добавила: – Перо тебе. Для ускорения. – Я тоже поднялась в дом, зашла в кабинет и плотно закрыла дверь. Включила телевизор – громко, чтобы ничего не слышать. И чтобы он ничего не слышал. В том числе – моих слез.

Хлопнула входная дверь. Я подошла к окну. Он медленно вышел из подъезда, волоча по земле плотно набитую спортивную сумку. Открыл дверцу машины и неловко сел в кресло, осторожно двинулся.

«Вот и все, – подумала я. – Вот и все. Все приличия соблюдены, долг исполнен. Чудес не произошло. Его снова нет в моей жизни. Я снова одна в пустой квартире. Доигралась? Добилась, чего хотела? Вот теперь – вой волком».

И я завыла.

* * *

У меня все хорошо! Нет, правда, все отлично. Я бодро рапортую всей родне – маме, дочке, сестре. Раз я так этого хотела, значит, мне так легче. Я вполне имею право думать сейчас о себе. Все долги розданы. Душа и помыслы чисты. Совесть – вообще сверкает. А я продолжаю жить. И мне, знаете ли, вполне неплохо. Комфортно вполне. Я сплю, ем, убираю квартиру, смотрю сериалы и читаю детективы. Да, и еще – всякие журналы о тяжелой женской доле. Письма читательниц и истории из жизни. Я с вами, мои соплеменницы! Я ничуть не лучше вас. И ничуть не счастливее! Вас это успокаивает? Лично меня – да!

Вот, даже сварила рассольник. Правда, есть неохота… Отвезла целую трехлитровую банку Анюте. Они были счастливы до небес. Особенно – Эдик.

Да, еще поехала в центр и в дорогущей кондитерской купила целую коробку пирожных. Эклер, наполеон, картошку, тирамису и чизкейк. Буду смотреть киношку и есть весь этот ужас. Пока не съем, не успокоюсь. Еще заказала в Интернете три серебряных кольца и серьги. Вот на фига, спрашивается? У меня в спальне целая шкатулка со всяким добром. Ведь почти ничего не ношу – некуда. А тут развлеклась. И хорошо, порадовалась. Целый вечер игралась, как дитя. Или – как выжившая из ума старуха.

И еще хорошо, что хожу дома как бомжиха: не крашусь, не причесываюсь, не одеваюсь. В старой майке и допотопных трениках. Вот где кайф-то!

Короче говоря, полная и тотальная деградация личности. Распад на молекулы.

А мне хорошо! Честное слово! Я просто балдею от свободы и ничегонеделания.

Вот пока – так. А что будет дальше – будем посмотреть, как говорит моя мама.

Или – я медленно схожу с ума?

* * *

На семейном совете мама, сестра, дочь признали меня невменяемой. Пытались разработать стратегию и тактику, как отвезти к специалисту «эту мазохистку и умалишенную». Мама подняла все свои связи, чтобы найти «приличного психолога, не шарлатана, каких множество». Галка настаивала на психиатре. Анюта плакала и говорила, что я просто эгоистка.

Немногие приятельницы звонить перестали. Перед отъездом позвонила Рита Марголина. Поговорили. Рита сказала:

– Не волнуйся, это состояние болезни. Ты должна его пережить. И все встанет на свои места. Обязательно встанет. Если у него хватит мудрости перетерпеть и дождаться.

– Чего? – спросила она.

– Тебя, – ответила Рита.

– А как у тебя? – спросила я.

– Живу, – ответила Рита. – Приспособилась как-то. А зарубка на сердце не заживает… У всех свои зарубки. И все с ними живут. Без них жизнь, судя по всему, не проходит.

К середине июня я словно очнулась. Вызвала Веруню и… остригла свои длинные волосы. Сделала стрижку типа непослушный мальчик и покрасилась в рыжий цвет! Было страшновато, но оказалось, что новая прическа мне очень идет, да и цвет волос тоже. «Освежает и молодит», – гордо объявила Веруня, обойдя меня со всех сторон.

Опять звала на море – «потусить». Я поинтересовалась, что это значит.

– Ну, – потянула Веруня, – массажи, СПА-процедуры всякие. Шопинг. Дискотеки.

– С ума сошла? – возмутилась я. – Какие дискотеки в наши годы?

– Обычные, – хмыкнула Верунька. – Две одинокие и свободные женщины едут решать свои проблемы.

– Какие проблемы? – не поняла я.

– Разные, – уклончиво ответила Веруня. – А что, у тебя их нет? Тех самых, что я имею в виду?

– Я не понимаю, о чем ты! – Я почувствовала, что начинаю раздражаться.

– Вот-вот! – Веруня оставалась невозмутимой. – Не понимает она. А я вот понимаю. Отчего ты такая бешеная, например! – И грустно добавила: – Все тебе плохо. Все не так. Трудно с тобой, ей-богу!

– Скажи еще, что ты понимаешь моего мужа! – недобро засмеялась я.

Веруня повела плечом:

– А что, вполне понимаю! И даже – сочувствую!

Вот зараза! Дура примитивная. А я с ней – сокровенным…

Надо искать другого мастера!

Хотя стрижка получилась… Классная получилась стрижка, надо сказать!

* * *

Леня позвонил в начале июля, поздно вечером. Я увидела на дисплее его номер, и у меня похолодели руки. Ответить или нет? Впрочем, что за бред? Может, по делу? Может, что-то обсудить, например? А обсуждать нам есть что. Рождение внука, которое скоро случится. Или – развод, к примеру! Чем не повод пообщаться?

Я сняла трубку.

– Привет! – сказал он.

Я ответила.

– Как ты, какие новости? – продолжил он.

Я почему-то растерялась:

– Вот постриглась намедни. Совсем коротко.

– Да ты что? – удивился он. – И как ты на это решилась? А твои установки, что длинные волосы ты сохранишь навсегда?

– Да… – протянула я смущенно. – Вот такая блажь напала. Что-то захотелось в себе изменить!

– Здорово! – весело откликнулся он. – Перемены – это всегда хорошо.

– Не всегда, – напомнила я.

Он сделал вид, что не расслышал:

– Ну и как тебе? Идет?

– Ну да, – почему-то я опять смутилась. – Вроде…

– Да я уверен! – воскликнул он и добавил: – У тебя такая красивая шея!

Мне было приятно, не скрою. Но я не могла отказать себе в язвительном замечании:

– У меня красивая шея, а у тебя, судя по всему, прекрасная память!

Он усмехнулся:

– Вот в этом ты не сомневайся. – И тихо добавил: – Я помню тебя всю.

Они замолчали. Молчание затянулось.

А потом он сказал:

– Слушай, Ирка! Тут такая красота! Жасмин твой любимый – ну, просто сугробы какие-то. И все эти твои цветы, черт, не знаю, как они называются! Розовые такие, как ромашки!