Выбор оружия - Александр Проханов

Сквозь боль, унижение, глухую ломоту в затылке он вдруг испытал жаркую слепящую ненависть к тому, кто его обыграл. Оказался умней и счастливей. Обольстил речами. Обволок сладкой патокой разглагольствований. Выманил из Москвы. Умно и точно провез по африканской дороге. Привел в западню. Как бабочку, поймал в сачок. И теперь надо ждать, когда осторожные, чуткие пальцы нащупают его в кисее, оборвут жизнь.

Маквиллен – вот кто был его целью. В него, единственного, он направит свой выстрел. Унесет с собой жизнь врага.

Белосельцев, лицом в песок, вслушивался, стараясь по голосу определить местонахождение Маквиллена. Чтобы, выигрывая секунды, перекатиться на спину и с земли, вытягивая пистолет, выстрелить в ненавистное лицо, в голубые, под белесыми бровями глаза. Маквиллен что-то настойчиво выговаривал невидимому собеседнику, Белосельцев начал сжимать мускулы спины, живота, напрягал плечевую мышцу, готовясь к кувырку.

Далеко, на шоссе, и выше, в пустоте неба, раздался стрекот мотора. Будто подлетал вертолет. Оттуда, где стрекотало, понеслись твердые долбящие стуки. Вслед этим стукам режущие, секущие трески прочертили кустарник, будто сквозь ветки ломился сильный и быстрый зверь.

Бутсы у глаз исчезли. Белосельцев приподнял лицо. На далеком, сбегавшем с горы шоссе приближались машины – лакированный, блестевший на солнце джип и маленький грузовик с открытой платформой. Оттуда, с платформы, бесцветно и блекло пульсировало пламя. Снаряды скорострельной зенитки врывались в кустарник, срезая ветки, впивались в обочину, подымая фонтаны песка, чертили асфальт, выхватывая из него вязкие шматки гудрона.

Машины увеличивались. Были видны спаренные, дрожащие от выстрелов стволы зенитки, белое клочковатое пламя. Люди в масках минуту колебались, топтались у края дороги. По окрику командира кинулись разом с дороги, погружаясь в кустарник, исчезая среди вялых листьев, в путанице ветвей.

– Виктор, оружие!.. – Маквиллен подбежал к Белосельцеву, сунул ему руку под куртку, вырвал из-за ремня пистолет. – Бандиты!.. Скоты!.. – Передернув затвор, стал стрелять в убегавших, в шевелящиеся кусты, в длинные вислые листья, которые осыпались от пуль.

Подкатил джип с зениткой. Из машины выскочили солдаты, среди них Аурелио и Кадашкин. Аурелио поднимал с земли шофера, жадно, огорченно осматривал его разбитое лицо. Отряхивал пыль с его малинового мундира. Нашел на земле и надел ему на голову яркий картуз.

Кадашкин помогал подняться Белосельцеву. На его округлом лице была тревога, огорчение, но птичьи глаза уже светились весельем.

– Ну надо же! Прикрывали вас всю дорогу – на опушке, на поляне, на просеке. И когда бабочек ловили, и когда с бушменами разговаривали, и когда бежали наперегонки с вашим другом. А тут на тебе, колесо спустило, и мы опоздали!.. Эй, прапорщик! – крикнул он белобрысому стрелку, управлявшему зениткой. – Долбани еще раз по кустам!

Над головами ударили, затряслись стволы. От тугих хлопков заложило уши. Из жидкого прозрачного пламени унеслась в кусты разящая очередь, вырубая в зарослях хрустящий прогал.

– Виктор, возьми пистолет. По-моему, я одного зацепил. – Маквиллен возвратил Белосельцеву оружие. – Я им сказал: «Что вы делаете, мы мирные путешественники!» А они грозили меня застрелить.

Его лицо было возбужденным, синие глаза счастливо блестели. Он радовался подмоге, радовался чудесному избавлению, радовался своей сноровке и находчивости, ловкой стрельбе из пистолета. Белосельцев засовывал пистолет за пояс, не зная, что это было. Передовая разведка «Буффало», перекрывшая шоссе к океану. Или спланированная Маквилленом засада с целью похитить его, Белосельцева.

– Приношу извинения… Не пострадали? – Аурелио осматривал Белосельцева, словно искал то место, куда пришелся удар. – Жаль, что так получилось… Но теперь мы знаем, что «Буффало» движется к Порту-Алешандри. Разведка себя обнаружила. Мы должны торопиться. На берегу океана устроим пикник. Ваш друг Маквиллен должен увидеть нечто такое, что развернет «Буффало», изменит его маршрут в сторону намибийской границы.

Раненого шофера вместе с лимузином отправили обратно в Лубанго, посадив за руль солдатика, которого Кадашкин отечески назвал Алешей. Маквиллен с Белосельцевым уселись в просторный джип, наполненный охраной, чьи славянские лица посмуглели и обветрились на африканском солнце. И Аурелио, махнув рукой грузовику с зениткой, приглашая его за собой, пустил машину вперед, по синей пустой автостраде, среди желтых песков и колючих кактусов, к океану.

