Пробуждение - Михаил Герасимов

Пехотного огня почти не было слышно, но артиллерия немцев нет-нет да производила налеты на наше расположение. Обычно стреляли тяжелые батареи. Часто бывало так, что из двенадцати выпущенных снарядов не разрывалось десять-одиннадцать. Значит, у немцев было не все благополучно на заводах. Правда, кое-кто у нас клятвенно уверял, будто немцы стреляют из захваченных в наших крепостях орудий и нашими снарядами. Поэтому, мол, они и не рвутся. Но это были скорее выдумки: у немецких шестидюймовых снарядов особенный звук в полете и особенно резко отличающийся от наших снарядов звук разрыва, за который наши солдаты прозвали немецкие снаряды «кряквами». И действительно: они разрывались с характерным кряканьем.  Наши же тяжелые снаряды рвались без всякого предварительного кряканья. В этом я успел разобраться, так как сам выпустил не один десяток таких снарядов.

* * *

У нас в сотне произошли изменения: штабс-ротмистр Каринский назначен командиром нестроевой сотни, на его место прислали прапорщика Тихона Телешева, по профессии народного учителя, двадцати четырех — двадцати пяти лет.

Вскоре он показал себя с отвратительной стороны. Любимой темой его разговоров являлись женщины. Но что это были за рассказы? Невыносимая грязь, половая распущенность, не знающая предела, какая-то козлиная похотливость. В первые же дни нашего совместного пребывания в землянке я попросил его избавить меня от подобных рассказов и не развращать совсем юного, восемнадцатилетнего Грушко, второго младшего офицера сотни. Тихон злился, называл меня девочкой, барышней, сосунком и пытался продолжать свои рассказы. Однажды я попросил Грушко:

— Станислав, сделай милость, оставь нас на пять минут.

Когда Станислав вышел, я сказал Тихону:

— Слушайте, господин прапорщик Телешев! Если вы позволите себе еще раз ваши гнусные рассказы, я обругаю вас развратником, подам рапорт командиру батальона и буду просить о предании вас суду чести за попытки развращения юного Грушко.

Тихон затих, затаил против меня злобу, стал грустный и молчаливый.

Второй отвратительной чертой характера Телешева была страсть к рукоприкладству. Он бил солдат и унтер-офицеров, как говорится, за дело и без дела. Лишь бы бить. У этого длинного и тощего человека постоянно чесались руки. Он прямо-таки лишался сна, если за день не побьет двух-трех человек. А бил умело, хладнокровно, резкими ударами. Я смотрел на него и удивлялся: и это народный учитель?!

— Тихон, а ребят ты тоже колотил — и мальчиков и девочек?

— Это тебя не касается. Вот если бы ты был моим  учеником, будь спокоен, я тебя выучил бы, — хмуро отвечал он и делал характерные движения рукой.

— Нет! Ты, Тихон, страшный трус. Ты можешь бить только того, кто не может дать тебе сдачи. А перед сильными и стоящими над тобой ты готов ползать на своем тощем брюхе.

Телешев понемногу начинал раздражаться.

— Не забывайте, прапорщик, что я командир сотни, а вы мой младший офицер.

— Может быть, встать перед тобой?

— И встанешь!

— Пока мы наедине, Тихон, не будет этого. А знаешь, между нами говоря, в тебе способнейший специалист пропадает.

Тихон успокаивается и интересуется:

— Что ты имеешь в виду?

— Палач из тебя хороший вышел бы!

Тихон визгливо орет:

— Вы забываетесь, прапорщик!

Нужно сказать, никто из старых кадровых офицеров полка, кроме ротмистра Желиховского, никогда не бил солдат. Я об этом знал. Били вахмистры и молодые прапорщики. Но первенство между ними, безусловно, держал Тихон.

Я сговорился с адъютантом командира батальона прапорщиком Брыковым, и мы устроили против Телешева маленький заговор. В успехе его я не сомневался, так как Белавин благоволил веселому, общительному Брыкову.

Однажды на офицерских занятиях в батальоне Брыков с невинным видом спросил подполковника Белавина:

— Господин полковник! А ведь в уставе не все необходимое предусмотрено о начальниках и подчиненных и о правах начальников.

— Что вы имеете в виду, прапорщик? — недоумевал подполковник.

— А вот право офицера бить по лицу солдат и унтер-офицеров. Ведь есть подобные случаи и у нас, — тут Брыков намеренно запнулся, — а в уставах это не предусмотрено.

— В уставах, прапорщик, к вашему сведению, все предусмотрено, что необходимо, А тот, кто нарушает  устав, подлежит ответственности по закону. В первом батальоне, я надеюсь, не может и не должно быть случаев мордобоя!

