Полдень, XXI век (апрель 2012) - Коллектив авторов

«Возьми», – было написано в записке корявыми буквами.

Я умею читать! Я схватил валяющийся на столе карандаш и вывел букву «В» под надписью. Затем «о», «з»… Так и есть – это мой почерк, мои каракули. Я оставил записку самому себе. До того, как все забыть.

Осторожно я застегнул устройство вокруг левой руки. И увидел… От ладони до локтя руку делили на равные промежутки тонкие шрамы. Правая рука коснулась ножен с изогнутым клинком на поясе. Я достал нож, повертел на ладони, прикоснулся пальцем к острому лезвию, а потом быстро провел по левой руке, оставляя порез. Возле локтя. В свободном месте.

Побежала тонкая струйка крови.

Зачем я это сделал?..

…– Ты отмечаешь шрамами каждое Очищение? – поинтересовался Жаб. – Люди столько не живут.

– Я знаю.

Наш мир вращается вокруг солнца, отсчитывая время. Короткая весна, наполненная бурными потоками и небесными радугами, сменяется засушливым летом и морозной зимой. Человеческая жизнь – сто пятьдесят оборотов. Максимум – двести. Не более. Каждые сто оборотов мы теряем память. Пропадают накопленные знания. Остаются лишь простые умения – читать, писать, разговаривать.

Жить.

Каждые сто оборотов – Очищение.

И мы рождаемся вновь, но уже взрослыми. Мы не помним, кто мы, как раньше жили, о чем мечтали и к чему стремились. Мы снова начинаем с чистого листа. Восстанавливаем свои жизни по записям, по строчкам в записных книжках. А в храме Времени монахи принимаются за свой отсчет до запретного числа. Мы не пишем его, не произносим. Число, означающее конец нашей жизни и новое рождение после Очищения, мы отмечаем штриховой линией.

«Я тебя помню», – говорим мы друг другу при встрече.

Но это – ложь.

Мы не помним ничего после Очищения. У нас есть только странные сны, словно отголоски прошлых жизней.

– Да, ты прав, люди столько не живут, – повторил я вслед за Жабом.

На левой руке – десять тонких линий-шрамов.

– Ты идешь в горы, чтобы найти себя? – поинтересовался зеленокожий.

– Может быть, – ответил я. – Ложись спать. Я первый на страже.

Жаб тут же воспользовался моим советом – шлепнулся на живот и мерно засопел. А я остался наедине с костром. Языки пламени освещали ночной мир, вырывали у него крошечное пространство, в котором можно было жить. Казалось, что там, в темноте, ходит, поджидая добычу, кто-то большой и страшный. Костер боязливо вздрагивал от дыхания огромного невидимки. Где-то в вышине пищали быстрые летучие мыши, гоняясь за ночными бабочками. Толстые крылатые насекомые прилетали к огню, врывались в круг света и погибали, вспыхивая яркими искорками. Черный мир тьмы вокруг жил своей собственной жизнью. Непонятной. Враждебной.

Чуждой.

Да, мы чужие на этой земле. Люди отвоевали себе пространство для жизни. Мы прибыли сюда откуда-то издалека, но не можем вернуться назад – Очищение отобрало у нас этот шанс. Мы обречены вечно забывать и вечно искать самих себя.

Вновь и вновь я вспоминаю мгновения ярких сновидений, выхватываю из тьмы кусочки счастья. И не могу вспомнить.

Кажется – еще чуть-чуть, напряги память и увидишь то, что является тебе во снах.

Но чуда не случается.

Я робко прикасаюсь к единственному видению, словно боюсь полностью вспомнить и осознать, и тогда запретное число заберет эту последнюю частицу меня.

* * *

Теплые и ласковые женские руки. Прикосновение локона мягких волос песочного цвета, пахнущих солнечным ветром и весной. Радостный, звонкий смех, от которого на душе становится хорошо и спокойно. Явь или сон? Было, не было? Сколько Очищений назад? Сколько я живу на этом чертовом свете?

Я не помню.

В этом мире у людей есть только короткая память с периодом от Очищения до Очищения.

Как вспышка сгорающей бабочки у ночного костра.

* * *

На небе сияли весенние радуги. Они играли яркими цветами и оттенками, сливались в вышине в замысловатые фигуры. Воздух наполняла водяная взвесь. Доносился рев бурлящих за городом рек.

– Я тебя помню. Уже уходишь? – спросил сосед.

– Да, – ответил я. – Я тоже тебя помню, Пауль.

К лысоватому Паулю подбежал его сынишка.

– Папа, папа, в храме опять камень упал, идем поглядим.

И карапуз, любопытно зыркнув в мою сторону, потащил отца к калитке. Они пойдут к храму Времени – дому с высокой остроконечной крышей, где сейчас все собираются на праздник.

– Ну что ж, сосед, удачи, – проговорил Пауль на прощание.

– И тебе…

Я остался один во дворе своего дома. Медленно подошел к ограде. Там, возле расцветшего куста роз, покоилась могила с каменным надгробием. На камне было выбито лишь одно слово: «Лилиан». Может быть, это мой потерянный сон?

– Прощай, Лилиан, – прошептал я, дотронувшись до холодного камня.

Меч висел за спиной, сумка наполнена необходимыми вещами. Меня звала дорога.

И красная стрелка на приборе неустанно указывала направление.

* * *

Наверное, я задремал. С испугом проснулся и посмотрел на затухающий костер, подбросил сухих веток. Все было в порядке.

Все нормально.

Вот только куртка на спине Жаба шевелилась. Существо зеленого народца спало, улыбаясь во сне, а его спина ходила волнами.

Что же это?

Мы ничего не знаем о зеленом народце. Они живут рядом, но наши пути редко пересекаются. Мы чужие друг другу. Слишком разные. Мы – люди, а они… нет. Мы пришли, а они – были…

Край куртки Жаба приподнялся, и на землю скатился зеленый комок. Растекся бесформенной лужицей. Потом вытянул несколько плоских, как брюхо улитки, щупалец и, цепляясь за песок, быстро пополз мимо костра в темноту. На всякий случай я отодвинулся подальше, прикоснулся к успокаивающей рукояти меча.

Вот появился новый комок. Еще и еще. Они бесшумно скрывались в ночи, и я завороженно наблюдал за непонятными существами.

Наконец все затихло. Жаб продолжал посапывать, как будто ничего не произошло.

А ночь пыталась погасить костер, давила на нас черной тушей, наблюдая светящимися круглыми глазами.

* * *

– Вставай, соня, – тормошил меня за плечо Жаб. – Утро уже.

Я вскочил на ноги. От костра несло вкусным запахом жареного мяса. Вот не буду спрашивать у Жаба из чего это приготовлено. Лучше не знать.

Так спокойнее.

– Жаб! – спросил я. – Ночью… Когда ты спал… Понимаешь, с тебя разбегались зеленые комки. Что это?

Я посмотрел в честные желтые глаза с вертикальными черными зрачками. Жаб заперхал.

– Давай есть, – сказал он и вдавил ногой в песок большие черные надкрылья выпотрошенного жука.

– Бродяга, – вскоре спросил Жаб, – твоя грудь поднимается, ты вдыхаешь воздух, да. Зачем?

– То есть, как это «зачем»? – удивился я. – Ты же тоже дышишь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});