Любовь властелина - Альбер Коэн

Солнье благоговейно затворил дверь, сделал несколько шагов, улыбнулся Ариадне, милой барышне, ведь она сопровождала такого симпатичного и подающего надежды сотрудника. Внезапно, повернувшись, он обнаружил, что дверь осталась полуоткрыта. Он ринулся вперед и с материнской нежностью потянул на себя милую его сердцу створку. Грозно сдвинув брови, меча, как Юпитер, громы и молнии, он обратил свой гнев на Октава, тощего длинного парня, вялого и анемичного. Октав был его непосредственным подчиненным и мальчиком для битья.

— Ах ты гаденыш, — тихо прошипел он, и рот его искривился от ненависти, — что ж ты меня не предупредил? Я один должен все делать, за всем следить? А если патрон простудится, тебе наплевать, да?

И, снова очаровательно улыбнувшись Ариадне, он мощно наступил Октаву на мозоль. Тот не проронил ни звука, только отодвинул стул и продолжал неспешно мастерить бумажных журавликов, размером поменьше — по справедливости, — чем у его начальника. Ариадна встала и попросила Солнье передать ее мужу, что она подождет его внизу, в большом холле. Величественный, как жрец, швейцар поклонился с выражением бесконечного понимания, сел и вытер пот со лба — как-никак, устал. Он достал из кармана расческу и провел по стриженным под ежик волосам, подставив листок бумаги на случай, если посыплется перхоть или выпавшие волоски. Когда их количество показалось ему удовлетворительным, он полюбовался на листок и подул на него. Затем, охваченный безумной жаждой деятельности, он вставил карандаш в точильную машинку Брюнсвик усовершенствованной модели, крутить которую вменялось в обязанность Октаву. Время от времени начальник останавливал своего раба и проверял, насколько остер грифель. Наконец, довольный результатом, он поднял руку и с наполеоновским величием произнес «стоп», потом положил очинённый карандаш на стол.

— Триста пятьдесят, — объявил он, поскольку вел счет карандашам, очинённым за время его службы в Секретариате Лиги Наций.

Дверь в кабинет открылась, Адриан посмел отказаться выходить первым, но потом посмел подчиниться. Под взглядами швейцаров (их бумажные журавлики как по волшебству исчезли) два чиновника прогуливались по холлу, старший что-то говорил, младший слушал, подняв обожающее лицо к Солалю, который неожиданно взял его под руку. Целомудренный и робкий, потрясенный до глубины души близостью величия и лавиной обрушившейся на него доброты, сбитый с толку, Адриан Дэм неслышно шел рядом с начальником, шел и боялся сбиться с шага, не суметь подстроиться к поступи повелителя. Расчувствовавшийся, смущенный, улыбающийся, затаивший дыхание, потерявший голову от прикосновения царственных пальцев, слегка сжимающих его руку, слишком взволнованный, чтобы в должной мере оценить всю сладостность такого контакта, он шел скользящим, воспитанным шагом, всей раскрытой душой слушая собеседника, но ничего не понимая. Женственно-кокетливый, трепещущий и невесомый, робкий и одухотворенный, как испуганная нимфа или новобрачная, увлекаемая к алтарю, он шел под руку с начальником, и на губах его играла улыбка молоденькой соблазнительницы. Близок, как близок он был с начальником, теперь у них настоящие дружеские отношения! О, счастье пожатия его руки! Это был самый прекрасный момент в его жизни.

IX

Когда Адриан остался один, к нему немедленно подступил Солнье, который сладчайшим голосом передал ему послание от Мадам. Все еще улыбаясь от нежности к высокому начальству, молодой чиновник, как во сне, спустился вниз. В холле, по — прежнему улыбаясь призраку былого счастья, он прошел мимо жены, не видя ее. Она тронула его за рукав, он обернулся.

— А, — сказал он.

Он взял ее за руку, сделав над собой усилие, чтобы не закричать от невероятной радости. Глядя с необычной любовью на двух припозднившихся дипломатов, которые о чем-то беседовали — ведь и он, и он делал сейчас это, да как! — он повел ее к лифту, забыл пропустить первой в двери, нажал кнопку, закрыл глаза.

— А, — опять сказал он.

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Меня повысили в ранг «А», — объяснил он сдавленным голосом, — Нет, не здесь, не в лифте. В моем кабинете, с глазу на глаз.

— Ну вот, значит, — начал он, усевшись в кресло и затянувшись трубочкой, чтобы справиться с волнением. — Вот, значит, это просто какая — то сказка. Нет, надо, чтобы я тебе все рассказал с самого начала.

Он окутал себя облаком дыма. Так, не раскисать, держаться суровым победителем. Не смотреть на нее, а то восхищение, которое он прочтет в ее глазах, может вызвать взрыв рыданий — они и так подступают к горлу.