Пески были марсианские, красные, с горячей пыльной поземкой, в которой туманились маленькие головастые кактусы, похожие на инопланетян в мохнатых шлемах, поднявшихся из своих песчаных норок. Пески сменились плоским песчаником, который обрывался у побережья уступами, ломаными ступенями сваливался к океану. Бело-голубой, тяжелый, как ртуть, океан накатывался металлическим блеском на раскаленные камни, шипел. Вдоль всего побережья, над красными камнями, стоял голубой туман.

Они съехали с трассы, простучали тугими шинами по камням, остановились у самой воды, поставив зенитку на высоте, сдвоенными стволами в пустыню.

– Успели вовремя. – Кадашкин посмотрел на большие командирские часы со множеством циферблатов и стрелок. – Есть еще часок, чтобы сбросить напряжение и закусить по-русски. – Не прибегая к помощи солдат, сам вытащил из багажника тяжелый ящик. Перетащил к плоскому камню. Смахнул ладонью сор, а потом, выпятив губы, сдул остатки пыли. Накрыл каменный стол чистым полотенцем, выставив на него банки с пивом, бутылку водки, шматок копченого сала и буханку черного хлеба. – Друзья из Москвы прислали полакомиться. Самое тяжелое в Африке – отсутствие черного хлеба. Приглашайте вашего друга к столу. У нас сегодня русская трапеза.

Видя, как усаживается Маквиллен, как дружелюбно взирает он на Кадашкина, предвкушая экзотическую выпивку и еду, Белосельцев испытал к нему повторную жгучую ненависть. Синеглазый, беловолосый красавец, гостеприимно приглашенный в застолье, желал его смерти. Готовил ему муки и пытки. Голод и жажду. Земляную тюрьму с желтыми сороконожками и мохнатыми пауками. Был враг, который, если его не убить, уничтожит его, Белосельцева.

Эта ненависть была так сильна, так полыхнула в сторону Маквиллена, что тот обернулся. Пряча свой порыв, Белосельцев потянулся к бутылке, стал ее открывать.

– Ну, друзья, – Кадашкин расставлял на камне пластмассовые стаканы, – сегодня мы избежали большой беды. Значит, есть русский Бог.

– Есть и кубинский Бог. – Аурелио резал розовое сало маленьким острым ножом.

– У Виктора и у меня есть особое лесное божество, которое нас обоих хранит, – сказал Маквиллен. – Виктор, понимаешь, о чем говорю?

– Хорошо понимаю. – Белосельцев овладел собой. Наполнял стаканы, стараясь, чтобы не дрожала рука. – Ты имел в виду скорострельную зенитную установку советского производства, которая по нашим молитвам отстрелялась по разведке «Буффало». Теперь благодаря ей мы можем спокойно выпить.

– Угадал! – рассмеялся Маквиллен. – Именно ее я имел в виду, это симпатичное двуствольное божество.

Они чокались, пили русскую водку, сидя на красных песчаниках, по цвету напоминавших руду урана. Солнце жгло нестерпимо, словно радиация неба складывалась с излучением камней. Их лица покрылись нездоровым воспаленным румянцем. Кадашкин смотрел на часы, переводил взгляд на туманный простор океана, в пустой синий блеск. Белосельцева посетило странное чувство, словно его заманили в ловушку. Но те, кто его заманил, сами попали в ловушку. Но и эти ловцы, расставившие западню, оказались внутри западни. Мир, в котором он жил, был анфиладой ловушек, помещенных одна в другую. Расширяющейся системой капканов, где невозможно понять, где ловец и где жертва и кто завладеет добычей.

Он пережил мгновение абсурда, когда опьяненный рассудок стремится порвать свои трехмерные путы. Расширяясь, рвется в безразмерный мир. Не в силах прорваться, опадает, погружается в сумерки, сотрясенный безнадежным усилием.

– Пойду окунусь в океан, – сказал он, поднимаясь.

– Водя ледяная. Течение от берегов Антарктиды. Как в проруби, – напутствовал его Кадашкин.

Белосельцев по горячим красным уступам спустился к воде. Океан мягко хлюпал, ударяясь о камни, прозрачный, бирюзовый у поверхности, густеющий до синевы в глубине. Ему захотелось окунуться в студеную воду, смыть ядовитую пыль дороги, липкий пот пережитого страха, почувствовать на больном затылке прикосновение волны. Сквозь рябое стеклянное солнце виднелись рыбы, переливались, недвижные, голубые, словно запаянные в прозрачную толщу. Он сбросил одежду, стоял, чувствуя босыми стопами жар камней, окруженный пламенем красных песчаников, словно его поставили в огромную печь, и он, как фитиль, начинал дымиться.