— Так точно, господин полковник, не должно, — с невинным видом отвечал Брыков, поглядывая на Телешева, который сидел ни жив ни мертв.

— А если будут, прикажете докладывать вам, господин полковник?

— Да! По команде!

— Ну что, Тихон Кириллович, — спрашивал я Телешева, — согласен ты с подполковником Белавиным, что мордобоя не может и не должно быть?

— Змея ты, а не человек, Мишка, — отвечал удрученный Тихон. — Живем вместе с тобой не один день, а тебя не раскусил: все это твои штучки.

Вскоре он чем-то заболел и был эвакуирован. Через неделю мы отошли в дивизионный резерв, где мой приятель доктор Габай Ашурбек передал мне привет от Телешева.

— А где он?

— Эвакуировался в тыл. У него маленькая неприятность.

— Какая?

— Последствия залеченного, но невылеченного сифилиса. Начало сухотки спинного мозга.

* * *

В полках введены пятые батальоны, запасные. Командир пятого батальона полковник Соколов, по всей вероятности, пришел из отставки. Он еще бодр, умеет лихо козырять и почему-то особенно тянется перед командиром полка, к явному неудовольствию последнего.

Перед самой пасхой мы стояли на позиции, и в это время нас постигло большое несчастье. Прапорщик Грушко, несмотря на неоднократные напоминания, что немецкие снайперы особенно хорошо стреляют ночью по ракетчикам, по молодости лет и неопытности пренебрегал мнимой, как ему казалось, опасностью. Запасшись ракетным пистолетом и ракетами, во время своего дежурства он ходил по окопам и время от времени пускал ракету, рассматривая при ее свете межокопное пространство. Как-то ночью он, по обыкновению, стрелял из ракетного пистолета и на третьей ракете был  убит пулей в лоб. Солдаты принесли его к нашей землянке. Мне было и горько, и досадно. Наконец решил: отомщу бошам за Станислава. У меня еще в школе прапорщиков обнаружились некоторые способности стрелка. Но не хватало выдержки, стрелял я очень быстро, и снайпер из меня едва ли получился бы. В полку я усовершенствовался в стрельбе из винтовки, а также из пулемета. Не теряя времени, я еще раз пристрелял свой карабин, десять раз проверил его, отобрал патроны и вышел на «охоту». В течение трех дней — ночью я не умел стрелять — я ранил и убил пять немцев, а может быть и шесть: в пяти случаях я знал, что моя жертва поражена, так как видел немца слегка подпрыгивающим, а потом и падающим, в одном же случае не был уверен в попадании. Немцы за мной тоже устроили «охоту». Но я не попался. Из романов Джека Лондона я знал, что не следует дважды стрелять с одного места. Я дополнил Д. Лондона: «и в одно время дня». Станислав был отомщен.

* * *

Прибыл новый командир сотни прапорщик Нарциссов Викентий Федорович. Внешний вид его не радовал глаза: среднего роста, рыжий, включая ресницы и брови, краснолицый, весь в крупных веснушках. К тому же он оказался обладателем удивительно неприятного, резкого, крикливого голоса. На деле же Нарциссов показал себя славным малым, хорошо образованным (студент-юрист второго курса), дельным и толковым офицером. Он окончил военное училище в августе и имел передо мною старшинство на целых три месяца. Мы с ним зажили дружно. Он хотя и был попович, что явствовало уже из его фамилии, но не верил ни в бога ни в черта, любил повеселиться, посмеяться, рассказать интересный анекдот.

— Викентий Федорович! В пасху на позиции будем стоять? — спросил я Нарциссова, вернувшегося от командира батальона.

— Нет. Наш полк и Рыпинский уходят в дивизионный резерв. Стоять будет в лесу, двенадцать верст западнее Клецка. Генерал говорил командирам батальонов, что там есть отличный городок, построенный кавалеристами. 

— Это превосходно. По крайней мере, клопов и блох будет меньше.

— Старков обещал сделать дезинфекцию. Знаешь ведь, что старший врач не любит хвастать попусту.

И вот мы в городке. У нас прекрасный домик, где вдвоем нам уютно и тепло. Мы знали, что в Киев снаряжена специальная экспедиция с задачей привезти куличи, пасхи, греческие бобы, колбасу, вино и прочее, а также подарки по заблаговременно составленным спискам.

Пасхальные дни были омрачены большой неприятностью. В полках, стоявших на позиции, нашлись люди, которые пренебрегли совестью и честью русского солдата и братались с немцами. Это продолжалось несколько дней. Никаких мер против братания принято не было: то ли наше начальство растерялось, то ли были еще какие-то веские основания.