— Короче, я вхожу, кабинет, конечно, супершикарный. Старинные гобелены и так далее. И он такой импозантный за своим письменным столом, с каменным лицом и пронзительным взглядом, и вдруг улыбается. Уверяю тебя, я встал как громом пораженный, у него безумное обаяние. Ох, чувствую, я за такого человека в огонь и в воду готов! Короче, улыбнулся и замолчал, и молчание длилось минуты две. Признаюсь, тут мне стало не по себе, но я же не мог заговорить, пока он о чем-то размышлял, короче, я жду. И потом случилась совсем необыкновенная вещь. Представь себе, он в упор спрашивает меня, не хочу ли я ему что-нибудь сказать. Я удивился и говорю, мол, нет, конечно. И он мне отвечает, что он так и думал. По правде говоря, я не понял, что он имел в виду, да это и не важно. Но тут я, не будь дурак, вдруг с поразительным присутствием духа (ты должна это признать), хватаю судьбу за хвост и говорю, что в принципе мне есть, что ему сказать, — то, что я рад представившемуся мне случаю выразить ему, какую радость доставляет мне служить под его началом — хотя бы даже и не непосредственно, еще добавил я очень тонко, ты понимаешь, здесь намек на то, чтобы попасть в его отдел. Короче, мы начинаем болтать. О том, о сем, о международной политике, о последней речи Бриана, мне каждый раз удается вставить словечко, в общем, беседуем. И беседуем в его роскошном кабинете, перед старинными гобеленами, совершенно на равных, такая светская беседа своего рода. Ну и вот, послушай, это еще не все, дальше еще лучше. Представь себе, что внезапно он берет лист бумаги и на нем что-то пишет, я в это время смотрю в окно, чтобы не показаться нескромным. И вот он дает мне этот листок. А адресована-то бумага в административную секцию! И знаешь, что там было написано? Ну ладно, скажу. Приказ о моем повышении! — Он глубоко вздохнул, закрыл глаза, потом открыл, вновь закурил трубку, чтоб подавить подступающий всхлип, несколько раз затянулся, чтобы сохранить мужественный вид и справиться с волнением, сводившим губы. — Короче, решением Генерального секретаря, господин Адриан назначается в ранг «А» начиная с первого июня. Вот так! Он берет у меня назад этот листок, подписывает и кладет в ящик с внутренней корреспонденцией. Он даже не спросил насчет меня сэра Джона! Короче, выбор напрямую, исключительный случай. Ну что ты на это скажешь?

— Это замечательно.

— Да я уж понимаю, что замечательно. Представляешь, в один миг попасть в ранг «А»! И заметь, я ведь ни о чем его не просил! Можешь себе представить, это такой человек, который способен составить о другом мнение за несколько минут, потому что сегодня после обеда мы и говорили-то минуты три-четыре, не больше, и что же, ему хватило, он понял, с кем имеет дело, и сделал соответствующие выводы! Вот это тонкий психолог, а? И какой благородный характер! Ты знаешь, многие у нас здесь антисемиты — должен сказать, не могу этого понять, я этого начисто лишен! Нация, явившая миру Бергсонов, Фрейдов, Эйнштейнов! — Затяжка, сопровождающаяся посасыванием трубочки. — Да-да, он увидел, с кем имеет дело! Ну что, меня можно поздравить?

— Да, конечно, поздравляю тебя с этим назначением. Таким заслуженным, — добавила она после паузы.

Вне себя от восторга он расплылся в широкой улыбке, отчего его круглое лицо показалось еще круглее. Выступившие от волнения мелкие бисеринки пота окаймляли полукруглую бородку. Он от всей души расцеловал Ариадну, затем промокнул пот. Как все-таки шикарно иметь такую шикарную жену! Спрятав пропахший бензином платок, он уселся в кресло.

— Вот что, жалко, что ты не подождала меня прямо там, в холле, ты бы увидела, как мы выходили из кабинета, прогуливались по коридору, беседовали, как добрые приятели, и он даже взял меня под руку! Ты представляешь, та же рука, которая держится за руку самого сэра Джона, та же рука держалась за руку твоего покорного слуги. Да, кстати, когда он уходил, велел передать тебе поклон. Так и сказал, поклон. Это очень мило, мне кажется, если учесть что он с тобой не знаком. Короче, это хорошо воспитанный джентльмен. — Он похлопал ее по щеке. — Ну что ж, моя Риасечка, с первого июня — в ранг «А». Почему с первого — по бюджетным соображениям, сейчас еще нет такой вакансии, а через месяц Сундар уйдет, он возвращается в Индию и будет руководить там отделом писем, вероятно, в должности директора, это настоящая синекура, везет же ему! Ну ты представляешь себе! Для начала двадцать две тысячи пятьсот пятьдесят золотых монеточек в год, затем пойдут ежегодные прибавки! А потом, с моральной точки зрения, это имеет огромное значение! Ранг «А» — это означает восточные ковры, кожаные кресла, в которых всегда полно посетителей, застекленный книжный шкаф, запирающийся на ключ, а не какие-нибудь полки, как у ранга «Б». Это уже крупный чиновник! — Он был очень возбужден, листал досье, даже не замечая, что делает, закрывал одно, открывал другое. — Кожаные кресла — оттого, что чиновник ранга «А» зарабатывает гораздо больше, это уже должность государственной важности, переговоры, поездки по всему миру. И, ты ж понимаешь, я теперь могу позволить себе повесить на стену одну или даже две современные картины! В ранге «А» все себе можно позволить. Не реалистическую живопись, нет, абстрактные полотна! И дамасскую табакерку на столе для шикарных сигарет, чтобы предлагать посетителям. Так я буду более начальственно выглядеть. А на стол поставлю фотографию зама генсека с надписью на память! Я у него как-нибудь между делом ее попрошу. У человека-то, который со мной прогуливается под руку, я имею право попросить фотографию, как ты думаешь?