Правофланговые Комсомола - Сборник

Конечно, решение далось не сразу, нелегко, были раздумья, колебания: как распорядиться временем, которого у него впервые в жизни было так много, как распорядиться знаниями, оставшимися силами? Не один километр прошел он по переулкам Красной Пресни, по тем самым переулкам, по которым когда-то, пятьдесят лет назад, шагал рядом с отцом в рядах Красной гвардии. И как бы вернувшись мысленно в молодость, в те отчаянные рисковые времена, Николай Александрович принимает решение связать свою дальнейшую жизнь с комсомолом, и остается верным ему до конца.

Люди, хорошо его знавшие, рассказывают, что это был один из самых безотказных лекторов. Достаточно было телефонного звонка, короткого разговора — просьбу не приходилось повторять дважды.

— Николай Александрович, как вы относитесь к Братску?

— Очень хорошо!

— Собираем группу… Как вы?

— А что я… Я прекрасно понимаю, что звоните вы вовсе не потому, что делать вам нечего. Включайте.

И это была не бездумная исполнительность, нет. Он жил, хотя, может быть, лучше сказать, оживал в этих поездках, во встречах с сотнями, тысячами людей, видя, что, как и прежде, нужен, как и прежде — на рубеже. «Идеологический фронт, — говорил он, — не зря называют фронтом, здесь тоже все всерьез, все как на войне, — победы, поражения, жертвы, пленные, здесь тоже есть и кавалерия, и орудия тяжелого калибра. Как лектор я, наверно, отношусь к кавалерии… Как и прежде. Очень мобильный и действенный род войск. Надо поддерживать репутацию кавалерии», — улыбался Николай Александрович.

О мобильности. Как-то ему с группой пришлось около месяца провести в республиках Средней Азии. И за это время — почти шестьдесят выступлений. По два в день. Нет, это была далеко не увеселительная поездка, это была самая настоящая, тяжелая, изнурительная работа, которая тем не менее давала ему новые силы.

Его выступления пользовались неизменным успехом, да и могло ли быть иначе! Перед нашими современниками, перед девушками и ребятами скептическими, образованными, казалось бы, обо всем способными рассуждать легко и снисходительно, которых отнюдь не назовешь восторженными, перед ними выступал человек в полном смысле слова из легенды. Ои во время революции сражался в частях особого назначения, не единожды участвовал в жестоких сабельных сечах. С его именем связаны и наши достижения тридцатых годов в авиации. Ему приходилось выполнять особые поручения командования, правительства. Он был делегатом III съезда комсомола, почетным гостем нескольких комсомольских съездов, несколько раз встречался с Владимиром Ильичей Лениным…

И ребята из Братска, с Кольского полуострова, с Алтая и родной Владимирщины, Удмуртии и Таджикистана слушали его затаив дыхание. А генерал чаще всего рассказывал не о себе, а о своих друзьях — двадцатилетнем комиссаре Верхнекамского полка Сергее Косареве, сыне путиловца Саше Кондратьеве, который, окруженный врагами, последнюю пулю оставил себе, об Альберте Лапине, девятнадцатилетнем командире 30-й дивизии, которая в свое время взяла в плен Колчака.

Вот один из рассказов Николая Александровича.

— Это было в двадцатом году на Южном фронте. Командовал войсками Василий Константинович Блюхер, первый орденоносец нашей страны. Белые к тому времени были изрядно потрепаны, серьезного сопротивления оказывать уже не могли, однако бои продолжались, а значит и продолжали гибнуть наши бойцы. И тогда было решено послать к белым парламентера с предложением сдаться. Пойти вызвался молодой политрук, совсем еще мальчишка, во всяком случае, он был моложе большинства сидящих в этом зале. Взял белый флаг, пакет с предложениями, одернул гимнастерку, оглянулся на ребят, как бы прощаясь, и шагнул за окоп. Он не прошел и сорока шагов, мы считали его шаги — пулеметная очередь прошила его насквозь. Конечно, после этого белые были смяты, опрокинуты, но политрук погиб. И что, ребята, получается… Проходят десятилетия, мало ли разных, казалось бы впечатлений выпало на мою долю, а вот стоит, до сих пор стоит перед глазами парнишка в потрепанной гимнастерке с белой тряпкой на черенке от лопаты… Он знал, что рискует жизнью, белые нередко расстреливали наших парламентеров, но была возможность спасти от смерти многих ребят, и он пошел навстречу залегшим цепям…

Николай Александрович Соколов-Соколенок умер в апреле 1977 года. А за несколько дней до этого намечал с комсомольцами новые маршруты поездок, шел разговор о новых выступлениях.

До последнего дня этот человек находился в строю, чувствовал себя бойцом.

Виктор ПРОНИН

Николай ОСТРОВСКИЙ

Дорогу называют символом вечного движения. Сколько помнил себя Николай Островский, в его жизни не было остановок, он всегда находился в пути. Кроме вынужденных, в киевском госпитале, после тяжелого ранения 19 августа 1920 года, во время кавалерийской атаки, при операциях и лечении. Да и можно ли считать это остановками! «То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек, — писал Островский своему близкому товарищу П. Новикову в Харьков. — Это неверно! Это чушь! Я совершенно здоровый парень! То, что у меня не двигаются ноги и я ни черта не вижу, — сплошное недоразумение, идиотская какая-то шутка, сатанинская!»

В декабре 1926 года, в день приезда в Новороссийск Марты Пуринь, товарища по партии, старшего друга, Николай Островский с трудом сделал несколько шагов ей навстречу, своих последних самостоятельных шагов. Ему было горько, что Марта Яновна, с которой он познакомился совсем недавно, летом, в Евпатории и клялся преодолеть все болезни, увидела его беспомощным. А именно так сказала вполголоса Ольга Осиповна гостье; «Беспомощен, как дитя».

Гордость не позволила ему согласиться с матерью. Из многих близких людей Николай выделял Марту, человека необычной, героической судьбы. Ему при знакомстве, первых разговорах не верилось, как могла эта невысокая худощавая женщина столько увидеть и пережить. Вступила в семнадцатом в партию в буржуазной Латвии, вела нелегальную работу. При выполнении ее схватили, заключили в Центральную рижскую тюрьму. Не сломили, не заставили говорить. А в девятнадцатом Пуринь в порядке обмена приехала в Советский Союз, училась в Институте красной профессуры, работала в редакции «Правды». Ее слова звучали для Николая веско, убедительно. Особенно, когда она внушала: для человека сильного, мужественного преград не существует. Непреодолимых преград, которые бы помешали ему в той или иной форме служить народу, А себе записала; «Среди санаторных больных Николам был самым юным и наиболее тяжело больным. Карие глаза его смотрели на мир сосредоточенно, с оттенком грусти, порой сурово. Чуть-чуть лукавая мальчишеская улыбка придавала облику неповторимое обаяние».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});