Танцующая в Аушвице - Паул Гласер

Роза снова дома, вся в цветах

Я не испытываю ни малейшего желания встречаться с Кейсом. Вслед за первым письмом на меня обрушивается целый шквал его писем и телеграмм. Я отвечаю, что, если ему уж так горит, он может навестить меня в доме моих родителей, а если нет, то пусть оставит меня в покое. Он пишет, что боится показаться моим родителям на глаза.

Через неделю мне нужно ехать в Утрехт на собрание преподавателей танцев. Кейс знает об этом и настойчиво просит встретиться с ним и поговорить. Мне немного любопытно, и я встречаюсь с ним после собрания в ресторане. Хотя мой разум всячески противится нашему общению, меня все еще тянет к нему. Это страшно глупо, но я ничего не могу с собой поделать, так что после обеда мы едем на поезде в Хилверсум и там останавливаемся в гранд-отеле “Гоойланд”. Кейс сорит деньгами и рассказывает мне о расстроенной помолвке. В ответ я рассказываю ему об успехах моей школы и о своем одиночном заточении. Он просит меня быть осторожнее, потому что Лео наверняка попробует снова упечь меня за решетку. Лео держит нос по ветру. А везде только и твердят о том, что решение еврейского вопроса не терпит отлагательства.

Голландцам еврейского происхождения и впрямь дозволяется все меньше. Они обязаны положить все свои деньги и драгоценности в амстердамский банк “Липпманн, Розенталь и Ко”, подконтрольный немецким оккупантам. Мужчины — главы семей — должны зарегистрироваться в полиции для отправки в трудовой лагерь. Обстановка нагнетается, и меня по-прежнему изумляет, что большинство голландцев не видит в этом ничего предосудительного или вовсе не интересуется тем, что происходит. Повседневная жизнь мчится вперед по накатанным рельсам: школа, работа, дни рождения, полусонные выходные и купание в Озере железного человека в Вюгте[39]. Но для нас повседневная жизнь становится все труднее.

Моего отца тоже вынудили переложить все деньги и драгоценности в нацистский банк, но часть их он все-таки припрятал. Эту часть он столь искусно сумел вынуть из оборота банка еще до всех притеснений, что она ускользнула от внимания новой власти, и у отца остался небольшой капитал, припасенный на черный день. Ему, как и всем прочим евреям-кормильцам, полагается подать заявление на отправку в трудовой лагерь. И отец делает это, надеясь тем самым уберечь от лагеря свою семью. Так, во всяком случае, ему обещано властями. Якобы при таком раскладе никто не тронет других членов его семьи. И вообще, лагерь — это не так уж и плохо, утешает он нас. Простившись с домашними — никаких слез! — он добровольно отбывает в Схаарсхук, лагерь возле деревни Хейно, неподалеку от Зволле.

В Ден-Босе я не чувствую себя в полной безопасности. Здесь слишком многие меня знают, и благодаря стараниям Лео теперь все от мала до велика знают, что я еврейка. И тем не менее мы с моей подругой Фран помогаем укрываться другим голландцам-евреям, которым, подобно моему отцу, грозит отправка в трудовой лагерь. Мы прячем их в сарае за нашим домом. Там они отсиживаются по нескольку дней, тем временем мы спарываем с их одежды звезду Давида, кормим, обеспечиваем одеялами и, если получается, с помощью брата Фран добываем для них новые документы. Потом переправляем их туда, где им предоставят надежное убежище.

Конечно, это опасно. Улицы города патрулируют нацисты, а рядом с нами живет член НСД. Поэтому иногда, на всякий случай, я остаюсь ночевать у Фран, а она — в доме моих родителей. Если к нам ночью нагрянет полиция, я буду вне зоны досягаемости, а Фран появление полиции ничем не грозит, потому что она примерная католичка и у нее полный порядок с документами.

Так нам удается спасти четырнадцать человек. Некоторых из них мы переправляем на поезде в другой город. Сложность в том, что на вокзале тоже полно патрульных. Обычно именно Фран, у которой все в порядке с документами и с национальностью, идет покупать билеты. Но однажды у нас происходит серьезная накладка. Мы провожали на станцию двух мужчин, и Фран пошла вперед, чтобы посмотреть, свободен ли путь. Мы с ней заранее договорились об условных сигналах. Если на станции патруль, она возвращается к нам, прижимая к животу сумочку, которая до этого свободно висела у нее на плече. В тот день станцию патрулировали военные, и я своевременно увидела сигнал Фран. Если бы мы вдруг резко развернулись и пошли прочь, это вызвало бы подозрение. Поэтому, глядя прямо перед собой, я сказала мужчинам, чтобы они поворачивали назад, а я одна пойду дальше. И вот я иду вперед, а поравнявшись с патрульными, приветствую их улыбкой. Они козыряют мне — и пропускают на вокзал. Но почему-то один из тех, кого мы провожали, не поворачивает назад, а на расстоянии десяти метров движется за мной. Патрульные останавливают его, и поскольку документы у него не в порядке, его задерживают. Почему он продолжал идти за мной, я так и не узнала. Может, у него была замедленная реакция, или он был излишне самоуверен. Или отчего-то слишком доверял голландским патрульным? Теперь остается только гадать. Больше мы его никогда не видели.

