Сердца. Сказ 3 - Кристина Владимировна Тарасова

не буду с тобой из одного только уважения к Гелиосу. Твои предательства дома Солнца не будут забыты – благодаря мне. И благодаря мне ты не высечешь себе прощения у покойных. Я – твоё наказание, Ян. Я – твоя расплата.

– Знаю, – спокойно отторгает Хозяин Монастыря. – Расплата была должна меня настигнут – не думалось мне, что у неё окажется такое милое лицо.

Бог

Они зовут меня. Весть ещё не добралась до поручителя и не была отправлена вовсе, но я, чудесным образом прознав о перепалке монастырских господ, заявляюсь во время полуденного сна послушниц. То инициатива юной богини: бесстрашной (ещё не пуганной), дерзкой (ещё не обожжённой), рисковой (ещё ни разу не проигравшей). Всё это случится, но случится позже.

Хозяин Монастыря опасается даже упоминать меня в разговорах, что уж говорить о приглашении в сам Монастырь. Значит, дело рук – истинно! – юной богини. Она встречает меня у стен упомянутого Монастыря и, робко глянув на оставленную подле сада лошадь, провожает до кабинета.

Луна занимает место Хозяина Монастыря, а сам Хозяин Монастыря располагается за Луной; и тогда – улыбка вырисовывается самостоятельно – я вижу обмен ролями, я наблюдаю сменяющуюся власть.

– Вы проницательны, – с неподдельной серьёзностью заверяет женщина: она прослеживает за моим взглядом и всё понимает. – Однако мы пригласили вас не для наблюдений.

– Вы?

– Я.

Хозяин Монастыря разливает напитки. Отмечаю его хромоту и одариваю складной тростью. На конце светлого дерева зияет вырезанная обезьянья голова.

– Мы благодарны.

– Вы?

Женщина усмехается и, склоняясь, выгибаясь подобно кошке, кладёт свою руку поверх моей.

– Я рассчитываю на искренность ваших слов и поступков, – мягко напевает Луна. – Ваше мнение для нас (меня) – авторитетно. Я верую каждой вашей речи и каждую речь принимаю за истину, а потому прошу откровения: зачем вы соврали мне в тот вечер?

– Разве же соврал?

Женщина нетерпеливо срывает свою руку и откидывается в кресле; то – действительно – ненужный жест, ибо заглядываться вырезом платья (на то расчёт) мне не прельстило, а тепло её саднил мой холод.

– Вы затеяли игру – давайте поиграем. Спрашивайте.

Удивительно, как легко она раскусывает мои намерения.

– Что я сказал вам в тот вечер? – вопрошаю следом.

– Что неприступные стены Монастыря таковыми больше не являются, – говорит Луна. – И что нам следует вернуться.

– Только если вам дороги находящиеся там послушницы, – исправляю я.

– Верно. И что некие два бунтаря из пантеона (один из них – наш общий друг) направили мирных к мятежу.

– Вроде того. И, прошу заметите, ни от одного своего слова я не отказываюсь и сейчас.

Тут вспыхивает Хозяин Монастыря. Он – словно бы по старой, многолетней привычке – ударяет острым носом трости о паркет и резво вползает в беседу, швыряясь недовольствами и ругательствами на старом наречии. Хозяйка Монастыря рукой смирит пыл буйного и вновь обращается ко мне:

– Я желаю выслушать вас.

– А я не желаю быть выслушанным.

– Я заслужила правду. От Бога Смерти и только.

Спрашиваю, чем же юная богиня могла заслужить возможность внимать истине не от третьих лиц.

– Я вам понравилась, – улыбается она. – Вы мной заинтересовались. Теперь же могу просить искренних ответов.

И я, более не укрываясь, признаюсь:

– Стены Монастыря в действительности боле не назвать неприступными. Нередко кроты перерывают мягкую почву, а кошки – больше не пугливые – поют им песни.

– Какие песни добрались до пантеона? – интересуется женщина.

– Также я предложил вам: вернуться или остаться; вернуться – если дороги находящиеся под крышей вашего детища послушницы. То правда. Случись с вами что на вечере – несчастные бы остались без хозяев, указаний и правды.

– Значит, – догадывается женщина, – без происшествий бы не обошлось. Некто затеял покушение на Хозяев?

– Письмо с доказательствами вины случаем попало в руки одного из моих вестников, что верой и правдой служит Жизни, выполняя поручения Смерти.

– Вы откроете имя предателей? – взвывает женщина.

Повествую, что оставить юную богиню без дара не могу; обстоятельства вынудили выстрогать для Хозяина Монастыря трость, а для Хозяйки Монастыря – пачку писем. Сколько же действительных ужасов провоцировали заключённые в них слова, сколько жизней разыгрывалось меж строк, сколько действий порождали перья и чернила.

Луна принимает подношение и (здесь её выдержки хватает) откладывает обличение тайны на потом. Понимаю жест и, покидая кресло, благодарю за приглашение, угощение и гостеприимство.

– Буду рада видеть вас снова, – заверяет юная богиня, провожая меня до ворот.

– Вы? – озорничаю, припоминая все наши обращения и речи До.

– Я. Я буду рада видеть вас.

Женщина

Ян опирается на трость и едва похрамывает ко мне. Гордое лицо сопровождает не менее гордую выправку плеч: замираем друг напротив друга.

– Это Ману, – разочаровано отторгает мужчина.

Взглядом нахожу вскрытые письма: те треугольными носами смотрят в потолок. Ругаюсь, ибо Хозяин Монастыря не должен был открывать их без меня. Противясь словам, другими словами Ян осыпает нашу общую знакомую: сквернословит на старом наречии и половину слов – право, такое возможно? – я не понимаю.

– Прошу, успокойся, – говорю сдержанно и рукой приглаживаю его плечо – плечо в ответ отбрасывает мой жест.

– Предательница! – заключает Ян.

– А, может, нет?

– Переписка доказывает обратное.

Обращаюсь к письмам и пробегаюсь по ним несколько раз.

– Переписка доказывает, что Ману вынудили поделиться сведениями о нас, не более. Никаких призывов с её стороны не наблюдаю. Никаких просьб и предложений.

– Не оправдывай.

– Ты не знаешь, в каких условиях она сейчас пребывает. Что ей приходится делать, – рассуждаю я. – Она оказалась вне Монастыря, где получала кров и работу не один десяток лет, где провела большую часть жизни. Что ей делать на непротоптанной почве?

– Это не оправдывает предательства.

– Даже если от того зависела её жизнь?

– Даже, – резко кидает Ян и пригревает край стола; трость встаёт подле.

– Вы, Хозяин Монастыря и Мамочка, предатели в равной степени, – едко замечаю я. – Иногда смолчать равно высказать многое. Однажды ты недоговорил, – припоминаю и наблюдаю раздосадованное лицо, – однажды она сказала слишком много. Вы в расчёте.

Хозяин Монастыря успокаивается: расправляет плечи и перестаёт скалится, пытается взять меня под руку, но получает схожее со своим отторжение.

– Кажется, – предполагает Ян, – одна бы ты поступила верно в обеих ситуациях.

Пытаюсь ухватить в том злой укол, однако подтверждений не нахожу.

– Но не факт, что уцелела бы, – задорно хмыкаю я и вызволяю из кармана портсигар.

Не себе. Мужчина прикусывает сигарету и расслабляется ещё больше, дурманящее облако оседает на моих плечах. Развивая мысль, делюсь, что не знаю, на какие