Православная церковь - Епископ Каллист (Уэр)

На протяжении всего турецкого периода традиции исихазма продолжали жить, особенно на горе Афон. Здесь во второй половине XVIII в. началось крупное движение за духовное обновление, последствия которого ощутимы до сих пор. Участники этого движения, именуемые колливадами, испытывали тревогу из–за того, что слишком многие их греческие братья подпадали под влияние западного Просвещения. Колливады были убеждены в том, что возрождение греческого народа придет не через усвоение модных на западе секулярных идей, а только через возвращение к истинным корням православия — через открытие заново святоотеческого богословия и православной литургической жизни. Особенно настаивали они на как можно более частом — лучше всего ежедневном — причащении, хотя в то время большинство православных причащалось три–четыре раза в год. За это колливады подверглись яростным нападкам на Святой горе и повсюду; но Константинопольский собор 1819г. поддержал их точку зрения и подтвердил, что в принципе верующий, если он должным образом приуготовлен, может принимать причастие при каждом совершении евхаристии.

Одним из наиболее значительных плодов этого духовного возрождения стало составление «Добротолюбия» — обширной антологии аскетических и мистических текстов IV–XV вв. Объемистый том, опубликованный в Венеции в 1782 г., содержит 1207 страниц in folio. Издателями выступили лидеры движения колливадов св. Макарий (Нотарас), митрополит Коринфский (1731–1805), и св. Никодим Святогорец («Агиорит», 1748–1809), которого справедливо называли «энциклопедией афонского учения того времени». «Добротолюбие» предназначалось издателями как для мирян, так и для монахов. Оно посвящено, главным образом, теории и практике внутренней молитвы, в частности, Иисусовой молитвы. Вначале антология не произвела особого впечатления на греческое общество и была переиздана лишь столетие спустя. Но ее славянский перевод, опубликованный в Москве в 1793 г., придал решающий импульс возрождению русской духовности в XIX в.; а совсем недавно, с пятидесятых годов нашего столетия, «Добротолюбие» привлекает все большее внимание и в самой Греции. Стали также появляться переводы на европейские языки, причем они вызвали интерес неожиданно широких читательских кругов. В действительности «Добротолюбие» сработало как духовная «мина замедленного действия», ибо его подлинное время пришло не в конце XVIII в., а в конце XX в.

Никодим сотрудничал в издании множества других текстов, в том числе сочинений Симеона Нового Богослова. Он также подготовил издание трудов Григория Паламы, хотя оно так и не было опубликовано. Несколько неожиданным, если учесть резкие антикатолические настроения в тогдашнем греческом мире, было его обращение к римско–католической благочестивой литературе. Так, Никодим адаптировал для православного греческого читателя сочинения Лоренцо Скуполи и Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов.

Другой монах Святой горы, Косма Афонский (1714–1779), содействовал возрождению греческого народа в XVIII в. не книгами, а миссионерской проповедью. Его служение напоминает служение Джона Уэсли. В эпоху, когда религиозная и культурная жизнь греков под турецким правлением во многих местах пришла в глубокий упадок, Косма предпринял ряд апостольских странствий по континентальной Греции и островам, проповедуя толпам людей. Он считал, что греческая православная вера и греческий язык неразрывно связаны между собой, и везде, куда бы ни приезжал, основывал греческие школы. В конце концов Косма был казнен турецкими властями. Он — один из «новомучеников», пострадавших за веру в период турецкого господства.

Верно говорится, что если в турецкий период состояние православия во многом вызывало сожаление, то во многом оно вызывало и восхищение. Несмотря на тяжелые обстоятельства, Православная церковь при оттоманах никогда не теряла мужества. Конечно, было много случаев отступничества в ислам, но в Европе их во всяком случае было меньше, чем можно было бы ожидать. Коррупция церковной верхушки, при всей своей прискорбности, слабо влияла на повседневную жизнь обычных христиан, воскресенье за воскресеньем посещавших службу в приходском храме. Именно Божественная литургия более всего поддерживала жизнь православия в те мрачные времена.

МОСКВА И САНКТ–ПЕТЕРБУРГ

Мне кажется, что ощущение присутствия Бога, присутствия сверхъестественного, пронизывает русскую жизнь глубже, чем жизнь любой из европейских наций.

Г.П. Диддон, каноник собора св. Павла,

после посещения России в 1867 г.

Москва — третий Рим

После падения Константинополя в 1453 г. осталась лишь одна нация, способная взять на себя лидерство в восточнохристианском мире. Большую часть Болгарии, Сербии и Румынии уже завоевали турки, а остальная территория была поглощена другими странами задолго до этого. Киевская митрополия перешла под руку римско–католических правителей Польши и Литвы. Осталось только Московское государство. Его жителям представлялось вовсе не случайным, что в тот самый момент, когда Византийская империя пришла к концу, они сами наконец стряхнули с себя последние остатки татарского ига: казалось, сам Бог даровал им свободу, предназначив им стать преемниками Византии.