Некоторое время спустя Фран рассказывает мне, что у нее произошла ссора с братом. Она считала его членом движения Сопротивления, поскольку он регулярно снабжал наших подопечных фальшивыми документами. Когда она в очередной раз попросила брата об этом, брат вдруг ответил ей резкой отповедью:

— Ты — моя младшая сестра, — сказал он, — и я о тебе как могу забочусь. Поэтому немедленно прекрати прятать этих людей, это очень опасно!

Но это не помогло. Фран пропустила его предостережение мимо ушей.

В то время у меня часто берет уроки девушка по имени Корри Донкерс. По виду ей можно дать столько же лет, сколько мне, а именно — двадцать семь. Тучи сгущаются, и я постоянно думаю о том, как спастись нам с матерью. И вот однажды вечером Корри забывает у нас свой паспорт. Я прикарманиваю его, хотя прекрасно сознаю, что это воровство, но… Я не знаю, каким другим способом можно добыть настоящий паспорт, и никакого другого выхода не вижу. Те паспорта, которыми снабжает наших подопечных брат Фран, фальшивые, поэтому ходить с ними рискованно.

Однако я не только присваиваю документы Корри. В украденный паспорт я вклеиваю свою фотографию — и с этого момента становлюсь Корнелией Донкерс. Разумеется, за пределами Ден-Боса. Никто не знает об этом, даже моя родня. Да, Корри потеряла свой паспорт, но она тут же заявила о пропаже в полицию и получила дубликат, на чем, собственно, все проблемы для нее и закончились.

Поскольку Корнелия обычно именовала себя Корри, я решила называться Лией. Лия — это ведь тоже производное от Корнелии, и с новым именем уменьшался шанс связать нас друг с другом.

Если откроется настоящее имя, случится беда…

Конец танцевального сезона не за горами. Не пройдет и месяца, как я уеду в Швейцарию, а оттуда, вероятно, в Испанию. Как сказать об этом матери?

На прощание я хочу устроить для своих учеников вечеринку. Жаль только, что у меня не получится арендовать зал для большого бала по случаю окончания курсов. Так принято в танцевальных школах, но как еврейка арендовать зал я не имею права. Вместо этого я организую пикник в Дрюненских дюнах, и мы проводим там волшебный день с танцами, игрой в мяч и музыкой. Несмотря на царящее вокруг веселье, мне грустно, и я ни на минуту не забываю о том, что настает пора прощанья. Я снимаю пикник на кинопленку — на память о лучших днях.

26 августа 1942 года рано утром приходит извещение, что нас — мою мать, брата Джона и меня — отправляют в Вестерборк[40], а оттуда — это будет конечной целью “путешествия” — в Arbeitseinsatz[41] в Германии. Утром полицейские доставят нам билеты на поезд в Вестерборк, читаю я. И под их защитой — так написано в извещении — мы отправимся на вокзал.

Что делать?

Моя мать ошеломлена. Ведь в полиции обещали, что нас оставят в покое, если отец добровольно отправится в трудовой лагерь! Она повторяет это бесконечно. Я уже давно не доверяю ни голландскому, ни немецкому “честному слову”, а это означает лишь одно: пора уносить ноги. Мой брат ничего не говорит и начинает действовать первым. Когда мы поднимаемся наверх паковать чемоданы, он исчезает. На столе лежит бумажка с такими словами: “Чтоб вы сдохли, чертовы фрицы”.

Роза с учениками танцевальной школы на пикнике в дюнах

— Почему он даже не попрощался с нами! — кричит мама.

Я думаю, что у него не было сил прощаться — и не было времени, чтобы просто ждать, ничего не предпринимая.

Сама же я попробую бежать в Швейцарию, где меня ждет Эрнст. С новым паспортом я могу легко передвигаться по стране, а он меня встретит у швейцарской границы. Но в сложившихся обстоятельствах я не могу оставить в беде мать. Тем же способом, что и самой себе, я быстро делаю матери фальшивый паспорт на имя мефрау Ван Морсел. Я снимала у нее комнату, прежде чем съехаться с Лео. Это была очень приятная дама, мы с ней часто мило болтали. Я знаю, где лежат ее документы, и потому решаю напроситься к ней на кофе. Ее нет дома, я открываю дверь ключом, который у меня остался от прежних времен, и краду ее паспорт. Это не лучший из поступков, но я так поступаю, потому что у меня нет времени рассуждать, насколько это порядочно. Вопрос стоит просто: пан или пропал. Со всех ног бегу домой, меняю в паспорте фотографию, искусно подрисовываю на ней печать. Зарываю в саду фотоальбом и кинопленку, мигом отношу к одному из друзей граммофон и пластинки, тем же вечером запираю на ключ наш дом, и мы с матерью уезжаем в Эйндховен. Наш сосед, господин Пейненбюрг, вызывается нас проводить.