Хороший год - Питер Мейл

Они молча прошли по улице Назарет к широкому, обсаженному деревьями проспекту Мирабо и заняли последний свободный столик в ресторане "Дё Гарсон". Кристи оглядела посетителей, заполнивших помещение. Большинство старательно вглядывались в карты и вчитывались в путеводители; почти на всех была форменная одежда американских туристов: бейсболки, мешковатые шорты с кучей карманов и карманчиков и грубые ременные сандалии. Обернувшись к Максу, она с усмешкой поинтересовалась:

— А где же парень в берете и с аккордеоном?

Официант с бесстрастным скучающим лицом поставил перед ними две кружки пива и, дожидаясь оплаты, уставился куда-то вдаль, быть может, высматривая там долгожданный отдых на пенсии. Потом с одного взгляда оценил чаевые, в знак благодарности едва заметно наклонил голову и отошел, шаркая ступнями, плоскими, как блины, которыми наслаждались за соседним столом.

Макс принялся излагать суть беседы с юристом, но скоро почувствовал, что Кристи с трудом заставляет себя вникать во все эти прецеденты и консультации с судебными инстанциями; когда он заговорил об эксгумации и анализе ДНК, она вздрогнула от отвращения и решительно замотала головой.

— Но я же просто передаю вам то, что сказал юрист.

Кристи протестующе подняла руку:

— Нет-нет, не надо. А вот в самом конце он посмотрел на нас обоих и вдруг заиграл бровями — в чем тут фишка?

— Хороший вопрос. Я как раз к этому подхожу. Ну, в общем, он намекал... Нет, вернее, советовал — чтобы не было проблем с законом, понимаете?.. Короче, советовал вам, как он выразился, "сохранять там свое присутствие".

— Сохранять присутствие?

— Да. В доме.

— Вместе с вами?

— Ну да. То есть я, само собой, тоже там буду. Сохранять свое присутствие, покуда все это не утрясется.

— Макс, я ведь познакомилась с вами только сегодня утром. Я вас не знаю. А теперь вы предлагаете мне остаться у вас жить?

Вид у нее был до смешного озабоченный, голубые глаза округлились от тревоги, ведь молодая американка впервые нос к носу столкнулась с порочностью европейцев. Сам Макс перестал всерьез воспринимать происходящее — слишком уж все странно.

— Дом-то большой. Каждый из нас может занять хоть три спальни.

ГЛАВА 11

— Ara, так я и думала, — обронила мадам Паспарту, глядя, как Макс старается протиснуть в парадную дверь сумку Кристи — огромную, брезентовую, туго набитую сардельку. — Молодая Américaine[101] въезжает сюда. — Все готово, месье, — приветливо обратилась она к Максу и с самодовольной улыбкой добавила: — Я поставила цветы в вашу спальню и сменила простыни. Уверена, вам с ней будет там очень уютно.

Макс выпустил из рук сумку.

— Нет-нет, мадам, — запротестовал он. — Вы меня не поняли. Она действительно поживет какое-то время здесь, но не со мной. Вернее, со мной, но не в моей спальне.

В ответ мадам Паспарту лишь удивленно глянула на него: то, что двое здоровых одиноких молодых людей готовы разбрестись по разным спальням, казалось ей противоестественным.

— Ah bon? И почему же? — подбоченившись и склонив голову набок, осведомилась она.

— Потом объясню. — Обернувшись к Кристи, Макс мотнул головой в сторону лестницы и взвалил сумку на плечо: — Пошли устраиваться.

Поднявшись на второй этаж, они обошли все спальни. Впереди шагала мадам Паспарту: она распахивала ставни, обмахивая щеткой все подряд (вдруг там успела собраться пыль?), попутно расхваливая прекрасные виды, открывающиеся из высоких окон, и довольно громко сетуя на то, что замечательная спальня месье Макса будет, в сущности, простаивать. Кристи не без опаски посматривала на продавленные кровати, на старинные покосившиеся гардеробы и неровные кафельные полы. А когда они добрались до ванной комнаты, явно более древней, чем прочие, — душ был примотан к ванне целым клубком покоробившегося и выцветшего от времени розового резинового шланга, — опасения Кристи сменились искренним изумлением.

— Обалдеть... — не веря своим глазам, она медленно покачала головой. — Скажи кому-нибудь — засмеют.

— Да, знаю, на отель "Риц" не слишком похоже, — сказал Макс. — Зато бездна шарма. В Штатах ничего подобного днем с огнем не найти. — Примостившись на унитазе, он простер обе руки к окну: — Здесь можно блаженствовать часами. Вид бесподобный.