Одновременно с окончательным освобождением Московского государства получила независимость и Русская церковь — скорее по воле случая, чем вследствие обдуманного плана действий. До сих пор русского митрополита, главу Русской церкви, назначал Константинопольский патриарх. На Флорентийском соборе Москву представлял греческий митрополит Исидор. Будучи одним из виднейших сторонников унии с Римом, Исидор по возвращении в Москву в 1441 г. объявил здесь о решениях собора, но не встретил поддержки. Великий князь бросил его в темницу, но через некоторое время позволил ему бежать, и тот возвратился в Италию. Митрополичий престол оказался свободным, но русские не могли просить у патриарха нового митрополита, ибо вплоть до 1453 г. официальная Константинопольская церковь признавала Флорентийскую унию. Не желая предпринимать самостоятельно какие–либо шаги, русские несколько лет жили без митрополита. Наконец, в 1448 г. собор русских епископов в Москве избрал митрополита, не сносясь с Константинополем. После 1453 г., когда Константинополь отказался от Флорентийской унии, общение между патриархатом и Россией восстановилось, но Россия по–прежнему назначала митрополита самостоятельно. Так Русская церковь стала автокефальной. Напротив, Киевская митрополия оставалась в юрисдикции Константинополя вплоть до 1686 г., когда она перешла под руку Москвы, хотя это произошло без формального благословения Вселенского патриарха.

Идея Москвы как преемницы Византии была подкреплена династическим браком. В 1472 г. Иван III Великий (годы правления 1462–1505) взял в жены Софью, внучку последнего Византийского императора. Хотя Софья имела братьев и не была законной наследницей византийского трона, брак способствовал установлению династической связи с Византией. Великий князь Московский принял византийский титул «самодержца» («автократора») и «царя» (русифицированное «цезарь»), а также сделал византийское изображение двуглавого орла государственным гербом России. В народе утвердился взгляд на Москву как на третий Рим, Первый Рим (говорили) стал добычей варваров, а потом впал в ересь; второй Рим, Константинополь, тоже впал в ересь на Флорентийском соборе и в наказание был захвачен турками. Москва наследовала Константинополю как третий и последний Рим, центр православного христианского мира. Монах Филофей Псковский изложил эту линию аргументации в знаменитом письме царю Василию III, которое было написано в 1510 г.

Хочу добавить несколько слов о нынешней православной империи нашего государя: он есть на земле единственный царь христиан, глава апостольской церкви, которая отныне стоит не в Риме или Константинополе, а в благословенном граде Москве. Она одна сияет в целом мире ярче солнца… Все империи пали, и на их месте стоит одно лишь царство нашего государя, в согласии с пророческими книгами. Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать [46].

Эта идея Москвы — третьего Рима имела некоторое основание применительно к Московскому царю: Византийский император некогда был главой и защитником православия, а ныне самодержец России призван был исполнять эту задачу. Однако приложение этой идеи к религиозной сфере было гораздо более ограниченным: глава Русской церкви никогда не занимал места Константинопольского патриарха и никогда не стоял выше пяти других православных патриархов, но шел следом за патриархом Иерусалима.

Теперь, когда мечта св. Сергия об освобождении Руси от татарского ига осуществилась, прискорбная распря возникла между его духовными потомками. Сергий объединил социальную и мистическую стороны монашества, а его преемники разделили их. Впервые это разделение выявилось на церковном соборе 1503 г. Когда он близился к завершению, св. Нил Сорский (1433? — 1508), монах из отдаленного скита в заволжских лесах, взял слово и подверг резкой критике монастырское землевладение (примерно треть земельных угодий в России принадлежали в то время монастырям). Св. Иосиф, игумен Волоколамского монастыря (1439–1515), выступил в защиту монастырского землевладения. Большинство участников собора поддержали Иосифа; но были в Русской церкви и сторонники Нила — главным образом отшельники, жившие, как и он, в заволжских скитах. Партия Иосифа известна под именем «стяжателей», а партия Нила — «нестяжателей». В течение последующих двадцати лет существовала заметная напряженность в отношениях между этими двумя группами. Наконец, в 1525–1526 гг. нестяжатели выступили с критикой в адрес царя Василия III в связи с его незаконным разводом с женой (Православная церковь допускает развод, но только при определенных обстоятельствах). Тогда царь бросил в темницу виднейших нестяжателей и закрыл заволжские скиты. Традиция Нила Сорского ушла в подполье, и хотя она никогда полностью не исчезала, ее влияние в Русской церкви резко сократилось. С тех пор ведущей сделалась точка зрения стяжателей.