Кристи слабо улыбнулась, но лицо ее выражало смятение, едва ли не ужас от увиденного. Макс попытался представить роскошную сантехнику, к которой она привыкла у себя в Калифорнии. Он знал, что гигиена в Америке — это святое, настоящий национальный культ. Ему стало жаль девушку.

— Послушайте, — сказал он, — может, вы займете мою спальню с ванной, а я переберусь куда-нибудь еще?

На том и порешили. Кристи принялась распаковывать вещи, а Макс с мадам Паспарту спустились на кухню: Максу не терпелось отдохнуть душой за бокалом вина, а мадам Паспарту жаждала разгадки.

— Все-таки отчего не вместе? — опять поинтересовалась она. — Это же лучшая спальня в доме. И кровать как раз на двоих. Très[102] уютно.

— Да мы только-только познакомились.

— Ну и что? Вот и познакомитесь поближе.

— Она же мне двоюродная сестра. Во всяком случае, я так полагаю.

Мадам Паспарту лишь пренебрежительно махнула рукой:

— Какие пустяки. У половины французских аристократов были liaisons[103] с двоюродными братьями и сестрами. — Она красноречиво ткнула Макса пальцем в грудь. — И у многих крестьян тоже. Да что далеко ходить, даже у нас в деревне все прекрасно знают, что...

Но Макс, не дожидаясь разоблачения деревенской тайны, прервал ее:

— Слушайте, я открою вам правду...

— А... Правду...

— Правда состоит в том, что мне никогда не нравились блондинки. Я предпочитаю брюнеток. С юности предпочитаю.

— C'est vrai?[104]

— Ей-богу.

Мадам Паспарту невольно пригладила рукой свои неоспоримо черные волосы и пожала плечами. Она предложила молодым людям очень разумный и удобный вариант — суливший им вдобавок немало радостей, — а его отклонили только потому, что девушка родилась на свет блондинкой. Смех, да и только. Странные люди эти мужчины, особенно английские. Пожелав Максу приятного вечера, она двинулась домой, предвкушая, как вместе с сестрой, мадам Руссель, перемоет косточки этому причуднику.

Когда ее машина скрылась за поворотом дороги, Макс взял бутылку розового, два бокала и направился во двор. Положив бутылку под струю фонтана охлаждаться, он принес из сарая два плетеных стула и поставил их возле водоема так, чтобы с них можно было любоваться закатом. Настоящий радушный хозяин, подумал он. Потом сел, чтобы обдумать происшедшее, но тут же в голову пришла тревожная мысль: быть может, его дни в роли хозяина уже сочтены. Действительно ли дом принадлежит ему, или какая-нибудь туманная закавыка, несколько веков назад внесенная Наполеоном в свод законов, лишит его здешней собственности? Не сглупил ли он, затеяв целое разбирательство? Вполне вероятно. Но ему нравилось считать себя человеком с принципами; в ушах вдруг зазвучал голос дяди Генри, который даже из-за гробовой доски напоминал племяннику: за принципы всегда приходится платить.

А в данном случае платить придется не только деньгами, но и мечтой о новой жизни.

— Привет.

Прервав размышления о своем будущем, Макс обернулся. Перед ним стояла Кристи в чистеньких джинсах и белой майке. Зачесанные назад волосы открывали лоб. На вид — лет восемнадцать, не больше.

— Поздравляю. Все-таки сладили с душем.

Макс налил вина и протянул ей бокал.

— Спасибо. А из душа всегда только тонюсенькая струйка течет?

— По части душа французы не самые большие умельцы. Зато организуют потрясающие закаты.

С минуту они сидели молча, любуясь золотисто-палевым небом, украшенным розовыми облачками, словно вышедшими из-под кисти Максфилда Пэрриша в момент шального озарения. Плеск воды в фонтане мешался со стрекотом кузнечиков и кваканьем лягушек, расположившихся на краях bassin.

Кристи повернулась к Максу:

— Что за человек был мой папа?

Макс мысленно вернулся в прошлое:

— Пожалуй, больше всего я любил его за то, что он относился к мне как ко взрослому человеку. А еще он уморительно шутил, особенно над французами, которых очень любил. "Наши милейшие недруги", говаривал он; впрочем, когда они начинали слишком уж артачиться и своевольничать, обзывал их чертовыми лягушатниками. Но их воспитанность и комплекс превосходства вызывали у дяди восхищение. Он и сам отличался прекрасными манерами. В наши дни его, надо полагать, сочли бы старомодным.

— Почему?

— Он же был настоящий джентльмен — честный, справедливый, порядочный, а все эти качества теперь, знаете ли, несколько вышли из моды. Вам он бы страшно понравился. Я его очень любил. — Макс отхлебнул вина и взглянул на часы: — Не двинуться ли нам в деревню поужинать? Заодно расскажу вам про него что-нибудь еще.